Ночные рейды советских летчиц. Из летной книжки штурмана У-2. 1941–1945 - Ольга Голубева-Терес

В данном случае летчице легче: она занята работой. Ей некогда думать о смерти. До самой последней секунды она не верит в нее. И она будет жить, если не совершит ни одной ошибки. В этом вся трудность – не сделать ошибок. Жить! Это делает волю напряженной и острой. В минуту опасности мозг настолько занят работой, что тут не до переживаний. Однако до чего же бывает противно, когда ты сидишь в кабине, как мешок, и вынужден в бездействии наблюдать, чем же закончится полет.

Когда мы подлетели к аэродрому, то не увидели знака «Т». Прошли бреющим над полем. Клава развернула машину, и тут я увидела тучи пыли, несущиеся по земле.

– Гляди, ветер-то какой.

Клава махнула головой: «Вижу». Самолеты на стоянках привязаны за крылья и хвостовой костыль. Садиться при таком ветре опасно: можно перевернуться. Но сесть все-таки надо: горючее на исходе.

– Как приземлюсь, сразу седлай хвост, – сказала Рыжкова.

Машина снижалась. Толчок. Земля. Мотор умолк. Стрелка бензочасов вздрагивала у самого нуля. Я поспешно вывалилась из кабины и повисла на хвосте.

После часа манипуляций нам наконец удалось закрепить и зачехлить машину. Обессиленные, мы сели прямо на землю.

– Ну ладно, пойдем, – тяжело поднимаясь, сказала Клава. – Там уже танцы…

– А что? И потанцуем, – преувеличенно бодро сказала я, но, когда пришли в пустое общежитие, я передумала идти на банкет. При перелете в Тухолю у меня пропал чемодан. Переодеться было не во что. – Я не пойду, Клава. А ты иди.

– Тогда и я остаюсь.

Откуда ни возьмись появился стартовый, дядя Вася Ивочкин. Ему было лет сорок, а нам он казался стариком.

– Как же вы приземлились без меня, пчелки мои милые? – запричитал он. – Ах, старый я дурень, не разбил старт. Да что же вы не идете на банкет? Да что же…

– Платья у нее нет, – сказала Клава.

– Платья? – изумился Ивочкин. – Да вы самые красивые девчата в любой одежде. – Он встал перед нами на колени: – Не лишайте себя радости из-за пустяков.

Мне стало смешно. Но Ивочкин был прав. Нельзя из-за какого-то платья лишать себя радости, когда вокруг ее и так мало.

– Да вы же прямо с корабля и – на бал, – убеждал он нас. – Такую операцию провели… А как она у вас называлась?

– Кто? – переспросила Клава Рыжкова. – Ах, операция? Ну… Как? «Вера»! Да, конечно, «Вера»!

– Вот здорово! – воскликнул Ивочкин. – Вера в Дружбу, вера в Человека, вера в Доброту. Вы провели, пчелки мои милые, прекрасную операцию, и ее обязательно надо отметить с подругами.

И мы с Клавой пошли на банкет. Войдя в зал, я замешкалась у двери, растерянная и смущенная. За столами сидели наши девчата. Играл оркестр, и несколько пар кружились в вальсе.

– Послушай, – шепнула за моей спиной Рыжкова, – прямо как в мирное время. Только платья не те…

И тут нас заметили. Со всех сторон, нарушая торжественность, заглушая музыку и не обращая внимания на высоких гостей, грянули голоса:

– Идите сюда.

– К нам!

– Где вас черти носили?

– А Вера? Вера как?

Клава подняла руку и, как в школе, показала, что на пять. Нас усадили за стол, и никто не спросил о полете. Да я бы ничего и не рассказала. Уже забылся пережитый страх. А разве мне было страшно? Просто я видела странные вещи. Голубое небо, белый снеговой вихрь, редкие звезды, подмигивающие нам, белую пустыню… Надо бы поделиться с подругами. Но как начать рассказ о том, что мы перенесли? Рассказывать нечего. Они сами все это видели не раз…

Я пошла танцевать…

Вынужденная посадка

«23.03.45 – 5 полетов – 9,30 ч. Бомбили скопление войск противника в Эльбинге, корабли – в Данциге. Сбросили 1800 кг бомб, 35 000 листовок. Наблюдали один пожар. Два сильных взрыва. Подтверждают Олейник, Распопова».

Мы опять летим к морю, в Данцигский оборонительный район. Немцы рассчитывают сковать здесь на длительное время как можно больше наших сил. Здесь что ни город, поселок – то крепость. Прочные, хорошо замаскированные форты держат всю местность под обстрелом своих орудий. Данциг, например, кольцом охвачен старинным крепостным валом. А перед ним – внешний пояс современных укреплений. На всех высотах – железобетонные доты. Прилегающая к городу с юга и юго-востока территория затапливается. В бухте стоят крейсеры, миноносцы и всякие мелкие корабли, которые своим огнем подкрепляют сухопутную оборону.

Наша армия начала штурм этого района еще 14 марта. И в этот же день советская авиация уничтожила на данцигском аэродроме все вражеские самолеты, которые находились там. Фашисты подбрасывают в город подкрепления и эвакуируют оттуда ценности морским путем. Они сопротивляются отчаянно. В городе все горит и дымит. День и ночь висят над врагом наши самолеты. Организуются звездные налеты. Это массированные авиационные атаки. С разных направлений, чтобы распылить силы врага. Между вылетами самолетов или групп – минимально кратчайший интервал.

Сотни дальних и ближних бомбардировщиков трех фронтов с разных высот бомбят военные, промышленные объекты и корабли противника. По-2 приходится тяжелее, чем всем другим самолетам. Мы летим на высоте 800–1200 метров, а дым пожарищ поднимается до 1500 метров. И погода беспрестанно меняется. Часто на маршруте обрушивается то дождь, то снег, то низкая облачность прижимает до самой земли, а ветер разгуливает так, что угрожает машину опрокинуть на посадке.

В эту ночь с вечера погода была терпимой, но метеоролог обещал улучшение. Однако ближе к утру облачность уплотнилась. При подходе к цели нам предстояло выбрать один из двух вариантов, причем ни тот ни другой не сулил ничего хорошего. Первый вариант – проникнуть к Данцигу, прикрытому, как казалось с первого взгляда, лишь тонким покровом барашковых облаков, подняться выше и отбомбиться через разрывы редких облаков. Риск заключался в том, что облачность могла сгуститься, не оставив окон. Второй вариант – отказаться от заданной на предполетном инструктаже высоты 1200 метров и лететь под облаками, на 500–600 метров. Но на фоне облаков мы представляли бы отличную мишень для зенитной артиллерии. А кроме того, нам пришлось бы снизиться до опасной высоты. Я объяснила летчице обстановку. Подумав, решили идти под нижней кромкой облачности. У Путиной, которую я все еще вывожу на боевые задания в сложных метеоусловиях, не было опыта слепого полета, хотя из новичков нашей эскадрильи она наиболее подготовлена. У нее прекрасный глазомер. На посадке почти не мажет. Но как она поведет себя при обстреле на малой высоте, я, конечно, не могла предугадать.

Тучи прижимали нас все ниже к земле. Мы шли уже на высоте 500 метров. Меня одолевало беспокойство. То ли это было из-за вспыхнувшей опять головной боли, которая теперь часто мучила меня после сальто-мортале на самолете с Соней, то ли из-за непогоды… Не то чтобы я голову от страха потеряла, более чем полтыщи вылетов уже сделала, привыкла, а просто очень уж под ложечкой сосало. Конечно, мы могли бы возвратиться с бомбами. Ведь это случалось и раньше, когда все вокруг затягивалось облачностью, туманом и казалось, что нет никакой возможности отбомбиться прицельно и даже дойти до цели. Мы не имели права швырять бомбы куда попало. А вдруг на своих угодишь? В таких случаях мы возвращались и сажали самолет с бомбами. Ну а если кто-то пробился через непогоду на маршруте и, обнаружив хорошую видимость в районе цели, нанес немцам удар? В этом случае возвратившиеся мучились от угрызения совести, от уязвленного самолюбия, хотя их никто не упрекал, не осуждал. Летая с Героями Советского Союза Худяковой, Ульяненко, Парфеновой, я училась у них бороться с непогодой и идти до тех пор вперед, пока окончательно не удостоверюсь в возможности или невозможности выполнения задания.