Игра ангела - Карлос Сафон

Однажды утром, после завтрака, я облачился в один из своих костюмов респектабельного буржуа. Взойдя на галерею, чтобы попрощаться с Исабеллой, я увидел, что она склонилась над письменным столом, перечитывая то, что написала вчера.

— Сегодня вы не пишете? — спросила она, не поднимая головы.

— День на раздумья.

Я заметил рядом с ее тетрадкой перышки из набора и чернильницу с музами.

— Кажется, ты считала прибор безвкусной безделушкой, — сказал я.

— И все еще считаю. Но мне семнадцать лет, и я имею полное право баловаться безделушками. Как вы с вашими гаванскими сигарами.

Почуяв запах одеколона, она метнула на меня любопытный взгляд. Обнаружив, что я одет для выхода, девушка нахмурилась.

— Снова собираетесь поиграть в детектива? — поинтересовалась она.

— Немного.

— Телохранители не нужны? Или доктор Ватсон? Человек, обладающий здравым смыслом?

— Не начинай искать повод не писать до того, как научишься писать. Это привилегия профессионалов, ее следует заслужить.

— Я полагала, что раз я ваша помощница, это распространяется на все сферы деятельности.

Я безмятежно улыбнулся:

— Теперь, когда ты об этом упомянула, я сообразил, что есть кое-что, о чем я хотел тебя попросить. Нет, не пугайся. Тебе нужно повидаться с Семпере. Я узнал случайно, что у него туго с деньгами, и книжная лавка под угрозой.

— Не может быть.

— К сожалению, это факт. Но ничего ужасного не произойдет, поскольку мы не допустим, чтобы дело зашло так далеко.

— Послушайте, сеньор Семпере очень гордый человек, и он не позволит, чтобы… Вы ведь уже пытались, правда?

Я кивнул.

— Вот поэтому я решил, что нам нужно действовать хитрее и прибегнуть к нетрадиционным и недостойным средствам.

— Вы на этом собаку съели.

Я пропустил мимо ушей укоризненный тон и продолжал развивать свою мысль:

— Я подумал вот что: будто бы случайно ты заглянешь в книжную лавку и скажешь Семпере, что я чудовище и ты сыта по горло…

— До сих пор все абсолютно правдоподобно.

— Не перебивай. Ты скажешь все это и добавишь, что за работу помощницы я плачу тебе сущие гроши.

— Но вы же действительно не платите мне ни сентима…

Я глубоко вздохнул, вооружившись терпением.

— Когда он скажет, как ему прискорбно это слышать, а он непременно скажет, ты состроишь мину несчастной девушки и признаешься, если возможно, подпустив слезу, что отец тебя лишил наследства и хочет отдать в монахини. И потому ты думаешь, что лучше бы тебе попробовать работать в книжной лавке по два-три часа в день за три процента комиссионных от проданных книг, чтобы обеспечить свое будущее помимо монастыря как женщине свободной, преданной стороннице распространения просвещения.

Исабелла подозрительно покосилась на меня.

— Три процента? Вы хотите помочь Семпере или обобрать его?

— Я хочу, чтобы ты надела платье, как тогда вечером, прихорошилась, как умеешь, и нанесла визит, когда его сын будет находиться в магазине, а обычно это происходит во второй половине дня.

— Мы говорим о том красавце?

— Сколько сыновей у сеньора Семпере?

Исабелла сложила два и два и, сообразив, куда дует ветер, обожгла меня испепеляющим взглядом.

— Если бы мой отец знал, насколько у вас извращенный ум, он точно купил бы двустволку.

— Единственное, о чем я говорю, — это чтобы сын положил на тебя глаз. И, главное, чтобы отец увидел, как сын на тебя смотрит.

— Вы еще хуже, чем я думала. Теперь вы решили заняться сводничеством.

— Всего лишь христианское милосердие. И кроме того, ты первая признала, что сын Семпере хорош собой.

— Хорош собой и слегка туповат.

— Не будем преувеличивать. Семпере junior всего лишь робеет в присутствии прекрасной половины человечества, которую, заметь, весьма уважает. Он образцовый гражданин, кто, осознавая, что перед его внешностью и статью устоит редкая женщина, тем не менее практикует самоконтроль и аскетизм, ибо уважает и почитает незапятнанную добродетель барселонских женщин. И не убеждай меня, что подобное поведение не облагораживает его, наделяя аурой притягательности, взывающей к твоим инстинктам, материнским и всем остальным.

— Иногда мне кажется, что я ненавижу вас, сеньор Мартин.

— Прислушайся к этому чувству, но не вини бедного младшего Семпере в моем человеческом несовершенстве, поскольку он, скажем прямо, святой мальчик.

— Мы договорились, что вы не станете искать мне жениха.

— Никто и не говорит о браке. Если ты дашь мне закончить, я расскажу остальное.

— Продолжайте, Распутин.

— Когда Семпере-отец согласится, а он согласится, я хочу, чтобы каждый день ты пару часов проводила за прилавком книжного магазина.

— Одевшись каким образом? Как Мата Хари?

— Одевшись нарядно и со вкусом, свойственным тебе. Стильно, соблазнительно, но не вызывающе. Если необходимо, извлеки на свет божий одно из платьев Ирене Сабино, только поскромнее.

— Есть два или три, от которых я без ума, — заметила Исабелла, жмурясь от предвкушения.

— Тогда надень то, которое больше тебе к лицу.

— Вы ретроград. А как насчет моего литературного образования?

— Где ты найдешь аудиторию лучше, чем лавка «Семпере и сыновья», чтобы его пополнить? Там тебя будут окружать шедевры, из которых ты почерпнешь массу полезного.

— И как я это сделаю? Вдохну поглубже, авось что-нибудь да подхвачу?

— Это всего на пару часов в день. А потом ты можешь продолжать работать здесь, как было до сих пор, и получать от меня бесценные советы, следуя которым ты превратишься в новую Джейн Остен.

— А в чем хитрость?

— Хитрость в том, что ежедневно я буду давать тебе несколько песет. Каждый раз, получая деньги от покупателя и открывая кассу, ты незаметно станешь подкладывать их.

— Следовательно, это и есть ваш план…

— В моем плане, как видишь, нет ничего предосудительного.

Исабелла нахмурилась:

— Не получится. Сеньор Семпере поймет, что происходит что-то странное. У него ум острый как бритва.

— Получится. А если Семпере удивится, скажи ему, что покупатели, увидев за прилавком молодую и хорошенькую девушку, раскошеливались, демонстрируя чудеса щедрости.

— Такое происходит в низкопробных кабаках, завсегдатаем коих вы являетесь, а не в книжном магазине.

— Возражение. Я прихожу в книжную лавку и вижу такую очаровательную приказчицу, как ты. И я готов купить у нее даже последнюю национальную премию по литературе.

— Это потому, что у вас воображение еще грязнее, чем насест в курятнике.

— Кроме того, я, или, вернее, мы оба, в неоплатном долгу перед Семпере.

— Удар ниже пояса.

— Так не вынуждай меня применять еще более бесчестные приемы.

Любая стратегия убеждения, достигающая цели, апеллирует сначала к любопытству, затем к тщеславию и, наконец, к доброте или угрызениям совести. Исабелла потупилась и неохотно кивнула.

— И когда вы предполагаете привести в действие свой план с тайной благодетельницей?

— Не стоит откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня.

— Сегодня?

— Сегодня днем.

— Скажите правду. Цель этого замысла — отмыть деньги, которые вам платит патрон, и очистить совесть, или что у вас есть в том месте, где ей положено находиться?

— Ты же знаешь, я всегда руководствуюсь эгоистическими соображениями.

— А что произойдет, если сеньор Семпере откажет?

— Убедись, что его сын находится в лавке, и приходи, одетая в воскресное платье, только не для мессы.

— Унизительный и оскорбительный план.

— И он тебе нравится.

Исабелла все-таки улыбнулась, плутовка.

— А что, если сын в порыве отваги решится зайти далеко?

— Гарантирую, наследник тебя пальцем не тронет без согласия священника и официального разрешения церкви.

— Каждому свое.

— Ты сделаешь это?

— Для вас?

— Для литературы.

Когда я вышел на улицу, внезапно налетел холодный пронзительный ветер, спешивший вымести улицы, и я понял, что осень вступает на цыпочках в Барселону. На пласа Паласио я сел в трамвай, пустой вагон, похожий на большую мышеловку из кованого железа. Я сел у окна и купил у контролера билет.

— До Саррии? — спросил он.

— До главной площади.

Я прислонился головой к окну, и вскоре трамвай с толчком тронулся с места. Закрыв глаза, я погрузился в то дремотное состояние, насладиться которым дано лишь пассажирам механического средства передвижения — сон современного человека. И снилось мне, что я еду на поезде, сделанном из черных костей, с вагонами, имевшими форму гроба. Поезд мчался по пустынной Барселоне, усеянной кучками одежды, как будто тела, некогда облаченные в эти вещи, бесследно испарились. Плантация беспризорных шляп и платьев, костюмов и ботинок покрывала улицы, скованные тишиной. За локомотивом тянулся шлейф багрового дыма, растекавшегося по небу, словно пролитая краска. Моим попутчиком был улыбавшийся патрон, одетый во все белое и в перчатках. Какая-то темная, вязкая субстанция капала с кончиков его пальцев.