Язык, мышление, действительность - Бенджамин Ли Уорф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чтобы подвести итог всему вышесказанному относительно первого вопроса, поставленного вначале, можно, следовательно, сказать так: понятия времени и материи не даны из опыта всем людям в одной и той же форме. Они зависят от природы языка или языков, благодаря употреблению которых они развились. Они зависят не столько от какой-либо одной системы, как то: категории времени или существительного, в пределах грамматической структуры языка, сколько от способов анализа и обозначения восприятия, которые закрепляются в языке как отдельные манеры речи и которые накладываются на типические грамматические категории так, что подобная манера может включать в себя лексические, морфологические, синтаксические и т. п., в других случаях совершенно несовместимые средства языка, соотносящиеся друг с другом в определенной форме последовательности.
Наше собственное время существенно отличается от длительности у хопи. Оно воспринимается нами как строго ограниченное пространство или иногда как движение в таком пространстве и, соответственно, используется как категория мышления. Длительность у хопи не может быть выражена в терминах пространства и движения, ибо именно в этом понятии заключается отличие формы от содержания и сознания в целом от отдельных пространственных элементов сознания. Некоторые понятия, явившиеся результатом нашего восприятия времени, как, например, понятие абсолютной одновременности, было бы или очень трудно, или невозможно выразить в языке хопи, или они были бы бессмысленны в восприятии хопи и были бы заменены какими-то иными, более приемлемыми для них понятиями. Наше понятие материи является физическим подтипом субстанции или вещества, которое мыслится как что-то бесформенное и протяженное, что должно принять какую-то определенную форму, прежде чем стать формой действительного существования. В хопи, кажется, нет ничего, что бы соответствовало этому понятию; там нет бесформенных протяженных элементов; существующее может иметь, а может и не иметь формы, но зато ему должны быть свойственны интенсивность и длительность – понятия, не связанные с пространством и в своей основе однородные.
Но как же следует рассматривать наше понятие пространства, которое также включалось в первый вопрос? В понимании пространства между хопи и SAE нет такого отчетливого различия, как в понимании времени, и, возможно, понимание пространства дается в основном в той же форме через опыт, независимый от языка. Эксперименты, проведенные представителями гештальт-психологии (Gestaltpsychologie), над зрительными восприятиями, как будто уже установили это, но понятие пространства несколько варьируется в языке, ибо как категория мышления [82] оно очень тесно связано с параллельным использованием других категорий мышления, таких, например, как время и материя, которые обусловлены лингвистически. Наш глаз видит предметы в тех же пространственных формах, как их видит и хопи, но для нашего представления о пространстве характерно еще и то, что оно используется для обозначения таких непространственных отношений, как время, интенсивность, направленность, и для обозначения вакуума, наполняемого воображаемыми бесформенными элементами, один из которых может быть назван пространством. Пространство в восприятии хопи не связано психологически с подобными обозначениями, оно относительно чисто, т. е. никак не связано с непространственными понятиями.
Обратимся к нашему второму вопросу. Между культурными нормами и языковыми моделями есть связи, но нет корреляций или прямых соответствий. Хотя было бы невозможно объяснить существование главного глашатая отсутствием категории времени в языке хопи, вместе с тем, несомненно, наличествует связь между языком и остальной частью культуры общества, которое этим языком пользуется. В некоторых случаях манера речи составляет неотъемлемую часть всей культуры, хотя это и нельзя считать общим законом, и существуют связи между применяемыми лингвистическими категориями, их отражением в поведении людей и теми разнообразными формами, которые принимает развитие культуры. Так, например, значение главного глашатая, несомненно, связано если не с отсутствием грамматической категории времени, то с той системой мышления, для которой характерны категории, отличающиеся от наших времен. Эти связи обнаруживаются не столько тогда, когда мы концентрируем внимание на чисто лингвистических, этнографических или социологических данных, сколько тогда, когда мы изучаем культуру и язык (при этом только в тех случаях, когда культура и язык сосуществуют исторически в течение значительного времени) как нечто целое, где можно предполагать взаимозависимость между отдельными областями, и если эта взаимозависимость действительно существует, она должна быть обнаружена в результате такого изучения.
Метод гештальта в построении корней в языке шони
Перепечатано из приложения к книге: Voegelin C.F. Shawnee stems and the Jacob P. Dunn Miami dictionary. Indianapolis, 1940. Vol. I. № 9. April 1940. P. 393–406 (Prehistory Research Series).
Ч. Ф. Вёгелин проделал непростую и ответственную работу по анализу огромного количества загадочных, сложных основ в языке шони на составляющие их лексемы (основы) и другие морфемы (формативы), классифицировал их в соответствии с формальными категориями грамматики шони и обнаружил важное семантическое соответствие – лексему «случающегося». Оно обладает неким всепроникающим семантическим влиянием, побуждающим носителя языка придерживаться перевода «случающегося» даже тогда, когда он пренебрегает конкретным переводом других лексем в составе соединения.
Вёгелин попросил меня проиллюстрировать применение другой стороны лингвистического метода, которая может быть применена только после проведения формального грамматического анализа, но иногда может проявить принципы, по которым лексемы с разным значением располагаются в определенных последовательностях для получения семантических воздействий, будь то в соединениях или в синтаксических конструкциях.
Языковеды так долго изучали индоевропейские языки, что смогли обобщить их наиболее типичные варианты и вытекающие из них семантические воздействия в такие общие фигуры, как субъект и предикат, деятель, действие и цель, атрибут, эксо- и эндоцентризм; а также обозначить и описать отношения, имеющие поверхностное сходство в языках, которые в остальном могут существенно отличаться от индоевропейских. Но эта последняя возможность во многих случаях оказывается лишь счастливой, а порой и несчастливой случайностью. Когда принципы построения сами по себе очень далеки друг от друга, все эти схемы распадаются и не дают возможности объяснить ни правил, ни семантических воздействий. Приведу простой пример из языка, несильно отстоящего от синтаксического типа индоевропейских языков, – ацтекского, относящегося к юто-ацтекскому кругу. В нем очевидные отношения «определение – определяемое слово» четко установлены, и атрибутивный термин, или модификатор, всегда предшествует определяемому, или изменяемому, термину (почему это является
