Записано на костях. Тайны, оставшиеся после нас - Сью Блэк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я набрала горячую ванну, боль обожгла, словно огнем, когда я погрузилась в воду. Я не ожидала, что от ванны с пеной может стать так больно. Я лежала там одна, потрясенная, но не утратившая контроля, и усиленно размышляла. Я не совсем понимала, что со мной произошло, но чувствовала, что это было неправильно и что я сделала что-то плохое, о чем никому нельзя рассказать, потому что я попаду в ужасные неприятности. Плакать я не могла, предпочитая принять свою физическую и душевную боль. В тот день я стала взрослой. Возможно, я приобрела 1–2 линии Харриса на костях, но вместе с тем лишилась детства.
В каком-то смысле это было осознанное решение – оставить позади ту беззаботную жизнь. С друзьями я начала вести себя как старшая, почти как мать, стала более тихой, замкнутой и задумчивой. Я хранила секрет целых 10 лет, не сказав о нем ни одной живой душе, чтобы защитить себя и тех, кого любила, от последствий того ужасного события. Но потом мать как-то раз бросила в мой адрес свое обычное едкое замечание «поступай как знаешь, ты все равно все делаешь по-своему», упрекая меня за мою отстраненность и замкнутость. К тому моменту я уже была молодой женщиной и решила, что пришло время рассказать правду.
И тут меня захлестнула новая волна боли и мучительное осознание того, что он оказался прав: мать мне не поверила. И сильно разозлилась. Она обвинила меня в том, что я все выдумала. Оглядываясь назад, я думаю, что она, скорее, просто не хотела мне верить. Ей легче было сказать, что я лгу, чем посмотреть в лицо ужасной правде о том, что меня изнасиловали в столь юном возрасте и я предпочла хранить это в тайне столько лет, а не довериться ей. Честно говоря, мне кажется, она в любом случае не справилась бы: мама всегда старалась избегать любой боли. Следующие ее слова были, на мой взгляд, подтверждением такой защитной реакции: по-прежнему отказываясь принять то, что случилось со мной, она попыталась в замаскированной манере узнать, кто это сделал. Она бросила мне в лицо одно имя и заявила, что если это и правда, то виновник наверняка он. То был для меня настоящий удар. Человек, которого она назвала, всегда относился ко мне с большой теплотой. Он был весельчак, добряк и выпивоха, и он ни разу не обидел меня. Я страшно оскорбилась тем, что его могли вот так запросто обвинить в чужом отвратительном проступке. С тех самых пор во мне поселилось сознание того, что человека можно легко обвинить в чем-то по ошибке, запустив тем самым цепь событий, способных разрушить его жизнь.
Реакция второго конфидента, которому я решилась все рассказать, была совершенно противоположной. Я была молодой женщиной, а он – взрослым мужчиной, полицейским офицером. Джим стал меня уговаривать заявить на насильника, чтобы привлечь его к суду. Но я просто не смогла. Улик не осталось, и это было бы его слово против моего. Я не хотела заново переживать все случившееся и излагать подробности перед незнакомцами, которые могут мне не поверить. Однако тот полицейский стал для меня кем-то вроде отцовской фигуры, проявив заботу, доброту, терпение и снисходительность. Многие не понимали наших отношений, и большинство не одобряло 25-летнюю разницу в возрасте, но Джим находился рядом со мной, пока я залечивала свои раны, и я всегда буду признательна ему за искреннюю любовь и нежность. Он умер несколько лет назад, в 82 года. Жаль, что я не успела повидаться с ним в последний раз, чтобы поблагодарить за то, что он тогда вернул меня к жизни.
С возрастом я поняла, что могу спокойнее говорить о том, что со мной случилось. Человек, который это сделал, скорее всего, давно мертв, мои родители тоже умерли, и их это больше не заденет, а я поняла, что ни в чем не была виновата. Впервые я рассказала об этом публично на интервью, которое давала Рут Дэвидсон, бывшему лидеру Шотландской консервативной партии, потрясающе человечной и сострадательной женщине. Я сама поразилась тому, что могу так открыто, спокойно и разумно говорить о том, что держала в себе столько лет. Жаль, что у меня не было такой смелости в мои девять.
Муж был моим лучшим психологом и советчиком все годы, что мы живем вместе, но окончательное мое излечение здесь, в этих печатных словах, увидевших свет почти полвека спустя. Я сознательно приняла решение поделиться своей историей, и вот сейчас я посылаю привет моим давно стершимся, но не забытым линиям Харриса.
Рут спросила меня, не связано ли мое участие в расследованиях по делам педофилов с печальным опытом, пережитым в детстве. Я много думала об этом и пришла к выводу, что это совершенно точно не так. Я занялась судебной антропологией, когда мне перевалило за сорок, я давно была замужем и родила троих детей. Зрелища, с которыми мне приходится сталкиваться, порой, конечно, ужасны, но я научилась не принимать их близко к сердцу, потому что для меня это в первую очередь работа, а не мой личный крестовый поход. Я становлюсь свидетелем самых разных человеческих страданий, и чтобы эффективно справляться со своими задачами мне приходится воспринимать их отстраненно, фокусируясь на информации, которую мертвые и живые тела могут сообщить, но не впуская ее в собственную жизнь. Как сказал мне однажды глава следственного комитета: «Нельзя чувствовать себя виноватым. Не ты причинила боль и не ты отвечаешь за нее».
В чем пережитый опыт действительно сказался на мне, так это в осознании того, какой вред можно причинить человеку, безосновательно его обвинив – по ошибке или умышленно – и разрушив тем самым жизнь и репутацию невиновного. Наверное, тяга к справедливости зародилась во мне в тот мрачный и одинокий период детства, ныне оставшийся в далеких воспоминаниях. Но я искренне верю, что криминалистическая наука должна быть беспристрастной и что главная наша цель в том, чтобы нужные люди находились по нужную сторону тюремной решетки. Человек невиновен, пока не доказано обратное, причем перед судом присяжных. И только так оно и должно быть.
* * *
Судебные антропологи знают, что длинные кости конечностей существенно важны при анализе костных останков, однако другие эксперты обращают на них куда меньше внимания.
