Этот счастливый токсичный мир - Диана Ибрагимова

«Еще посмотрим, кто тут под чьим руководством будет работать», – подумал я, хотя и прекрасно понимал ситуацию. Преступник без уровня не может быть руководителем. И после отработок мне предстоит подняться по меньшей мере до шестого, чтобы снова встать во главе исследовательской группы. А до того я буду вынужден трудиться в роли ассистента, помощника, а то и лаборанта.

– Пирожки мне в кишки! – Гедоскет упер руки в бока и нахмурился. – Ну зачем, скажи на милость, ты берешь с собой этого зайца?

– Д-доктор Пухи мой друг, – отрезал я. – Мы всегда вместе.

– Неисправимый вещист! – расстроился Тю-тю, махнув на меня рукой.

По пути в главный корпус он здоровался с каждым, кто встречался нам на пути, и я внезапно понял, что за то время, пока я болел, гедоскет уже вполне тут освоился. На первый взгляд, его не смущала ни заброшенность здания, ни антисанитария, ни странные запахи, ни явные нарушения ФГСОИ[21]. Но, как оказалось чуть позже, нервничал не я один.

– Слушай, – тихо сказал Тю-тю, когда мы оказались в туманном внутреннем дворике возле фонтана. – Ты, случайно, не просыпался этой ночью от шума поезда?

– Просыпался, – подтвердил я так же тихо.

– А ты видел, какой это был поезд?

Тю-тю выглядел неожиданно серьезным. Даже немного мрачным, и моя тревога выросла так же резко, как возникает черный столб при полимеризации п-нитроанилина.

– Я т-только слышал звук и видел огни на эстакаде, – зачем-то соврал я. – Когда посмотрел в окно, п-поезд уже проехал.

– Я толком не разглядел, потому что дождь шел, но, по-моему, это был локомотив «Последнего пути», – шепнул Тю-тю. – Не маглев, а континенталка старого типа. Такие теперь только в качестве городского транспорта используют. Междугородний-то почти весь на магнитки перевели.

– С чего вы взяли, что это был п-поезд «Последнего пути»? – напрягся я.

– Заметил цветочные узоры на кузове, – просто сказал гедоскет. – И окон там не было. Как ты думаешь, зачем сюда ездит труповозка, если тут давно нет медицинского центра?

– Н-ну…

– Я так понял, монорельс подходит почти вплотную к зданию, – не давал мне и слова вставить Тю-тю. – Эстакада в высоту где-то на уровне четвертого этажа, думаю, по переходу можно зайти в какое-то помещение наверху, в главном корпусе. Поезд приехал, постоял минут пять, а потом отправился дальше. Я как это увидел, до утра уснуть не мог, все гадал, что ж это такое. А утром начал всех подряд спрашивать. Другие уборщики говорят, что это для каких-то научных нужд центра, но для каких именно, они не знают. Остальные вообще меня игнорируют. Надеюсь, ты не заразишься от них этой болезнью? Как думаешь, что перевозят в этом поезде?

– Наверное, образцы, которые нужно держать в холоде, – предположил я. – Там же внутри морозильные ячейки. Если какие-то лекарства или материалы нужно доставить отсюда на материк или обратно, вагоны с холодильниками – хорошее решение.

– Ты так считаешь? – Во взгляде Тю-тю промелькнуло разочарование. – Ну вот. А я столько ломал голову, придумывая объяснения… Это все из-за вчерашних детективов. У моего соседа по комнате целая башня потрепанных книжек про похождения какого-то Кечонелли. Я всю ночь их читал из-за бессонницы. Так выспался, пока мы ехали сюда, что сна ни в одном глазу не было. Кстати, я книги очень уважаю. А библиотеки считаю одним из гениальнейших изобретений против вещизма. Только подумай, для того чтобы прочитать любую историю, ее совсем не обязательно держать у себя дома…

Тю-тю говорил и говорил, как живой радиоприемник, и я неожиданно для себя начал расслабляться, ощущая странный комфорт от его болтовни. Это было похоже на моменты, когда, сидя в своей комнате, я слышал папины шаги и ворчание из коридора, или когда тетя подпевала старинным песням на кухне, загоняя в духовку листы с булочками, пока я сидел за столом, читая учебники. Или когда мамин голос, записанный на кассетах, рассказывал о ходе эксперимента, а я в это время возился в лаборатории. Мне всегда казалось, что я создан для одиночества. Что окружающие люди – просто фоновый шум для моей работы. Но чем больше я смотрел на Тю-тю, тем яснее понимал, что мы с ним оба боялись на самом деле остаться одни. Вот почему я всюду носил с собой доктора Пухи, а Тю-тю постоянно искал, с кем бы поговорить.

– Ну, вот и столовая, – сообщил он, когда мы зашли в фойе главного корпуса и проследовали по гулкому первому этажу в том же направлении, что и еще несколько сотрудников. – Размером со стадион, а столов тут меньше, чем волос у меня на голове, скажи? – Тю-тю хищным взглядом окинул зал и воскликнул: – Вон там два места! Иди займи их, а я пойду что-нибудь нам принесу. Тут зевать некогда, пирожки и ореховую запеканку разбирают быстрее всего.

И он припустил вперед, оставив нас с Пухи у входа. В тот же миг два десятка сотрудников соскочили со своих мест и стали наперебой со мной знакомиться, просили расписаться на халатах, предлагали позавтракать с ними и возбужденно трясли перед моим лицом потрепанными выпусками научных журналов, где были опубликованы мои статьи.

Я был в ужасе. На материке никто себе такого не позволял.

– Ты для них целое событие, – сказал мне Тю-тю, когда ему наконец удалось отбить меня от любопытных и усадить за стол. – Народ здесь с ума сходит от скуки. Когда узнали, что ты к ним приедешь, весь НИЦ на уши встал. Но я так и не понял, чем они тут вообще занимаются.

«И вряд ли узнаете», – с волнением подумал я.

После завтрака за мной действительно пришел некто по имени Гектор Платан. Этот угрюмый, неухоженный мужчина с клочковатой бородой и нервными руками выглядел как во время страшного завала на работе: помятый, непричесанный, с налипшими на усы кусочками хлеба.

Он посмотрел на меня, потом на доктора Пухи в моих руках и сказал с явным разочарованием:

– М-да… И это лучший токсиколог Гедониса? У них там, видно, совсем специалисты перевелись. Ну пойдемте, покажу вам наш детский уголок.

Я почему-то не нашелся, что ответить. Обычно я сам неприкрыто грубил коллегам. Наверное, поэтому слова Гектора застали меня врасплох.

Так, в напряженном молчании, мы поднялись на третий этаж, где интерьер напоминал тот, что я видел на исторических фото нашего института, когда он еще был городской больницей. Крупная грязно-розовая плитка на полу с темными полосками стыков, шелушащиеся стены, беленые потолки в паутине, скрипучие двери по левой стороне коридора, сквозняк и вездесущий, разъедающий нос запах