Дочь Генриха VIII - Розмари Черчилл

Его первая жена была им брошена и, как до сих пор упорно поговаривали, сведена в могилу ядом. Вторая — безжалостно убита на плахе, а третьей пожертвовали ряди наследника престола. Как ни соблазнительна была корона Англии, даже самые бесчувственные родители сомневались, стоит ли приносить своих дочерей на алтарь капризов Генриха. Одна дама, включенная в кромвельский список возможных претенденток, имела безрассудство говорить сама за себя. Это была вдовствующая герцогиня Миланская, еще одна красавица, возбудившая воображение Генриха. Когда его эмиссары пришли к ней с конкретным предложением замужества, эта леди смело ответила:

— Я бы с удовольствием вышла замуж за вашего короля… будь у меня две шеи.

Таким образом, в течение двух лет Генрих волей-неволей оставался одиноким, мнимо безутешным вдовцом. Выбор его следующей невесты диктовался политическими соображениями. Он всегда старался подражать внешней политике Вулси, основывавшейся на сохранении баланса сил в Европе, что обеспечивалось созданием постоянного раскола между Францией и Испанией. И при этом Англия должна была оставаться в дружеских отношениях с обеими. Но в 1539 году император и французский король подписали договор о прекращении вражды между собой и, подстрекаемые папой римским, обратили свои агрессивные взгляды на Англию с ее королем-еретиком.

Сложилось положение, чреватое опасностью, ибо в случае вторжения Англия оставалась бы одинокой, да еще с Шотландией, грозившей ей с севера. Единственных союзников можно было найти в Германии, среди лютеранских княжеств, которые, естественно, стояли в оппозиции засилью католицизма. Кромвель поспешил организовать заключение договора о взаимопомощи с правителем Клевса, чье герцогство граничило с испанскими Нидерландами и, следовательно, было бы острым шипом, упертым в бок императору в случае войны. Для достижения этого Кромвель настаивал, чтобы Генрих связал себя брачными узами с семьей герцога Клевского. У того было две дочери — Амалия и Анна. «Обе, по слухам, весьма привлекательные и вполне достойные занять место вашей супруги», — елейно уверял короля Кромвель. Генрих бледнел при мысли о королеве-лютеранке, но его самолюбие уже и так достаточно пострадало от всех предыдущих отказов. Если эти принцессы хороши собой и сознают высокую честь, оказываемую их семейству, и к тому же если учесть, что двухлетнее холостяцкое положение тяжело давалось мужчине с горячей кровью… В конце концов в Клеве был отправлен Гольбейн, придворный художник, чтобы написать портреты Амалии и Анны, чтобы Генрих мог сделать выбор между их достоинствами.

Когда миниатюры были доставлены в Англию, Генрих был очарован Анной и безоговорочно выбрал ее. Тут же был подписан брачный договор, и в конце года Анна прибыла в Англию в сопровождении своих фламандских придворных и слуг. Король, пылая страстью, как какой-нибудь молодой жених, для которого брак был будто чем-то еще неизведанным, выехал в Рочестер, чтобы встретить свою нареченную и… чтобы испытать мгновенную неприязнь при виде плоскогрудой, обезображенной оспой женщины, старомодно и безвкусно одетой, знающей только свой родной язык, неуклюжей и до крайности неловкой.

Король бежал с этой встречи с вовсе не галантной поспешностью, обрушив на Кромвеля всю ярость своего гнева.

— Мошенник, негодяй, подлый обманщик, так провести меня! Ты ввел меня в заблуждение россказнями о ее красоте — и что же я вижу? Ты навязал мне большую фламандскую кобылу! Мне она не нравится. И она мне не нужна. — Его налитые кровью глаза метали ядовитые стрелы в несчастного Кромвеля, который дрожал и съеживался от страха, безуспешно пытаясь найти себе какие-то оправдания. Гольбейн, которого можно было бы обвинить в том, что он позволил себе взять своему воображению верх над своим искусством, избежал этой бури. В полную силу она обрушилась на одного Кромвеля. В первый раз за долгие годы их сотрудничества он поступился своим главным принципом — во всем угождать своему суверену — и сейчас обливался холодным потом в ожидании неотвратимого наказания. Ни один бык, ведомый на бойню, не упирался так сильно, как упирался Генрих, чтобы избежать этой ужасной судьбы. Он заставил несчастную Анну ждать в неизвестности, пока собирал один Совет за другим в безумных попытках найти какой-нибудь более или менее достойный способ спастись от нее. Его министры могли только напомнить ему, хотя и со всей вежливостью, что если он отвергнет свою невесту, то потеряет дружбу всех лютеранских держав, — как тогда быть, если силы вторжения ринутся в страну через Ла-Манш?

— Неужели нет никакого другого средства, кроме как это ужасное ярмо, в которое из-за блага моей страны я должен сунуть свою шею? — свирепо кричал он, предчувствуя по их испуганным и не смотрящим на него лицам, что проиграл.

Чтобы усилить его отчаяние, одна из новых фрейлин, назначенных к Анне Клевской, вдруг попалась ему на глаза. Это была племянница Норфолка и кузина Анны Болейн. Кэтрин Говард только недавно прибыла ко двору из своего деревенского дома. Она была свежа, как майский цветок, и обладала всей привлекательностью своей кузины; ей не хватало лишь надменности Анны Болейн. Кэтрин была достаточно соблазнительна, чтобы покорить сердце любого мужчины, а уж тем более такое податливое, как королевское. Ее прелестная, слегка пухленькая фигурка, золотистые волосы и чувственный алый рот стояли перед глазами Генриха днем и ночью, пока шли торопливые приготовления к его свадьбе с Анной Клевской.

Это была великолепная церемония, и Генрих прошествовал сквозь ряды веселящихся людей с такой наружной грацией и изяществом, что очаровал тысячи своих бешено аплодирующих подданных, но с таким суровым взглядом, который заставил его и так трясущегося государственного секретаря почувствовать почти физическую боль. После первой брачной ночи Кромвель, дрожа, попробовал запустить пробный шар.

— Сир, теперь, я надеюсь, с вами все хорошо?

— Хорошо! — Генрих сейчас скорее напоминал главного плакальщика на поминках, чем счастливого молодожена. — Конечно же, хорошо! — При этом он подделывался под раболепный тон Кромвеля. Но потом его голос возвысился в бессильном гневе: — Я говорил тебе раньше, что она мне не нравится. Теперь она не нравится мне еще больше. — Он пустился в грубое описание недостатков новой жены, облаченное в такие откровенные выражения, что даже огрубевшие щеки Кромвеля покраснели. — А если от нее мне нет пользы по ночам, как я могу коротать с ней часы в дневное время? — раздраженно требовал ответа Генрих. — Ей не о чем говорить со мной, она не прочла ни единой книги и, не дай Бог, еще начнет распевать песни скрипучим голосом, как старая сова!

Кромвель в отчаянии нерешительно проговорил:

— Ваше величество, у леди есть другие… э-э-э… достоинства. Ее вырастили в большом прилежании к домашним делам, весьма искусной в содержании хозяйства, и она превосходно готовит…

Презрительный рев Генриха прервал его речь:

— Пресвятая Богородица, пошли мне терпения! Я просил тебя найти мне жену, а не новую домоправительницу!

И несмотря на все попытки Кранмера и других приверженцев новой веры, которым нравилась королева, Генрих оставался непримиримым в своей нелюбви к ней. Он выбросил ее из своей жизни, насколько это разрешали общепринятые условности, неотступно следя за манящей его ложными надеждами Кэтрин Говард, поддерживаемый Норфолком и другими министрами-католиками. Но во времена всевозможных кризисов у короля Господь, с которым он шел по жизни рука об руку, всегда протягивал ему эту руку помощи. Сейчас выход из тупика был найден, когда ссора между Францией и Испанией вспыхнула с новой силой, и опять они вцепились друг другу в глотки, забыв о договоре перемирия.

Теперь император был весьма заинтересован в дружбе с Англией и выдвинул мирные предложения, за которые Генрих ухватился как за спасательный круг. Отказаться от этих безбожных союзников-лютеран, врагов императора? Господи, ну конечно же, Генрих так и сделает. Он никогда сам не стремился к договору с ними и не хотел для себя жену из их рядов. За подобное вероломство несет ответственность его министр Кромвель. Кромвель должен уйти и королева-лютеранка вместе с ним. Освобожденный теперь от каких-либо обязательств, он с легкостью добился от Анны согласия на расторжение брака на вполне законном основании, что он якобы оказался неподходящим партнером в браке и что супружеских отношений между ними так и не было. Бедная Анна, проведшая самые несчастные и унизительные месяцы своей жизни в качестве королевы Англии, упала в обморок при виде делегации советников, пришедших объявить ей, что ее брак признан недействительным. Ее воспаленное воображение уже представляло немедленный арест, путь вниз по Темзе к Тауэру, сцену рано утром, когда ее поведут, чтобы она отдала свою голову палачу, подобно ее предшественнице и тезке. Когда же она пришла в сознание и ей сказали, что Генрих готов с настоящего момента считать ее своей любимой сестрой, что Ричмондский дворец в ее полном распоряжении и что ей будут выплачивать достойное содержание, явная радость Анны от ее освобождения от оков брака потрясла даже видавших виды советников. Было по меньшей мере неприлично для любой женщины, удостоившейся чести стать супругой их короля, выражать столь неприкрытое облегчение при своем освобождении от него! Несчастная Екатерина Арагонская умерла от разбитого сердца, до последнего вздоха не желая отказываться от Генриха. Но здравый смысл Анны Клевской подсказывал ей, что она оказалась самой счастливой из жен короля, как прошлых, так и тех, что у него еще будут. Теперь она могла вести собственную достойную и обеспеченную жизнь, на которую больше не будут тяжким грузом давить его личность и непомерные требования. А главное, она будет в безопасности и может надеяться на спокойную смерть в один прекрасный день в своей постели. Ибо, как бы бессердечно Генрих ни поступал со своими женами, его «сестры» занимали в его сознании особое положение, становясь как бы частью его семьи. Так что Кромвель оказался единственной жертвой, принесенной ради умиротворения императора.