В лесах (Книга 1, часть 2) - Павел Мельников-Печерский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И ходила про то молва великая, и были говоры многие по всему Заволжью и по всем лесам Керженским и Чернораменским. Все похваляли и возносили Патапа Максимыча за доброе его устроение. Хоть и тысячник, хоть и бархатник, а, дочку хороня, справил все по-старому, по-заветному, как отцами-дедами святорусскому люду заповедано.
* * *
На кладбище, перед тем как закрывать гробовую крышку, протеснился к могиле Алексей и стал среди окруживших Настю для отдачи последнего поцелуя...
Взглянул он на лицо покойницы... Света не взвидел... Злая совесть стоит палача.
Опомнился, когда народ с кладбища пошел, последним в деревню приехал, отдал коней работнику, ушел в подклет и заперся в боковуше... Доносились до него и говор поминальщиков и причитанья вопленниц, но был он ровно в чаду, сообразить ничего не мог.
Уж под вечер, когда разошлись по домам поминальщики, вышел он из боковуши и увидал Пантелея. Склонив голову на руки, сидел старик за столом, погруженный в печальные думы. Удивился он Алексею.
- Отколь взялся, Алексеюшка? - спросил он.
- Приехал вот,- сумрачно ответил Алексей.
- Когда?
- Утром давеча... Во время выносу... Навстречу попалась,- сказал Алексей.
- Вот горе-то какое у нас, Алексеюшка,- молвил, покачав головой, Пантелей.- Нежданно, негаданно - вдруг... Кажется, кому бы и жить, как не ей... Молодехонька была, царство ей небесное, из себя красавица, каких на свете мало живет, все-то ее любили, опять же во всяком довольстве жила, чего душа ни захочет, все перед ней готово... Да, видно, человек гадает по-своему, а бог решает по-своему.
- Как это случилось, Пантелей Прохорыч? - спросил Алексей.- Давеча толку ни от кого добиться не мог. Что за болезнь такая с нею была, отчего?
- Бог ее знает, что за болезнь,- отвечал Пантелей.- На другой никак день, как ты на Ветлугу уехал, Патап Максимыч стал в Комаров с девицами сряжаться. Марья Гавриловна, купецкая вдова, коли слыхал, живет там у матушки Манефы, она звала девиц-то погостить... Покойнице, мнится мне, не по себе что-то было: то развеселая по горницам бегает, песни поет, суетится, ехать торопится, то ровно варом ее обдаст, помутится вся из лица, сядет у окна грустная такая, печальная... Там, наверху, в больших сенях Аксинья Захаровна с покойницей ихни пожитки в чемоданы складывала, а Прасковья Патаповна с Евпраксеюшкой в светлице была... Вдруг она, голубушка, ни с того ни с сего, пала аки мертвая... По дому забегали, засуетились, на руках отнесли ее на кровать... И десять денечков лежала она недвижимая, и не было от нее ни гласа, ни послушания... Перед смертью только очнулась, и уж как же она, голубушка, прощалась со всеми,- камень, кажись, и тот бы растаял. Всякому-то доброе слово промолвила, никого-то не забыла последним своим подареньицем... Все приходили: и работники, и работницы, и с деревни много людей приходило, со всеми прощалась... Один ты, Алексеюшка, не угодил проститься... И только что успела со всеми попрощаться, ровно заснула, голубушка... Тихо возлетела чистая ее душенька ко престолу царя небесного... Да, Алексеюшка, видал я много раз, как люди помирают, дожил, как видишь, до седых волос, а такой тихой, блаженной кончины не видывал... Ни на земле зла не оставила, ни за собой людского зла не унесла... Вот хоть бы сегодня взять... Сколько было на поминах народу, а был ли хоть един человек, кто бы лихом ее помянул?.. Правду аль нет говорю?
- Да,- вымолвил Алексей, отирая платком обильный пот, выступивший на лице его.
- При жизни, пожалуй, и у ней завистники бывали,- продолжал Пантелей.- Кто уму-разуму завидовал, кто богатству да почести, кто красоте ее неописанной... Сам знаешь, какова приглядна была.
- Да,- прошептал Алексей.
- Смертью все смирилось,- продолжал Пантелей.- Мир да покой и вечное поминание!.. Смерть все мирит... Когда господь повелит грешному телу идти в гробную тесноту, лежать в холодке, в темном уголке, под дерновым одеялом, а вольную душеньку выпустит на свой божий простор - престают тогда все счеты с людьми, что вживе остались... Смерть все кроет, Алексеюшка, все...
- Все? - сказал Алексей, вскинув глазами на Пантелея.
- Все,- внушительно подтвердил Пантелей.- Только людских грехов перед покойником покрыть она не может... Кто какое зло покойнику сделал, тому до покаянья грех не прощен... Ох, Алексеюшка! Нет ничего лютей, как злобу к людям иметь... Каково будет на тот свет-от нести ее!.. Тяжела ноша, ух как тяжела!..
Угрюмо молчал Алексей, слушая речи Пантелея... Конца бы не было рассуждениям старика, не войди в подклет Никитишна. Любил потолковать Пантелей про смерть и последний суд, про райские утехи и адские муки. А тут какой повод-от был!..
- Забегалась я, Пантелеюшка, искавши тебя,- сказала Никитишна.- Ступай кверху, Патап Максимыч зовет.
- Что он? - спросил Пантелей, вставая с лавки.
- Лег... Вовсе, сердечный, примучился... Посылать никак хочет тебя куда-то,- сказала Никитишна.- Ты давно ль приехал? - обратилась она к Алексею.
- Давеча во время похорон,- молвил Алексей.
- Вишь, на какое горе приехал!.. Не чаяли мы, не гадали такого горя... Да что ж я давеча тебя не заприметила? - спросила Никитишна. - На кладбище-то я был,- молвил Алексей. - Не про кладбище речь,- сказала Никитишна,- за столами тебя не видала.
- Две ночи не спал я, Дарья Никитишна, притомился очень,- сказал Алексей.Приехавши, отдохнуть прилег, да грехом и заснул... Разбудить-то было некому.
- Как же это, парень?.. И покойницу не помянул и даров не принял, а еще в доме живешь,- сказала Никитишна.- Поесть не хочешь ли?.. Иди в стряпущую.
- Нет, Дарья Никитишна, неохота,- ответил Алексей.
- Ну как знаешь,- молвила Никитишна и потом спросила:
- Патапа Максимыча видел?
- Нет еще,- отвечал Алексей...- Не до того, поди, ему теперь.
При этих словах вошел Пантелей и сказал Алексею, что Патап Максимыч его требует.
- Тебя-то куда посылает?.- спросила старика Никитишна.
- В Городец да по скитам с сорокоустами,- отвечал Пантелей. И Пантелей и Никитишна обошлись с Алексеем ласково, ничего не намекнули... Значит, про него во время Настиной болезни особых речей ведено не было... По всему видно, что Настя тайну свою в могилу снесла... Такими мыслями бодрил себя Алексей, идя на зов Патапа Максимыча. А сердце все-таки тревогой замирало. Патап Максимыч раздетый лежал на кровати, когда Алексей, тихонько отворив дверь, вошел в его горницу. Лицо у Патапа Максимыча осунулось, наплаканные глаза были красны, веки припухли, седины много прибыло в бороде. Лежал истомленный, изнуренный, но брошенный на Алексея взор его гневен был.
- Здорово, Алексей Трифоныч! - сдержанно проговорил он,- подобру ль, поздорову ли съездил?
Алексей поклонился. Надо бы сказать что-нибудь, да речи на ум не шли.
- Пантелей сказывал, что ты еще утром приехал,- молвил Патап Максимыч, устремив пристальный взор на тяжело переводившего дух Алексея.
- Так точно,- едва слышно проговорил Алексей.
- Вот какие ноне у нас приказчики завелись,- усмехнулся Патап Максимыч.Приедет с делом, а хозяину и глаз не кажет. Просить его надо, послов посылать...
- Такое время, Патап Максимыч,- запинаясь, ответил смущенный Алексей.- До того ли вам было?.. Не посмел.
- Чего не посмел?- быстро спросил Патап Максимыч.
- Не посмел беспокоить вас,- отвечал Алексей.
- Так ли, полно, парень?- сказал Патап Максимыч.- А я так полагаю, что совестно тебе было на глаза мне показаться... Видно, совести-то малая толика осталась... Не до конца растерял. Побледнел Алексей. Ни жив ни мертв стоит перед Патапом Максимычем.
- Что молчишь?.. Аль язык-от в цепи заковало?.. Говори!..
- Не погубите...- простонал Алексей, кинувшись в ноги перед кроватью.
- Губить тебя?.. Не бойся.. А знаешь ли, криводушный ты человек, почему тебе зла от меня не будет? - сказалПатап Максимыч, сев на кровать.- Знаешь ли ты это?.. Она, моя голубушка, на исходе души за тебя просила... Да... Не снесла ее душенька позору... Увидала, что от людей его не скроешь,- в могилу пошла... А кто виноват?.. Кто ее погубил?.. А она-то, голубушка, лежа на смертном одре, Христом богом молила - волосом не трогать тебя.
Заплакал Алексей, припав к ногам Патапа Максимыча.
- Я ль тебя не жалел, я ли не возлюбил тебя,- продолжал Патап Максимыч.- А ты за мое добро да мне же в ребро... - Согрешил я перед богом и перед вами, Патап Максимыч,- простонал Алексей.
- А перед ней-то, перед голубушкой-то моей, нешто не грешен?- отирая слезы, сказал Патап Максимыч.- А у меня, у старого дурака, еще на мыслях было в зятья тебя взять, выдать ее за тебя... А ты позором накрыл ее... Да что лежать-то? Встань.
- Глаз не смею поднять, Патап Максимыч,- простонал Алексей.
- Вставай, коли говорят,- сказал Патап Максимыч.
Алексей встал и отер слезы.
- Зла не жди,- стал говорить Патап Максимыч.- Гнев держу,- зла не помню... Гнев дело человеческое, злопамятство - дьявольское... Однако знай, что можешь ты меня и на зло навести...- прибавил он после короткого молчанья.- Слушай... Про Настин грех знаем мы с женой, больше никто. Если же, оборони бог, услышу я, что ты покойницей похваляешься, если кому-нибудь проговоришься - на дне морском сыщу тебя... Тогда не жди от меня пощады... Попу станешь каяться - про грех скажи, а имени называть не смей... Слышишь?