Обманутые сердца - Шерил Биггз

Это было приглашение уйти вместе, но если у него и оставались какие-нибудь сомнения по поводу своих чувств к ней, прикосновение ее губ вызвало только отвращение.

– Спасибо, Джульетта, но меня интересует.

– Ах, Трекс, – промурлыкала женщина. – Тебя же никогда не привлекала опера, – Джульетта игриво надула губы. – Ты все еще злишься на меня?

Он улыбнулся, но улыбка была такой же искусственной, как и ее притворная наивность.

– Нет, Джульетта, я не сержусь. Мне просто нечего тебе сказать.

Она снова наклонилась вперед и улыбнулась.

– Ах, Трекс, ты уверен? – ее глаза излучали приглашение. – Ты точно уверен, cher?

– Уверен, – Трекстон встал. – А теперь, Джульетта, прошу меня извинить, но я должен разыскать мать до того, как погаснет свет.

Линн бежала по тротуару, украдкой бросая взгляды через плечо и плотно кутаясь в накидку. Зачем, ну зачем только она пошла в театр? Почему не послушалась Белль? Ее преследовал какой-то рок – стоило куда-нибудь выйти из отеля, как Браггетты были тут как тут.

Линн практически вбежала в отель, взлетела вверх по лестнице и захлопнула дверь в свой номер. Спустя несколько долгих минут, когда дыхание и сердцебиение пришли в норму и она наконец убедилась, что ни Трейс, ни Трекстон не собираются вламываться в дверь, Линн пересекла комнату, плотнее задернула шторы на окнах и с облегчением вздохнула.

От неожиданного стука в дверь она чуть не выпрыгнула из окна. Линн замерла. Можно ли спросить, кто это?

– Мадемуазель Боннвайвер, – позвал Пьер Луши. – Я видел, как вы вернулись в отель, и взял на себя смелость принести кофе.

Линн вздохнула, испытывая одновременно облегчение, что в дверь стучатся не Браггетты, и отчаяние, что Пьер Луши не реагирует на ее холодность и продолжает свои нелепые ухаживания.

– Я не очень хорошо себя чувствую, мистер Луши, – крикнула она в ответ. – Не могли бы вы оставить поднос у двери, а я его заберу.

– Конечно, – разочарованно протянул Пьер. Линн на цыпочках подошла к двери и приложила к ней ухо.

Пьер поставил поднос на пол, заглянул в замочную скважину и нахмурился. Что-то прикрывало скважину с другой стороны. Он ничего не мог увидеть.

Белль сидела за письменным столом в комнате Евгении лицом к Окну, чтобы видеть залитую лунным светом подъездную аллею к дому. Она уже обыскала комнаты братьев и ничего не нашла. В последнюю очередь обыскала комнату Евгении и обнаружила много интересного. Белль обругала себя за то, что не начала поиски именно отсюда. Бросив взгляд на аллею и убедившись, что Браггетты еще не возвращаются, снова принялась за чтение дневника, который лежал перед ней на столе.

Томас Браггетт был настоящим чудовищем, так, по крайней мере, считала его жена, и прочитав всего лишь несколько листов, Белль полностью согласилась с ее мнением. За каждое разочарование и неудачу в жизни, за каждый провал в бизнесе, если дела шли не так, как хотелось бы, если кто-нибудь из компаньонов выводил его из себя, Томас Браггетт приезжал домой и срывал ярость и плохое настроение на жене. Несколько раз он избивал ее так сильно, что в течение нескольких недель она не могла появляться на людях. Однажды, когда Трейс уехал по делам в Батон-Руж, Евгения отослала Терезу погостить у друзей, а затем сказала мужу, что хочет развода. Он пришел в ярость и избил ее. На. следующий день Евгения упаковала вещи и попыталась уехать из «Шедоуз Нуар». Томас Брагтетт поймал ее прежде, чем она успела выехать за пределы имения. Только из-за угроз в адрес Терезы, которые, Евгения знала, он непременно осуществит, и никому не удастся ему помешать, она вернулась на плантацию. Несколько дней Томас продержал жену взаперти на чердаке, отказываясь выпускать, пока она не поклялась никогда не пытаться бежать и не рассказывать об этом случае Трейсу.

Белль возмутилась.

– Этот человек был самым настоящим чудовищем, – пробормотала она, с трудом веря строчкам, написанным Евгенией. – Тварью.

В дневнике была страница о Тревисе. Казалось, изящный женский почерк пронизан гневом.

«Сегодня Тревис покинул Новый Орлеан, но что ему оставалось делать? Томас не оставил ему выбора. Ему было выгодно устроить брак сына с Сюзанной Фортуа, но Тревис не хотел этого, пытался отказаться. Тогда Томас быстро распустил слух, что Сюзанна ждет от Тревиса ребенка. Естественно, Вернадетт сразу же порвала с Тревисом все отношения, хотя он очень ее любил, и отказалась даже выслушать. Это могло бы разбить ему сердце, если бы его не переполняла ненависть к отцу».

Белль откинулась на спинку стула и испустила долгий вздох.

– У Тревиса, определенно, были основания желать смерти отцу, – пробормотала она. Внимание привлекло какое-то движение рядом с освещенной лунным светом аллеей, и она выглянула в окно, но это оказалась всего лишь белка, пробежавшая по газону. Девушка снова принялась за чтение дневника, перевернув вперед несколько страниц.

«Сегодня вечером мой младший сын распрощался со мной и уехал. Я молилась, чтобы он не уезжал, но не могла просить его остаться после того, что сделал Томас. Трейнор любил эту девушку – неужели Томас этого не видел? Разве имело значение, что ее родители не богаты? Что они итальянцы? Томас не имел права обзывать ее такими грубыми словами. И подкупать семью в обмен на обещание никогда не возвращаться в Новый Орлеан. Это само по себе жестоко. Зачем же еще расказывать Трейнору, что девушка, которую он любил, приняла деньги, чтобы покинуть его?»

Белль не могла поверить. Как можно обращаться со своими собственными детьми таким ужасным образом? Она перелистала страницы к началу дневника.

«Трейс безутешен от горя и чувства вины из-за смерти Майры. Я искренне верю: единственное, что заставляет его жить, – это ненависть к отцу. И простит меня Бог, я не виню его: смерть бедной Майры явилась прямым результатом безответственных действий Томаса. Это всем понятно, конечно, кроме самого Томаса. Если бы он на людях не критиковал Трейса так сурово, не пытался унизить и разрушить его политическую карьеру, ничего бы не произошло. Но он сделал это. Воспользовался своей властью и выпустил из тюрьмы того человека, чтобы доказать – Трейс ошибается, выдвинув против него обвинения. Только из-за эгоизма и ревности Томаса Майра поплатилась жизнью».

А Трекстон? Раз Евгения написала об остальных сыновьях, значит, должно быть и про Трекстона. Белль быстро перелистала страницы дневника, пробегая глазами строчки, пока наконец не заметила его имя.

«Я никогда не забуду, как гордилась и радовалась за Трекстона. Такой красивый, он стоял у алтаря в ожидании невесты. Но после того что Томас сделал с Трейсом, можно было предвидеть, что он никогда не допустит счастья второго сына. Насколько нужно быть жестоким, чтобы спокойно стоять в церкви рядом с сыном, друзьями и родными и знать, что невеста не придет».