Литературная Газета 6302 ( № 47 2010) - Литературка Литературная Газета

И вот что интересно: сменялись эпохи – преображалось и окружение площади. Храм Димитрия Солунского перестроили ещё при Екатерине II, желая подчинить старое городское пространство каким-то незнакомым доселе бульварам, разбитым на месте стен Белого города. Заимствовали бульвары из неведомого французского, а оно, это французское, столь почитаемое в московских салонах, через щепотку лет само в Москву явилось, с залпами Бородинского сражения пришло на Страстную площадь, чтобы руками французских солдат запалить монастырь.

Но Страстной монастырь не сгорел – выстоял. Уже в 1849 г. сломали старую монастырскую колокольню в угоду архитектурной моде. Правда, новая колокольня вышла какая-то не наша, не московская. Московская, шатровая, – рядом стояла, при храме Димитрия Солунского.

И кажется, что выстоял монастырь двести пятьдесят с лишком лет только для того, чтобы Сергей Есенин с друзьями-имажинистами в 1919 г. измалевал его далеко не самыми приличными словами.

«Это революция и на Страстном монастыре начертила: «Не трудящийся не ест», – восторгался в 1919 г. Владимир Маяковский. Он и Пабло Пикассо посоветовал: «Почему не перенесёте вы свою живопись хотя бы на бока вашей палаты депутатов? Серьёзно, товарищ Пикассо, так будет виднее. Возьмите ночью вёдра с красками и пойдите тихо раскрашивать. Раскрасили же у нас Страстной!»

Ничего не ответил Маяковскому Пикассо, лишь молчаливо покачал головой. А Владимир Владимирович написал затем об этом очерк «Семидневный смотр французской живописи».

Малевал Есенин – будто мстил старинной обители за то, что когда-то не приглянулся ей памятник Пушкину. Отсутствие взаимопонимания между московскими церковными властями и Пушкиным – известный факт. Недаром Александр Сергеевич жаловался на митрополита Филарета, запретившего ему венчаться в домовой церкви князей Голицыных на Волхонке. Пришлось бракосочетаться в храме Большое Вознесение у Никитских ворот, в приходе которого стоял дом Гончаровых. А между тем Филарета чтили в Страстном монастыре, освещал он надвратную церковь Св. Алексея Человека Божия. Между прочим, иконы для церкви писал художник Василий Пукирев, автор известной картины «Неравный брак».

Похоже, что переименование Страстной площади в Пушкинскую в 1931 г. спасло её, обозначив новый смысл существования. Нельзя было не прийти на площадь, хотя бы для того, чтобы в очередной раз повстречаться с бронзовым поэтом, переехавшим сюда с Тверского бульвара в 1950 г.

А скульптора Опекушина мало кто сегодня узнает в лицо. Созданный им памятник удивительным образом отвоевал себе право считаться народным произведением. Недаром приходят сюда из года в год люди читать пушкинские строки. Кстати, в 2010 г. исполнилось сто тридцать лет со дня открытия в Москве памятника Пушкину и столько же лет Пушкинскому празд­нику.

Пушкинская площадь отпочковалась, отлетела от своих примет… Как нос гоголевского Ковалёва, пустилась она в свободное плавание по Москве, по страницам прозы, поэзии и мемуаристики. И давно уже стала неосязаемым и не только московским явлением, получив на это право по причине того, что родился в Москве за год до начала XIX века потомок Ганнибалов. Появился он на свет в Немецкой слободе, в давно сгинувшем доме. Потому Пушкинская площадь приняла на себя право считаться первейшим местом, связанным с поэтом.

Александр ВАСЬКИН

Прокомментировать>>>

Общая оценка: Оценить: 4,0 Проголосовало: 1 чел. 12345

Комментарии:

Оставленный без внимания – опасен

Московский вестник

Оставленный без внимания – опасен

СТОЛЬНАЯ КНИГА

Вера Бокова. Повседневная жизнь Москвы в XIX веке . – М.: Молодая гвардия, 2009. – 540 [4] с.: ил. – (Живая история: повседневная жизнь человечества). – (Издательская программа Правительства Москвы). – 3000 экз.

А собственно, чем отличалась повседневная жизнь Москвы XIX века, не бывшей тогда столицей, от любого другого российского города? В ответе на этот вопрос и заключается главное достоинство книги Веры Боковой. Она точно и доказательно определила отличия москвичей. «Москва всегда была контрастна, как контрастен сам русский характер». Но именно в Белокаменной эта суть расцвела пышным цветом. В ней в ту пору перемешались древнее и новое, широкое и узкое, красивое и уродливое, трактиры и часовни. Или, как выражался писатель Дон-Аминадо, – «нелепие и великолепие». В Москве уют предпочитали красоте, а красоте – причудливость и яркие краски. В силу этого она оставалась неистребимо провинциальной и по-домашнему уютной и вследствие этого – грязноватой и «поношенной». Здесь искони чтили традиции гостеприимства и взаимопомощи. Родство считалось и почиталось даже самое дальнее. Поэтому и приветствовали москвичи друг друга троекратным целованием, по-родственному. К удивлению и раздражению питерцев и провинциалов!

В Москве были своё мировоззрение, своя философия, специальная московская снедь, свой говор – певучий, мягкий, «акающий». И даже своя манера одеваться! Источники свидетельствовали: «Население старой Москвы не имело представления о моде. Костюмы и обычаи регулировались традициями, житейским комфортом или личным выбором».

Общемосковские знаменитости считались такой же городской достопримечательностью, как трактир Тестова или Царь-пушка.

«Если в Петербурге всё было дисциплина и субординация, то в Москве – «покой и воля» и почти семейственные отношения. В Москве все всех знали… В Москве не выносили официальности, но в то же время уважали власть и авторитеты на всех уровнях…» А «градоначальников… ценили и запоминали в основном таких, которые умели усвоить себе общий домашний, отеческий тон и стиль отношений».

Всё вышеописанное в исследовании Веры Боковой представлено на детальном уровне. Представлено «вкусным» московским языком.

Однако нам небезынтересна литературная жизнь Москвы той поры. Тут, к сожалению, автор ограничился буквально двумя страницами. И то – в рассказе о литературной кофейне Бажанова, в которой бывали Аполлон Григорьев, Герцен, Белинский… Но и тут литераторам не повезло. В лице господина Фета, которому на с. 206 отчего-то присвоили инициалы А.И., никоим образом ему никогда не принадлежавшие.

Г.В. Андреевский. Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX–XX веков . – М.: Молодая гвардия, 2009. – 642 [14] с.: ил. – (Живая история: повседневная жизнь человечества). – 3000 экз.

Теми многочисленными достоинствами, отмеченными в предыдущей книге, в равной степени обладает и исследование Георгия Андреевского, тщаниями которого читателю явлена Москва рубежа веков. Но к литераторам у автора отношение куда более бережное. Более того, не ограничиваясь именами всем известными, он ввёл в повествование и подглаву «Неизвестная русская литература».

В самом деле, в России той поры и в Москве существовало множество писателей, имена которых нам неизвестны или давно позабыты. При том, что некоторые из них тогда были чрезвычайно популярны! Тут Андреевский указывает на А.М. Пазухина, «автора многочисленных романов и повестей с благополучным концом»: «Буря в стоячих водах», «Дисконтёр», «Московские коршуны» – и многих других. Три-четыре его крупных произведения появлялись в газетах каждый год. А в «Московском листке» он постоянно описывал сценки московской жизни. И вообще всё им написанное, по подсчётам современников, составляло 200 томов! При этом оставался бедняком, приверженным известной русской страсти. «Московские ведомости» писали о нём: «Он властелин дум, может быть, десятка миллионов читателей, которые и слыхом не слыхали о Чехове, Максиме Горьком и даже Льве Толстом».

Вспоминает Георгий Андреевский А.К. Шеллера-Михайлова, А.Н. Цехановича, И.В. Шпажинского. А кто сейчас читает Василия Ивановича Немировича-Данченко, известнейшего тогда писателя, вскрывавшего интересные факты и повествующего истории из жизни разных стран и городов? Да он был так популярен, что известного соратника К.С. Станиславского – Владимира Ивановича Немировича-Данченко – в шутку называли «братом своего брата»!

Задолго до Вл. Маяковского мастерски игрался с рифмами поэт К.М. Фофанов.

Но на читателя обрушился и поток откровенной халтуры, ублажающей вкусы невзыскательной публики. О явной схожести тогдашнего и нынешнего литературных миров говорит критик той поры: «И если в прежние времена литература выражала мнение прогрессивной части общества, то теперь появилась литература, отражающая пещерные взгляды, которые прежде средний русский интеллигентный человек считал неприличным высказывать в обществе». Что за этим последовало? Правильно, 1917-й… Ну так разве можно писателей оставлять без внимания?!