Комсомолец. Часть 2 - Андрей Анатольевич Федин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что именно? — спросил я.
Сквозь ткань футболки почувствовал холод, что шёл от пальцев комсорга.
— Ведь не было же никакого договора?! — сказала Пимочкина. — Скажи мне, Саша, что его не было!
Она трясла меня за плечо, заставляла кивать головой.
Пришлось высвободиться из её захвата.
— Не было чего? — сказал я.
— Так это правда?!
Света сжала кулаки — спрятала внутри них большие пальцы.
Я повернулся к парням.
— Вы понимаете, о чём она говорит?
— Света, что случилось? — спросил староста.
— Нет, я конечно догадываюсь…
Пимочкина не позволила Пашке договорить. Она прижала кулаки к груди. Широко открыла глаза.
— Правда, — выдохнула она. — Саша, как ты мог?!
На шаг попятилась к двери.
— Ты объяснишь нам, что стряслось? — сказал я.
Развернулся к Пимочкиной: устал смотреть через плечо. Посмотрел на её ноги — точнее, на её тапочки. В них она бежала по сугробам?
— Как ты получил у Феликса зачёт? — спросила комсорг.
Словно обвиняла меня.
Я пожал плечами.
— Парни помогли.
Кивнул на соседей по комнате. Те перестали жевать, молчали. Могильный не вставлял в разговор свои излюбленные шутки, Аверин не пытался переключить Светино внимание на себя. Оба этих факта настораживали — в сумме так и вовсе едва ли не пугали. Как и побелевший кончик носа Пимочкиной. Света скандалила редко, но… очень бурно — головная боль после такого представления была гарантирована. Я вертел головой, разглядывая лица студентов. Чувствовал себя глупым и недогадливым: мне казалось, что только я пока не понимал, чего добивалась своим внезапным визитом комсорг.
А она явно пришла не просто поболтать. Об этом говорил и её тон, и взгляд девушки, и чуть дрожавшие губы Пимочкиной. Да и то, что Света примчалась из первого корпуса без пальто (в тапочках по снегу!) — выглядело странным и пока не объяснимым для меня явлением. Как и сам визит: Могильный и Аверин сегодня сами намеревались наведаться в гости к Свете и Оле (ну и к Бобровой, куда же без неё). Парни сейчас точно догадывались о его цели. Им она тоже не нравилась. Ведь неспроста же Слава и Пашка выглядели бледными и испуганными, будто подростки, которых родители застали за рукоблудием.
— Мне сказали, что вы с Авериным договорились…
Пимочкина указала на старосту.
Тот отшатнулся, вздрогнул, будто на него направили не палец, а дуло пистолета.
— … Договорились, — продолжила комсорг, — что он поможет тебе получить зачёт, а ты в обмен поклянёшься… откажешься…
Света вдруг всхлипнула.
— … Откажешься от меня! — выпалила она.
В её глазах заблестела влага.
— Это правда? — спросила Пимочкина. — Саша! Отвечай!
Она махнула кулаками.
Я хмыкнул: сообразил, в чём дело — что так впечатлило и расстроило комсорга.
Но успокаивать Свету не собирался.
— Враньё, — сказал я. — Всё было совсем не так.
— Было?!
Две капли-слезы наперегонки устремились по щекам Пимочкиной к подбородку.
— Было, — сказал я. — Слава мне помог.
«Получи фашист гранату, — подумал я. — Это тебе, Аверин, ответочка за ту подставу на Новый год».
— Вот только я ни в чём не клялся.
— Нет? — переспросила Света.
Мотнула головой — слёзы сорвались с её щёк, упали на паркет.
— Нет, — сказал я. — Потому что не было необходимости клясться. Аверин и без моих клятв знает, что я не собирался и не собираюсь с кем-либо встречаться до окончания института. Ни с кем. Тебе я об этом тоже говорил. Помнишь? Что в моих словах показалось тебе непонятным?
Пожал плечами.
— Ни с кем! — повторил я. — Это значит, что и с тобой встречаться не буду. Слава об этом знает; Паша об этом знает; ты тоже об этом слышала; Надя Боброва и та, наверняка, в курсе. Все знают. Что я. Ни с кем. Встречаться. Не буду. С тобой — тоже не стану. Вот и все мои обещания.
Видел, как вздрагивала от моих слов Пимочкина. Словно я не говорил, а бил её по щекам. Слёзы бежали по лицу комсорга одна за другой — превратились в тонкие извилистые струйки. Света заглядывала мне в глаза. Будто собака, которую хозяин привязал к дереву в лесу: всё ещё не верила, что он её бросит. Белое пятнышко на носу девушки порозовело. В устремлённом на меня взгляде не осталось и тени гнева или злости — только тоска и обида. Я выстаивал в воображении мощную стену, разделявшую меня и Пимочкину. Прятал за ней свои эмоции. Оставался внешне спокойным: хороший начальник, как и хирург, должен уметь делать людям больно.
«А ты скотина, Димочка, — мысленно сказал я сам себе. — Ведь так называла тебя жена? Признай: не очень-то она и преувеличивала. Радует только, что ты всё ещё не получаешь удовольствие от вот таких своих выходок. Значит, что-то человеческое в тебе всё же осталось. Как ни странно». Смотрел Свете в лицо — не отводил взгляд. Очень надеялся, что Пимочкина читала в моих глазах: я спокоен, честен и… настоящий подонок. Не дал девчонке повода заподозрить, что я попросту делал то, что «нужно» и «правильно». Выжал из себя самодовольную улыбку — словно сделал контрольный выстрел.
Света всхлипнул, прижала к губам ладонь. Пошатнулась. Аверин вскочил со стула, шагнул было к комсоргу. Но Пимочкина попятилась от него, жестом попросила Славу не приближаться к ней. Сквозь пелену слёз смотрела на меня. Я повернулся к столу, взял вилку. Проигнорировал осуждающий взгляд Могильного. «Нравится тебе, Димочка, быть скотиной или нет — неважно, — подумал я. — В той реальности Комсомолец и комсорг поссорились после Нового года. Должны поссориться и теперь. Чтобы всё пока шло своим чередом. Двадцать пятого января Пимочкина обязана явиться в Пушкинский парк. Только в этом случае я смогу её спасти».
Я не решился вновь взглянуть Свете в глаза — неторопливо жевал картошку. Чувствовал при этом себя относительно нормально — как и подобало злодею. Потому что со временем мне стало проще совершать плохие (для других) поступки… ведь регулярно практиковался
