Тысяча и один призрак (Сборник повестей и новелл) - Александр Дюма

Водопад отделяет часть горы, отвесную со всех сторон, и добраться до нее можно только по мосту над ревущей пропастью.

Призрак остановился перед мостом.

Мост состоял из трех сосновых стволов. Потребовалась бы объединенная сила двадцати мужчин, чтобы донести каждый из этих стволов до вершины горы и уложить их над потоком.

Беппо старался прочесть по глазам призрака, с какой целью тот привел его сюда.

Призрак велел Беппо взобраться на самый высокий уступ горы и оттуда показал ему темное отверстие пещеры, зиявшее в пяти-шести сотнях шагов по другую сторону потока.

Время от времени отверстие пещеры освещалось и, перекрывая грохот водопада, оттуда доносились пьяные крики и взрывы хохота.

Вот в этой-то пещере и устроились на ночлег бандиты, убившие Гаэтано.

Беппо не понимал, с каким умыслом призрак привел его сюда, ведь, по всей вероятности, прежде чем удастся вернуться в Терни и привести оттуда отряд, способный справиться со злодеями, наступит новый день и бандиты найдут иное укрытие.

Догадавшись, что происходит в душе у друга, Гаэтано покачал головой.

— Скажи, — попросил Беппо, — должен ли я добраться туда и один напасть на них? Я повинуюсь тебе без колебаний и без страха!

Гаэтано вновь покачал головой, спустился с уступа и направился к потоку.

Дойдя до моста, он жестом велел Беппо поднять сосновые стволы и сбросить их в воду.

— Но, — заметил Беппо, — потребовалось бы десятка два человек, равных мне по силе, чтобы выполнить такую работу: одному мне с этим никак не справиться!

Призрак сделал жест, означающий: «Попытайся!»

Беппо наклонился; ему вспомнились слова Евангелия о том, что вера движет горами.

Твердо уверовав в чудо, он опустился, схватил за конец один из стволов, поднял его и, словно это были обычное бревно, без труда бросил в реку, и та понесла ствол как травинку.

То же самое Беппо сделал и со вторым и с третьим стволом.

Затем он прислушался.

И он услышал один за другим, словно три пушечных выстрела, удары от падения трех гигантов, перекрывающие шум водопада.

Мост был разрушен; бандиты стали пленниками.

Быть может, и они среди оргии услышали глухие угрожающие удары, но несомненно приняли их за те непонятные ночные звуки, которые вызывают эхо в горах.

Затем Гаэтано вернулся на прежнюю дорогу, ведущую к могиле. Минут через десять шедший за ним Беппо увидел встреченных им людей на том же месте, где он их оставил.

Факел facchino освещал все еще молящуюся Беттину и двух слуг, охраняющих бандита.

Беппо повернулся к призраку, намереваясь спросить, что ему делать дальше, однако сверхъестественное дело было завершено. Гаэтано сделал прощальный жест и открыл объятия, словно призывая в них друга; Беппо устремился к нему, но призрак ускользнул от него, словно пар, и со вздохом исчез.

Тогда опечаленный Беппо подошел к Беттине.

— Сударыня, — обратился он к ней, — теперь вы все знаете, не правда ли? Вернемся в Терни, а завтра велим перевезти тело нашего несчастного Гаэтано, чтобы отдать ему последний долг.

— Но, — спросила девушка, — достаточно ли предать его тело освященной земле, чтобы душа его успокоилась? Не подумать ли нам о мести?

— Месть свершилась, сударыня, — ответил Беппо.

И он рассказал о только что сделанном.

— Но это невозможно! — воскликнул бандит, выслушавший этот рассказ с ужасом приговоренного к смерти. — Потребовалось бы два десятка человек, чтобы поднять каждый из этих сосновых стволов, составляющих мост!

— Мне помог Всевышний, — просто ответил Беппо.

И следуя по пути, намеченному кровавым следом, что был оставлен Гаэтано на снегу, и зримому только для друга, Беппо привел маленький отряд на постоялый двор «Порта Росса».

Там бандит, переданный в руки правосудия, признался в следующем: когда он возвратился с первыми десятью тысячами экю, раздел этой суммы вызвал драку между бандитами. Один из них, посчитав себя самым обиженным, кинжалом заколол Гаэтано, чтобы лишить главаря второй половины выкупа.

Тогда-то, не желая упускать эти деньги, предатель предложил девушке проводить ее к тому месту, где она, надеясь найти брата, попала бы в засаду и лишилась бы не только денег, но и жизни. Но мужество Беттины и грозное поведение ее слуг изменили ход драмы. Бандит, чувствуя, что смерть станет ему скорой расплатой за предательство, решил не возвращаться к товарищам в пещере, проблуждал часть ночи, надеясь, что ему представится случай сбежать.

Внезапное появление Беппо отняло у него эту последнюю надежду.

На следующий день в присутствии клира Терни и отряда солдат тело Гаэтано было извлечено из земли.

На груди убитого зияла та большая глубокая рана, которую призрак показал Беппо.

Что касается бандитов, их даже не пытались захватить, ведь единственным выходом для них оставался мост, а мост был разрушен. Покрытая снегом земля не могла дать им пропитания, и они умерли от голода.

Трое из них, попытавшиеся перебраться через поток вплавь, были найдены мертвыми: они были разбиты о скалы водопада.

Тело Гаэтано было перевезено в Рим в сопровождении Беттины, Беппо и двух верных слуг.

Год спустя, согласно желанию Гаэтано, Беппо стал мужем Беттины.

ДЖЕНТЛЬМЕНЫ СЬЕРРЫ-МОРЕНЫ И ЧУДЕСНАЯ ИСТОРИЯ ДОНА БЕРНАРДО ДЕ СУНЬИГИ

I

ДЖЕНТЛЬМЕНЫ СЬЕРРЫ-МОРЕНЫ

Если что-то и соблазнило меня начать эту книгу, не похожую ни на что написанное мною за двадцать уже протекших лет моей литературной жизни, так это, в первую очередь, возможность целиком погрузиться в жизнь мечтательную, когда я устаю порой от жизни реальной.

Пишу ли роман, сочиняю ли драму, я самым естественным образом повинуюсь требованиям эпохи, в которой развертывается мой сюжет. Различные местности, люди, события просто навязаны мне неумолимой точностью топографии, генеалогии, исторических дат; необходимо, чтобы язык, одежда и даже походка моих персонажей гармонировали с представлениями, бытовавшими в ту эпоху, что я пытаюсь воссоздать. Мое воображение, сопротивляющееся реальности, подобно человеку, посетившему руины замка, вынуждено ступать по каменным обломкам, продвигаться по темным коридорам, сгибаться, пробираясь через потайные ходы, чтобы составить более или менее точный план здания в те времена, когда здесь играла жизнь, когда радость наполняла его смехом и пением, а горе будто призывало откликнуться эхом на рыдания и крики. Во всех этих поисках, во всех этих исследованиях и требованиях мое «я» исчезает; во мне сочетаются Фруассар, Монтреле, Шателен, Коммин, Со-Таванн, Монлюк, Этуаль, Таллеман де Рео и Сен-Симон; индивидуальность уступает место таланту, вдохновение уступает место эрудиции; я перестаю быть актером в большом романе собственной жизни, в большой драме собственных чувств, становлюсь хроникером, летописцем, историком, повествую моим современникам о событиях давно минувших дней и о впечатлениях, произведенных этими событиями на персонажей, действительно существовавших или же сотворенных моей фантазией. Но о впечатлениях, производимых на меня событиями нашей повседневности, этими страшными событиями, колеблющими почву у нас под ногами и омрачающими небо над нашими головами, мне говорить запрещено. Дружеские привязанности Эдуарда III, ненависть Людовика XI, прихоти Карла IX, страсти Генриха IV, слабости Людовика XIII, любовные связи Людовика XIV — об этом я рассказываю все; но о дружеских привязанностях, утешающих мое сердце, о ненависти, ожесточающей мою душу, о прихотях, возникающих в моем воображении, о моих страстях, о моих слабостях, о моих любовных связях — говорить не осмеливаюсь. Я знакомлю моего читателя с героем, жившим тысячу лет тому назад, но сам остаюсь для читателя неизвестным; по своему желанию я заставляю его любить или ненавидеть персонажей, и мне нравится внушать читателю любовь или ненависть к ним, хотя сам я читателю безразличен. Есть в этом что-то грустное, что-то несправедливое, чему я хочу противиться. Я стараюсь быть для читателя чем-то большим, нежели повествователь, о ком каждый составляет представление в зеркале собственной фантазии. Я хотел бы стать существом живым, осязаемым, неотделимым от общей жизни, наконец, чем-то вроде друга, настолько близкого всем, что, когда он приходит куда бы то ни было — в хижину или во дворец, — не требуется его представлять, поскольку все его узнают с первого же взгляда.