Благородный топор. Петербургская мистерия - Р. Моррис

— И насколько?

Следователь закатил глаза, подсчитывая.

— Человек до шести.

— Ну, Порфирий Петрович, скажу я тебе! И это ты называешь «сузился»?

— Нет, скорее до семи.

— И как ты можешь преспокойно в таком духе рассуждать! — все еще горел негодованием Никодим Фомич.

— А что мне еще делать?

— Подавать апелляцию!

— Да уж проще смириться, — вяло улыбнулся Порфирий Петрович. — Это по-нашему, по-русски.

— Скажешь тоже, — фыркнул суперинтендант. — Этот твой стоицизм все и губит. И русскому характеру он совершенно не свойствен. Более того, он ему претит!

— С моей стороны надо лишь всеми силами способствовать прокурору в скорейшем распознании убийцы. Вот что сейчас действительно важно. А разочарован я или нет, это к делу не относится… Тот, кто стоит за всеми этими убийствами, — добавил он, помолчав, — может ими и не ограничиться.

— Именно! Вот почему ты должен довести дело до самого конца!

В дверь осмотрительно постучали.

— К вам их превосходительство, господин прокурор Липутин, — елейным голосом доложил Заметов, как всегда не без ехидства.

В кабинет решительным шагом вошел прокурор. Никодиму Фомичу он сухо кивнул, Заметова же попросту проигнорировал.

— Порфирий Петрович, будьте добры сюда папку с делом, — с ходу потребовал он.

— Сию минуту, ваше превосходительство, — собрав толстую стопу листов и завязав тесемки, следователь подал папку Липутину.

— Благодарю. Теперь извольте дожидаться, покуда я изучу эти бумаги, а затем ответить на вопросы, которые у меня к вам, возможно, появятся. От ведения дела вы отстраняетесь до особого распоряжения.

— Ярослав Николаевич, — твердо заявил Никодим Фомич. — Я против подобного шага решительно возражаю. В этом нет ни справедливости, ни уж тем более смысла.

Липутин в сторону суперинтенданта намеренно не взглянул. Вместо этого он с придирчивой внимательностью рассматривал папку.

— А ваше здесь присутствие, Никодим Фомич, я вообще считаю необязательным. Вы должны заниматься своими непосредственными обязанностями: работой полицейского департамента.

— От имени Порфирия Петровича я буду вынужден ходатайствовать об апелляции!

— Которая так или иначе пройдет через меня, — скривив губы, произнес прокурор.

Порфирий Петрович проводил своего сослуживца вкрадчивой улыбкой.

Прокурор обосновался за столом следователя. Время от времени (в частности, разглядывая порнографические снимки из говоровской квартиры) он бросал на Порфирия Петровича неодобрительные взгляды, словно за эти непристойности был в ответе именно следователь. Сам Порфирий Петрович устроился на кожаном диване, куря папиросу за папиросой. Иногда прокурор, судя по мимике, собирался что-то спросить, но всякий раз сдерживался. Наконец, перевернув последний лист дела (пару строк, написанных Анной Александровной), он со вздохом откинулся в кресле.

Взгляд прокурора уперся в Порфирия Петровича, в этот момент раздумчиво гасящего очередной окурок в хрустальной пепельнице, умещенной на подлокотнике дивана.

— Ну так что, Порфирий Петрович, — сказал прокурор. — Вы полагаете, что убийца — Анна Александровна? Однако где основания? Женщина, причем из благородного сословия — уже одно это должно удерживать ее от преступных намерений, вам не кажется? Скромность, даже стыдливость…

— Оба эти качества в равной мере могли способствовать обратному. А именно превратному представлению о скромности и стыдливости. Желанию сохранить определенные вещи в тайне. Яд — орудие убийства типично женское.

— Но ей был бы необходим мужчина, хотя бы в подручные. Того же дворника вздернуть.

Порфирий Петрович пожал плечами.

— У меня на этот счет свои соображения. И основное, кстати, в том, что записка, найденная мной в шкатулке Тихона, писана не ее рукой. А именно та записка, судя по всему, и привела его к гибели.

— Что значит «не ее рукой»? — с некоторым удивлением переспросил Липутин. Порывшись в папке, он стал сличать меж собой оба листка. — Бумага, вне сомнения, разная. Но это еще ни о чем не говорит.

— Да, бумага разная. И вы правы, дело действительно не в этом. Но есть некоторое различие в почерке. У Анны Александровны он более округлый; я бы сказал, женственный. А вот другая записка писана была мужчиной, пытавшимся сымитировать ее почерк.

— Хм. Но где конкретные доказательства?

— Вы правы, четких доказательств того, что это писал мужчина, у меня нет. Но в том, что это имитация с целью подделки, я не сомневаюсь.

— Однако вы определили, что бумага пахнет ее духами?

— Да. Хотя купить флакон таких же духов ни для кого не составит труда.

— Но при том это должен быть кто-то, кому аромат ее духов знаком, не так ли? — Порфирий Петрович кивнул. — Скажем, ее горничная? — предположил Липутин.

Следователь в ответ поджал губы, как бы под впечатлением.

— В тот свой недавний визит к вдове Иволгиной я обратил внимание на специфический, весьма неприятный запах в доме. С эдаким, знаете, железистым привкусом. Как раз перед этим я погасил папиросу. А известно, что именно такой привкус дает курение вблизи синильной кислоты. Я спросил горничную, откуда этот запах, и она ответила, что в доме окуривают матрасы. Так вот это окуривание как раз и есть один из, так сказать, бытовых способов использования синильной кислоты. И безусловно у горничной к этому веществу имелся свободный доступ.

— Получается… горничная?

Порфирий Петрович в сомнении поднял брови.

— Опять же, такой же доступ мог быть и у всех домочадцев. Взять ту же старуху няньку, Марфу Прокофьевну. Или повариху Лизавету. Потом, у них еще есть двое жильцов — Осип Максимович и Вадим Васильевич, его секретарь. Кстати, в издательской конторе Осипа Максимовича как раз работал Горянщиков.

— Да, только у Осипа Мексимовича есть твердое алиби, подтвержденное тем старцем, как его… Амвросием из Оптиной пустыни. Этот же факт подтвержден депешей исправника из Калуги.

— Кстати, да.

— Что, между прочим, лишает алиби Вадима Васильевича.

— Да, но вместе с тем и мотива в совершении преступления.

— Нет, в самом деле, Порфирий Петрович, что у вас за манера изводить! Неужто нельзя просто назвать имя убийцы, да и дело с концом?

— Да если б я знал наверняка, ваше превосходительство, я бы вам незамедлительно сообщил.

Липутин, укоризненно покачав головой, взялся листать папку.

— Да, вы еще, кажется, выпустили из-под стражи того студента, Виргинского?

— Так точно.

— То есть по крайней мере с него вы подозрения сняли?

— В некоторой степени. Впрочем, как и со всякого, против кого нет неоспоримых улик. Из рапорта вам известно, что мы установили за ним слежку. А также что его видели в аптеке Фридлендера. Как раз накануне смерти Говорова.

— Вы допросили аптекаря?

— Да. Допрос проводил поручик Салытов.

Липутин порылся в папке, разыскивая соответствующий рапорт.

— Ага, вот. Оказывается, он пытался купить настойку опия. Правда, безуспешно. — Глаза прокурора заинтересованно блеснули. — Может статься, он тем самым аптекаря проверял? Если тот окажется настолько мягкотелым, что продаст опий подозрительному оборванцу, то его можно подбить и на сделку посомнительней, а? Правда, ваш филер его упустил. А может, он попытался что-то такое купить в другом месте, и на сей раз ему это удалось?

— Но ведь у убийцы уже имелся доступ к синильной кислоте, — усомнился следователь. — Факт, подтвержденный результатом вскрытия Тихона.

— Закупать изрядное количество чего-то из одного источника значит наверняка навлечь на себя подозрение, — категорично заметил Липутин.

— Тут вот еще что нужно иметь в виду, — рассудил Порфирий Петрович. — Деньги. У Виргинского их никогда особо не водилось. Так что, если ему нужна была синильная кислота, вряд ли он для отвода глаз спрашивал еще и опий. Человек в нужде так себя не ведет.

— А может, аптекарь солгал? Зачем ему признавать, что он продал смертельный яд убийце под подозрением?

— Аптекарь, начать с того, не знал, что его клиент подозревается в убийстве. Может, он решил, что перед ним коллекционер бабочек?

— Бабочек? Это в декабре-то, у нас в Петербурге? Ну и фантазия у вас, Порфирий Петрович!

— Я лишь о том, что он мог так оправдать свою покупку — как перед собой, так и перед присяжными.

— Ох уж эти мне присяжные! Ох, уж лучше не надо! — отмахнулся прокурор. — Даже если и так, надо привлечь Виргинского повторно. У него к убийству прослеживается явный мотив. Взять тот же престранный договор о вверении его души Горянщикову. А пока суд да дело, привлечь и аптекаря. В поручике Салытове я уверен: показания он из них вытрясет.

— Следствие теперь в ваших руках, ваше превосходительство, — заметил Порфирий Петрович почтительно.