Законы войны - Александр Маркьянов

Но большой ошибкой — будет считать афганца кем-то вроде народа — богоносца, как сто лет назад народом — богоносцем считали наших крестьян: изнасилованные и убитые дочери помещиков и хуторян, подожженные дома и усадьбы, изрубленные в припадке темной злобы лошади, коровы и прочая живность быстро показали, что это не так. Бывали случаи, когда в зажиточном селе одна часть села шла на другую войной, бедная ли на богатую, богатая ли на бедную, и прежде чем успевала прибыть воинская команда — село оказывалось завалено трупами[85]. Прежде чем позаботиться о духовном — надо позаботиться о мирском, а здесь, несмотря на наличие монарха до нашего прихода о мирском никто не заботился. Пуштуны — темный, злобный и жестокий народ, их жестокость напоминает жестокость зверей, а не людей и проистекает из веков страданий и угнетения. Они не верят в прогресс, в науку как мы — зато готовы поверить самым диким слухам. Я расскажу, что подтолкнуло сопротивление в самом начале, хотя вы в это, наверное, не поверите. Когда мы вошли и начали распределять керосин — он здесь крайне нужен — его распределяли в очень удобных пластиковых пяти и восемнадцатилитровых канистрах с крышкой и удобной ручкой, таких здесь никогда не видели. Никто и не подумал требовать вернуть канистры — зачем они нам — и у афганцев их скопилось достаточное количество. А так как в Кабуле не было центрального водопровода и воду развозили хазарейцы — водовозы — эти же удобные канистры начали использовать под воду. А когда получалось где-то раздобыть керосин — то снова наливали керосин, а потом опять воду и не мыли — вода слишком дорога, чтобы ей мыть. Бачата — приспособились в них же продавать бензин на обочинах дорог — те, кто покупал, потом опять могли использовать это под воду, не вымыв. Стали болеть, травиться. Муллы бросили клич, что русские хотят отравить всех афганцев, чтобы занять их землю — и после одного пятничного намаза афганцы бросились убивать. Потом, когда немного спала волна насилия, мы, конечно, разобрались — но и с той и с другой стороны пролилась кровь, а многие афганцы нам просто не поверили — что нельзя под воду и под керосин использовать одну и ту же емкость. Так и пошла литься кровушка…

Что-то у меня в последнее время настроение — непоколебимо минорное. Кризис среднего возраста, что ли? Я всегда над этим смеялся… а может — и напрасно…

Я сидел в машине, на стоянке недалеко от рынка Мизан. Машина — балы белый персидский «Датсун», не бронированный, но укрепленный, как это делают здесь все. На мне — были штаны грубой ткани, рубаха, безрукавка и закрывающий лицо шемах, было и оружие. В сочетании со стрелковыми очками, которые здесь носили вместо противосолнечных — меня можно было принять за кого угодно. За афганца, за перса, за наемника… за кого угодно.

Я наблюдал за мальчишками. Они паслись около рынка. От семи до двенадцати лет, навряд ли бездомные — просто школы сейчас не работают, а скаутских лагерей здесь нет. Здесь они крутились по привычке — самое бойкое место, можно что-то заработать, можно что-то стянуть. Они охотно делали и первое и второе. На моих глазах — они вытащили из сумочки женщины, рискнувшей прогуляться по базару бумажник. Русской женщины — если начнется скандал, весь базар будет против нее, потому что на ней нет чадры.

Ловкие ребята, такие мне и нужны.

Достал большую, пластиковую сумку — с виду как обычная, но внутри мелкая стальная сетка, не разрежешь. И в рукоятке — тоже стальная леска. Положил туда пистолет-пулемет, которым можно управляться одной рукой, два запасных магазина к нему — и там еще оставалось достаточно места для того, что я собирался купить. Идти на базар с автоматом — это уже слишком, но мое дурное предчувствие — в последнее время не давало мне покоя.

Глянул на себя в зеркальце — когда лицо замотано шемахом, не узнать. Даже если кто-то найдет этих пацанов потом — меня они не опознают.

Вышел. Запер дверь, включил сигналку. Отмахнулся от назойливого зазывалы: он тащил меня в парикмахерскую, где не только стригли. В последнее время в Кабуле под видом парикмахерских стали открываться бордели. Вместе с хорошим — афганцы, увы, очень быстро перенимали и плохое…

Пацаны — каким-то шестым чувством поняли, что я иду к ним. Основная их масса — дернула к торговым рядам, огороженным теперь мощным забором, остались всего четверо.

Я постарался выглядеть настолько дружелюбно, насколько это было возможно.

— Дил та раша, бача[86]…, сказал я, для убедительности продемонстрировав две «катеринки» — десятирублевые купюры

Говорить Салам алейкум — я не стал. Это приветствие — применяется только в разговоре с взрослыми.

Один из пацанов приблизился. На ногах у него были кроссовки, в то время как у других — дешевые кеды и спортивные тапочки, несмотря на холод.

— Зе гваарием мобайль э сим-карта раниссам[87]

Паренек — лет двенадцати — презрительно улыбнулся

— Говори на своем языке, русский, я пойму.

Школу он еще не окончил, но усвоить, что он правоверный и воин, как воинами были его отец и дед и прадед. А я — неверный.

— Так заметно? — перешел на русский я

— Тебе надо долго учиться, русский, чтобы говорить, так как мы. Если ты хочешь купить телефон, пойди в лавку и купи.

Я пошелестел бумажками в пальцах

— Тем, у кого есть деньги, не задают глупых вопросов, маленький бача. Если ты мал и не в состоянии этого понять, я пойду и попрошу вон того хазарейца об услуге. Уверен, он не откажет…

Я украдкой показал на узкоглазого, замурзанного местного, ждавшего клиентов с телегой. С тех пор, как стало больше машин в городе — хазарейцы пересели на такси. А этому, видимо не повезло…

Паренек презрительно глянул в указанную мной сторону

— Этого обиженного Аллахом? Будь осторожен, русский, у него есть вши, но нет чести. Он, скорее всего, украдет твои деньги и сбежит. Впрочем, за эти деньги я окажу тебе услугу и куплю тебе телефон.

Я отдернул руку

— Мне нужен не один телефон, бача.

Паренек подозрительно посмотрел на меня, явно задумываясь, не дать ли стрекача. Телефоном — точнее — телефоном, купленным на постороннее имя — могла заинтересоваться полиция, могли заинтересоваться русские спецслужбы. Но я — не был похож ни на тех, ни на других. Да и зачем русским спецслужбам — маленький афганский бача?

— И сколько ты хочешь телефонов, русский?

— Десять штук. Ни больше, ни меньше…

Маленький пуштун презрительно усмехнулся

— За эти деньги? За эти деньги ты не купишь и двух, русский…

— Если я русский, то это не значит, что я не бывал на базаре и меня легко обмануть — с этими словами, я добавил еще несколько бумажек к тем, которые уже были

Паренек посмотрел на деньги, мгновенно прикинув в уме.

— Этого тоже не хватит.

— Уверен? Возможно, ты и прав.

Жестом фокусника я удвоил сумму.

— А так?

Пацан жадно сглотнул

— Так хватит.

Да, так, наверное и в самом деле хватит.

Я снова располовинил пачку

— Иди и купи мне десять телефонов, маленький бача. Обязательно с СИМ-картами, только разными. Телефоны тоже разные. И с коробками, так чтобы они были новые. Принесешь телефоны мне, и я дам тебе вот эти деньги…

Пацан посмотрел на одну руку, потом на другую. Десять телефонов — денег было мало. Но с одной стороне — в Персии отлично научились подделывать дорогие модели сотовых: в шикарный корпус ставят самую дешевую начинку, подделывают так что угодно, вплоть до Vertu[88]. Такими телефонами завален Афганистан, завалена Индия, завален Восток, завален Кавказ — любят пыль в глаза пустить. С другой стороны — наверняка он будет покупать у кого то из своих, из соплеменников, возможно даже одного рода или клана с ним — и может взять в долг, чтобы расплатиться из второй суммы денег.

И заработать ему хотелось, было видно, как он хотел этих денег. Настоящий начинающий миллионер.

— Сделка, русский — сказал он — давай деньги

Я протянул одну руку вперед — и деньги как ветром смело

— Не огорчай меня, бача… — сказал я

Пацан уже юркнул за ограду. Я заметил, что на меня — с подозрением смотрят о крайней мере с двух точек. Одна группа — несколько бородачей — явно из непримиримых, амнистированных. Ненавидите меня? Думаете, как сподручнее прихлопнуть? Ну-ну. Многие пытались. Удачи вам…

А может это просто бандиты с большой дороги, позарившиеся на кошелек. Бывает и такое…

Я прислонился спиной к стене. Мимо — тек народ, напротив — рабочие вешали растяжку, с логотипом одной из местных компаний сотовой связи, Рошен. Наздик Шудан, на дари — он же фарси — становиться ближе. Я счел это добрым знаком.

Из ворот — вывернулся мой посланник, с большой коробкой в руках. Коробка была из-под большого плейера — бумбокса, афганцы обожают музыку.