Всё, что помню о Есенине - Матвей Ройзман

Привожу ответ автора пьес «Винтовка № 492116», «Глубокая разведка», «Второе дыхание» и др., а также соавтора комедии «Раскинулось море широко»:

«Дорогой Матвей!

Получил твое письмо. Я не знал Анатолия Мариенгофа в тот период, к которому относятся твои воспоминания. Мы познакомились и подружились в послевоенные годы. В моей памяти Мариенгоф остался человеком редкой доброты, щепетильно порядочным в отношениях с товарищами, влюбленным в литературу, и, несмотря на то, что к нему часто бывали несправедливы, очень скромным и незлобивым.

Вульгаризаторы немало потрудились над тем, чтоб опорочить А. Б. Мариенгофа еще при его жизни. Действительно, нет ничего проще и удобнее такого объяснения литературных фактов: Маяковский и Есенин были природными реалистами, в грех формализма (футуризма, имажинизма) их совратили нехорошие люди; злыми гениями Маяковского были Брик и Бурлюк, а Есенина портил щеголь и сноб Мариенгоф. При сколько-нибудь добросовестном анализе подлинных фактов лживость этой концепции становится очевидной для всякого непредубежденного человека. Столь же лжива болтовня, что Мариенгоф ведет свой род от немецких баронов. Даже если б это было так, я не вижу здесь ничего, что бросало бы тень на его литературную репутацию. Но достаточно прочитать воспоминания Мариенгофа, опубликованные в журнале «Октябрь», чтобы видеть, что по происхождению и воспитанию Мариенгоф был настоящим русским интеллигентом. Отец его, крещеный еврей, был известным в своем городе врачом.

Буду рад, если твоя будущая книга в какой-то мере поможет восстановить истинный облик Анатолия Мариенгофа, честного и одарённого русского литератора; многолетнего и близкого друга С. А. Есенина.

Твой Александр Крон

19 октября 1966 г. Ялта».

Теперь Сергей садился в «Стойле» за столик со «святой троицей», и у них шли таинственные совещания об организации литературной группы. Есенин хотел ею верховодить и для поддержки привез в Москву Николая Клюева. Было организовано несколько совместных выступлений Есенина и Клюева, но Сергею явно не по душе были стихи «олонецкого дьячка».

Клюев, в косоворотке, на которую был надет потертый пиджак, в стоптанных сапогах, со своим ликом не то отшельника, не то переодетого монаха, с зачесанными назад, жирно-смазанными волосами, говорил елейным голосом, называя Сергея Сереженькой, но явно не хотел видеть его во главе новой группы. Да это и понятно: внешне они были как будто друзьями, а на самом деле литературными врагами.

Еще до первой мировой войны Клюев стоял во главе ново-крестьянских поэтов, куда входил Есенин, Орешин, Клычков, Ганин. Все они, в том числе и Сергей, в той или иной степени подпали под влияние «смиренного Миколая». А «смиренный» был близок к сектантам. Первые его книги носят характер духовных стихов, песнопении раскольников, апокрифов. Октябрьскую революцию Клюев встретил недружелюбно, восхваляя кондовую, избяную Русь, дедовскую веру, церковные обряды. Все это было после Октября ненавистно Есенину, выступившему со своими богоборческими поэмами. А Клюев, искушенный в литературном политиканстве и умеющий говорить между строк, посвятил Сергею стихотворение «Елушка-сестрица». Об этой «Елушке» как-то Есенин говорил в моем присутствии Ивневу:

— Клюев думает, он — умный, а вокруг него — дураки. А я его «Елочку» враз раскусил. Я бунтую против бога, значит, я — Борис Годунов. А он, Клюев, — жертва вечерняя, убитый мною царевич Дмитрий. Клюев-то здоровый мужик — зарезанный отрок! Великомученик! Терплю я его, потому что привык к нему. Иначе — плюнуть да растереть!

Особенно разошелся Клюев в своей брошюрке стихов «Четвертый Рим».[81]

Он взял эпиграфом известные строки Есенина:

А теперь хожу я в цилиндреИ в лаковых башмаках.

Но привел их неточно. Надо:

А теперь он ходит в цилиндреИ лакированных башмаках.

Николай Клюев. Четвертый Рим. Пб. «Эпоха», 1922.

Зато Клюев, как говорится, склоняет и спрягает этот цилиндр и лакированные башмаки, начиная ими многие свои стихотворения:

Не хочу быть знаменитым поэтомВ цилиндре и лаковых башмаках…Не хочу укрывать цилиндромЛесного черта рога!Не хочу быть «кобыльим» поэтом,Влюбленным в стойло, где хмара и кал!Анафема, Анафема вам,Башмаки с безглазым цилиндром!

Можно еще цитировать подобные же клюевские стихи, но и так понятно, что две строчки Есенина породили цикл ругательных стихотворений. Знал ли об этом Сергей? Безусловно! Поэтому непонятно, почему, надеясь на Клюева, за свой счет доставил его в Москву. Клюев все больше отмалчивался, а про себя думал, что во главе новой литературной группы должен стоять он, — Кит Наневов, как называет себя в «Четвертом Риме». Но ведь об этом думал и каждый из «мужиковствующих».

Клюев бесплатно столовался в «Стойле». Как-то Сергей предупредил меня:

— Если к тебе обратится зачем-нибудь Клюев, скажи, что я председатель «Ассоциации» и без меня ничего не делается. Тяжело мне о нем говорить, он мой учитель, но в стихах застрял на месте, в политике — на задах! И человек жадный! У него много стариннейших икон. Продай хоть одну, проживешь много лет, ан нет! Упросил меня купить ему сапоги.

О стихах Клюева впоследствии Есенин напишет в свойственной ему манере озорного образа:

И Клюев, ладожский дьячок,Его стихи, как телогрейка.

Но я их вслух вчера прочел —И в клетке сдохла канарейка.

С. Есенин. Собр. соч., т. 2, стр. 176.

Клюев уехал с сапогами в Ленинград.

Обо всей этой истории узнал Блюмкин и сказал Есенину, что может представить его наркому по военным и морским делам, а тот пойдет ему навстречу в организации толстого журнала. Сергей, как я уже писал, помыл голову и отправился на прием, который состоялся в присутствии Блюмкина.

Есенин заявил, что крестьянским поэтам и писателям негде печататься: нет у них ни издательства, ни журнала. Нарком ответил, что этой беде можно помочь: пусть Сергей Александрович, по своему усмотрению, наметит список членов редакционной коллегии журнала, который разрешат. Ему, Есенину, будет выдана подотчетная сумма на расходы, он будет печатать в журнале произведения, которые ему придутся по душе. Разумеется, ответственность политическая и финансовая за журнал целиком ляжет на Сергея. Есенин подумал-подумал, поблагодарил наркома и отказался.