Источник забвения - Вольдемар Бааль

— Коля, а девушка у тебя есть?

— Нет.

— Я спросил, — извинительно сказал Визин, — потому что… ну, потому что тоже ведь не знаю о тебе ничего.

— Я вам тоже расскажу… А девушка… Один раз мне показалось, что я влюбился. Но потом увидел, что внушил себе это. Так сказать, жажду принял за влагу… Да она бы и не поехала сюда со мной… Мы зачем-то переписываемся. Она заканчивает медицинский. Недавно вышла замуж.

Что-то в его тоне задело Визина, показалось укоряющим, что ли. Вот он, видите ли, какой! Влюбился, но понял, что внушил себе, и отошел. А ты, брат Визин, коллега, встретил Тоню, также внушил себе нечто, увидел, что внушил, но не отошел. Или он неравнодушен к Тоне, или укоряет в моральной неполноценности, или чистоплюйствует. «Или тебе мерещится», — кольнул какой-то желчный визиноид. «Очень хорошо, что он напомнил тебе про моральный багаж, — подал голос следующий. — Так тебе и надо, не будешь лезть к человеку в душу».

— И кассирша Полина, говорят, переписывается с кем-то. — Визин лишь подумал об этом, а как-то само собой сказалось вслух.

— Может быть. — Андромедов или ничего не знал про Полинино личное, или считал неловким говорить; скорее — второе, потому что с его натурой и в условиях Долгого Лога сомнительно не знать, что говорят. — Полина вообще загадочная.

— Чем же она, по-твоему, загадочная?

— Ну, знаете, как бывает. Один сразу весь виден, а у другого все словно занавешено и замаскировано. Мне страшно интересны эти вторые. Полина как раз такая.

— Хм, — сказал Визин. — А как бы ты, Коля, отреагировал, если бы узнал, что я переписываюсь с самим дьяволом, продал ему душу?

— А что? — Андромедов пожал плечами. — Бывает. Бывало, по крайней мере.

— Не испугался бы связаться с таким субъектом?

— Я попытался бы наставить его на путь истины.

— Ты бы, пожалуй, преуспел.

Они засмеялись…

Автобус был забит. Стояли даже в проходе. Преимущественно это были те самые люди, что покупали и продавали на базаре, что толклись на автостанции и бежали потом от ливня. У одних лица были сонными, головы расслабленно мотались, другие о чем-то переговаривались, шептались, третьи спали; несколько подвыпивших норовили ошарашить собеседников подробностями все о том же урагане. То был сельский люд, занятый исключительно своими сельскими делами; сейчас они станут понемногу высаживаться у своих деревушек, чтобы пойти домой, рассказать о своих успехах или неуспехах в райцентре, раздать гостинцы и приняться за те же дела, от которых оторвались, которым у селянина ни конца ни края.

Но ехало и несколько человек явно не местных и не сельских. Они не были, судя по всему, знакомы друг с другом; их лица, сосредоточенные или отрешенные, заметно отличались от местных — и выражением, и цветом, и складом. Одеты они были на визинский манер — дорожно; у иных на коленях стояли корзинки, кошелки или рюкзаки; их можно было принять за грибников, ягодников, просто отпускников, едущих к родственникам или знакомым. Визин обратил на них внимание еще на автостанции, и почему-то ему сразу подумалось, что они никакие не грибники-ягодники, а лишь хотят, чтобы за таковых их принимали.

Вот эта женщина, например, подвязавшая темные с легкой проседью волосы деревенской косынкой, женщина, которую он дважды видел в ресторане, неужели она в самом деле по грибы собралась?.. А этот высокий жилистый старик с изможденным лицом, в вылинявшей до белизны гимнастерке, — разве он местный, хотя и, без сомнения, тоже сельский?.. А этот красивый смущенный юноша-азиат, тоже виденный в ресторане, — что он потерял в здешних краях?.. Или вон та, безучастная ко всему, длинноволосая смуглая девушка с транзистором и лукошком, — она действительно за ягодами?..

Визин заметил, что и аборигены поглядывают на них, — как, впрочем, и на него с Андромедовым, — как на чужаков, не скрывая любопытства; с некоторыми пытаются заговорить, но общения не получается, а девица с транзистором и бровью не повела, когда к ней обратились, словно глухонемая. И теперь, то и дело впадая в полудрему, Визин пытался разобраться, почему не верит этим пассажирам; в сознании мелькали смутные догадки.

Несмотря на раскрытые окна и люки, становилось душно. Дорога повела наверх — все круче и круче; автобус еле тащился и, наконец, на перевале замер.

— Остановка — пятнадцать минут! — объявил шофер и выскочил из кабины.

Пассажиры начали подниматься с мест, выбираться наружу, разбредаться, заваливаться на траву в тень. Несколько человек с вещами потянулись в сторону растрепанной, — видимо, недавним ураганом, — березовой рощицы, за которой виднелись низкие избы.

Панорама отсюда открывалась поистине грандиозная: долина внизу, в противоположной от деревни стороне, скоро переходила в покатое возвышение, создававшее гряду лесистых холмов, за этой грядой шла следующая, за ней новая; волнистые линии холмов, идущие одна за другой а, точнее — одна над другой, разнились цветом, от зеленого до дымчато-фиолетового; местами проглядывали светлые проплешины полей или пастбищ; горячий ветер доносил снизу устойчивые и крепкие запахи цветущих трав и леса. И невозможно было вообразить такой размах и силу, которые бы единым объятием способны были охватить этот мир.

Визин вдруг почувствовал нечто похожее на то, что чувствовал ночью на балконе, и потом, когда проснулся в гостинице и услышал из-за стены хор. Он зажмурился, отвернулся и пошел за автобус, на траву, в спасительную тень, где лежали, полулежали или прогуливались другие пассажиры. Он высмотрел куст в стороне, опустился возле него, затем лег.

— Вам плохо? — шепотом спросил участливый Андромедов. — Как вы себя чувствуете?

— Я чувствую себя насекомо, — вяло отозвался Визин.

— Может быть, высота? Тут за двести тридцать метров.

— Мне достаточно… Кабинетному низинному человеку… Люди гор крепки, они склонны к созерцанию и самоуглублению. А люди кабинетов пишут философские трактаты… Не помню, кто это сказал, а может, никто и не говорил… Высота ни при чем, Коля… Акклиматизация.

— Хотите кофе? И глоток коньяка?

— На такой жаре?

— Поможет, Герман Петрович. Вы побледнели. Может быть, головокружение…

— Никакого головокружения у меня нет. И не было. — Андромедов шмыгнул носом, и Визин добавил: — Вот тебе, я думаю, следовало бы принять. Насморк, да такой запущенный…

— Это, Герман Петрович, привычка. Как и с галстуком. Тетя все пыталась отучить…

— Почему тетя?

— Я у тети рос. Родители рано умерли, ну она и…

— Да. — Визин умолк, в очередной раз пожалев о своем допросе. А галстук-то, что ли, дома позабыл? — Он спросил про галстук, чтобы перевести разговор на другое, но тут объявили посадку, и Визин стал подниматься.