Грешник Шимас - Шахразада

— При всем почтении к твоему мнению, Хатиб, я должен туда отправиться. Но ты останешься здесь, ибо будущее неясно, а я иду навстречу большим бедам.

На минуту за этим лицедейством Шимас забыл о красавице из Хинда, но она не забыла о странном юноше. Ибо едва лишь Шимас закончил говорить, как перед ним с поклоном предстал ее раб:

— О возвышенный! Госпожа моя просит принять извинения: она не знала, что пребывает в столь выдающемся обществе. Она приглашает тебя присоединиться к ней за столом, моя госпожа, Парвати Деви!

Шимас помедлил лишь столько, чтобы не показать чрезмерной торопливости, и встал.

— Хатиб, присмотри за моими подарками и за лошадьми тоже. Я слышал, здесь, в Таукерте, изготовляют превосходнейшие луки и стрелы, позаботься, чтобы у меня они были. Кажется, нам скоро придется пересекать пустыню, где есть разбойники…

Понизив голос, юноша прибавил:

— И еще позаботься, чтобы в наших вьюках было спрятано достаточно простого, но дорогого женского платья.

Хатиб поклонился. О, он превосходно понимал своего молодого «господина». Понимал и вовсе не осуждал. Однако слова о женском платье заставили его покачать головой.

Шимас же пересек комнату и остановился перед столом незнакомки:

— Меня зовут Ибн Ибрагим.

Она показала место на углу стола, справа от себя.

— Я и думать не могла, что мы находимся в присутствии столь знаменитого ученого.

Еще раз поклонившись, юноша произнес:

— Тень моей учености ничтожно мала перед солнцем твоей красоты.

— Ты лекарь?

— И лекарь тоже. Иногда воин, иногда читаю по звездам… я умею многое.

Красавица взглянула в глаза Шимаса и спросила:

— Ибн Ибрагим, что ты прочел по звездам обо мне? И тот, сам удивляясь тому, что сказал это, произнес нараспев:

— Что ты когда-нибудь станешь моей женой. Наступило молчание — мгновение, когда ни она, ни он не шевелились и ничего не говорили — двое просто смотрели друг на друга, оба потрясенные столь странными словами. Само время как будто остановилось. Наконец Парвати негромко сказала:

— Тебе следует еще раз поглядеть на свои звезды, скиталец, ибо боюсь, что они тебя обманули.

— Ты сейчас едешь в Хинд?

— В Анхилвару, домой.

— Ты из раджпутов?

— Мой отец раджпут, а мать — персиянка. Я гостила в ее семье в Тебризе. Сейчас я возвращаюсь в дом отца.

Девушка вдруг переменила тему:

— Я не ослышалась, ты собираешься в замок к Мук-суду ад-дину? Ведь он чернокнижник, знается с джиннами и, говорят, привечает самого Иблиса Проклятого…

— И что с того? — Шимас пожал плечами. — Разве двум ученым людям не найдется, о чем беседовать? Разве у приверженцев Иблиса Проклятого нечему поучиться?

Девушка замолчала. Шимас же, удивляясь себе сам в который раз за этот странный обед, проговорил:

— Вернувшись от Муксуда, я отправлюсь в Хинд, в Анхилвару.

— Ты знаешь мой город?

— Я никогда о нем не слышал. Никогда до того мига, как ты назвала его.

Пока рабы наполняли стаканы, девушка опустила глаза. Шимаса же занимал вопрос, понимают ли они по-анатолийски?

— Ты не должен приезжать.

— Но если я хочу увидеть тебя снова?

— Магометане, приходившие в мой город, появлялись как враги.

— Значит, меня будут считать врагом? Если необходимо, я могу появиться как христианин, как хинду, как огнепоклонник или просто как… поклонник.

— Это ничего не даст.

— Что может поделать воля там, где приказывает сердце?

На другом конце зала музыканты начали играть на китаре и кимандже, и по комнате поплыла тихая музыка.

— От музыки твоей красоты, — прошептал Шимас, — шелестят листья моего сердца.

Красавица подняла глаза, и юноша с удивлением увидел дрожащий в них смех:

— Однако я тонкая, о ученый, а не такая пухленькая красотка, каких предпочитают турки.

— Но я не турок, Парвати, и даже не перс.

— Так какой же род красоты ты предпочитаешь? Такой, как у… как там ее зовут? Гелаба? Фатима?

— Мужчина, не познавший многих женщин, не может по достоинству оценить одну.

Шимас с наигранной гордостью взглянул на Парвати. Ее глаза искрились.

— Ты, оказывается, не такой уж… беспомощный. Когда ты беседовал со своим слугой, мне было даже больно за тебя. Все эти девушки воспользовались тобой, одержали над тобой верх! Ты не боишься, что я сделаю то же самое?

— Трепещу… от надежды и ожидания. Она расхохоталась:

— Ибн Ибрагим, ты направляешься к Муксуду, я возвращаюсь в Анхилвару. И на том все кончается. Мы не встретимся снова.

— Но ведь есть еще грядущая ночь?

Парвати отвела глаза. Похоже, эта мысль стала для нее неожиданностью.

— Этой ночью я буду спать, а назавтра мы разъедемся.

— А я этой ночью, — сказал Шимас, — буду бродить по саду, гулять под деревьями, наблюдая, как светлячки рассеивают искры в ночи. Но я буду не один — меня не покинут сладкие мысли о тебе.

Девушка грациозно поднялась и оглянулась на Шимаса.

«Ее глаза — как озера тьмы, в которых живет красота. Как похожи на цветок ее губы! Как мягки щеки! Как нежна кожа!» О да, Шимас был околдован. Не понадобились ни заклинания, ни помощь самого Иблиса Проклятого.

— Спокойной ночи, мудрый ученый. Посмотри еще раз на свои звезды.

— Их послания яснее, если читать их вдвоем. Девушка покачала головой:

— Я отправлюсь в Анхилвару, а оттуда в Каннаудж, а в Каннаудже меня выдадут замуж за друга отца, магараджу.

У Шимаса потемнело в глазах — перед ним распахнулась черная бездна отчаяния и пустоты.

— Все равно! Сегодня ночью, — упрямо повторил он, — я буду гулять в саду.

Бледная ладонь лунного света ласкала садовые ворота, и там, где меж деревьев лежали тени, пел соловей. Но сердце Шимаса было гулкой пещерой одиночества, в которой эхом отдавались последние слова прекрасной Парвати. Один, окутанный плащом тени, ступал он меж деревьев, и аромат жасмина отравлял сладкими мечтами его мятущуюся душу. Зашуршал лист, потом все стихло.

«Где же Парвати? Где?»

Шимас, который был неуязвим, сейчас чувствовал себя пораженным смертельным недугом: он узнал, что такое любовь, но узнал слишком поздно. Печаль, он ощутил это, окутала его тугим коконом, но нет такого меча, который мог бы рассечь нить любви, и нет кинжала, которым можно было бы пронзить обрушившееся на него бедствие.

«Придет ли Парвати? Придет ли она ко мне в свете луны, в час, когда поет соловей? И кто эти солдаты-раджпуты — ее защитники или сторожа? А если они увидят ее со мной?… О, как похожи на годы минуты, когда ждешь ту, что любишь! Где Парвати… Где?»