Коммуна, или Студенческий роман - Татьяна Соломатина

– Мамаша только на старости лет готовкой озаботилась, – шепнул ей тогда Глеб, – выросла-то вся в соцприслужницах, бедолага. Сделай вид, что тебе нравится!

О, Полина так нахваливала мерзкие расплывчатые котлеты-медузы, что доцентшу повело в улыбочке. И к одной недоеденной пакости на Полиной тарелке тут же прибавилась другая.

Да-да! Глеб уже и с родителями Полину познакомил. С матерью и отчимом. Отчим у него был получше любого отца. Правда, быть получше такого отца, каким был создатель Глеба, было несложно. Гистологичка сама после рюмки расчувствовалась, поплыла и рассказала юной Поле, что первый раз вышла замуж рано, по большой любви. Ну, то есть с её стороны была большая любовь, а вот со стороны отца Глеба – любовь была не к ней, а к положению её отца, тогда – первого секретаря обкома партии Винницкой области. И что Павел Пантелеевич такой мягкий человек, что даже когда первый муж гистологичку бил нещадно – до перелома скуловой кости разок, ничего не делал. Говорил, мол, муж и жена – одна сатана, нечего лезть.

– Что же вы с ним жили, если он вас бил?! – не удержалась Полина.

– Он не только меня бил, он даже Глебушку бил совсем маленького! – даже как-то хвастливо выкрикнула гистологичка. – Скакалкой бил. У того, крохотного, по всему телу были синие разводы!

«Угу, и он был похож на декотированные джинсы!» – пронеслось у Полины не к месту.

– Так жили-то зачем?!

– А что люди скажут? Я же дочь первого секретаря обкома партии!

Ох уж эти люди! Одни что-то говорят. Другие думают о том, что эти одни говорят. А потом они меняются местами и продолжают в том же духе. Круговорот говоряще-думающих людей в природе. Природа котов куда как более человечна. В том смысле, что вкладывается в это слово – «человечность».

– А потом отца в Одессу перекинули, ну и мы все с ним, разумеется. Вот тут я с первым мужем и развелась. А потом за Славочку замуж вышла. Свадьба у нас была на пароходе! Красивая! А через полгода Славочка капитаном стал.

«Ну а как же! Как не стать капитаном через полгода, если у тебя тесть – первый секретарь обкома! В лоцию не смотри!»

– А у меня мама учитель, а папа – инженер! – вставила Поля.

– Ну, главное, чтобы человек был хороший! – загигикал тот самый Славочка, схватив Полину за коленку. Благообразный, красивый отчим Глеба. Капитан, что характерно. И тоже – пассажирского круизного лайнера. Другого. Более скромного, нежели тот, на котором ходил Глеб.

– Вы очень хорошая девочка! – доверительно прошептала гистологичка Полине. – Мы одобряем выбор сына.

Бабка познакомила, родители одобрили. Сказка, да и только! Чокнуться можно. Нет, понятно, что обстоятельства бывают разные, и бабкой двигали, вероятно, самые лучшие побуждения. И с родителями знакомиться – ничего плохого нет. Напротив, вроде как пусть ещё и не билет, а контрамарка в семью, но… Но было в этом всём что-то неправильное. Ему же уже тридцать! И всё ещё нужны родители-бабушки-дедушки? Нет, опять же неплохо – семейственность, всё такое. И – опять же! – неправильно. Потому что чувствовался во всём этом такой убогий формализм, что хоть волком вой. Посещение того же дедушки Павла на седьмое ноября – пожизненно красный день его уже порядком истончившегося календаря. «Здравствуй, дедушка!» – «Здравствуй, Глебушка! Здравствуйте, Полина! Пожалте в кабинет! Нинуша, мы наливочки выпьем?!» Холщовые накидки на креслах. Десять минут еле выдержали – и бегом-бегом! От бабкиных пропахших нафталином шуб, от сувениров глав и подглавок социалистических государств, от драгоценностей, что никто не носит, от картин, чья ценность тут никому не ясна. От бабушки и дедушки, от кильки в томате на серебре, от наливки с мухами в хрустале.

– Знаешь, уж лучше из самого обыкновенного стекла, но хорошее. Уж лучше руками с одноразовой тарелки, но вкусное!

– Полностью с тобой согласен, дитятко! – Глеб целовал её в лоб. – Но они уже старые, всё, что им нужно, – это внимание.

– Нет. Им ничего не нужно, понимаешь? Вернее, твоему деду – уже ничего. А твоей бабке нужна власть. Я не хочу к ним ходить.

– Ну, пока они живы, мы будем к ним ходить. Но не волнуйся – нечасто. Ни бабка, ни дед никогда не устраивают дней рождений или чего-то такого – типа Нового года, не дай бог. Бабка от жадности лопнет. Сама ходит… Ну, ты видела, в чём она ходит. А шкафы забиты пожелтевшими песцами, поеденными молью норками, окончательно поседевшими чернобурками и так далее, и так далее, и так далее. Как-то моя двоюродная сестрица попросила у бабки шубу – перешить. Ты бы видела, что со старухой сделалось. Мол, мы копили, недоедали-недосыпали-воевали, а вы? Вам бы только пфуй! Ну да, ну да. Пусть лучше сгниёт. Она даже никого в квартиру эту прописывать не хочет. Знаешь почему? «Потому что мы от государства получили – государству и достанется!» И ведь достанется. Помрут, и достанется. Если бабка первая – то деда ещё можно будет уговорить. Роскошная же хата пропадёт. А вот если дед первый – всё. Бабка – скала. Так что пока они живы, мы будем ходить к ним в гости.

– Какой-то ужас. Получается, ты ходишь к ним не из любви, а чтобы тебе досталась – может быть – квартира?

– Да, лапочка. И никакого в этом ужаса нет. Моей кузине неприятно сюда ходить – она и не ходит. А я – хожу. Ну и кроме всего прочего я действительно люблю деда. Он славный старикан. Напихан только своей партией и правительством под полную завязку, а так-то… Он раньше был и живее, и остроумнее. И действительно, всегда пёкся об этом долбаном народном благе, как это ни смешно. У них же нет ничего, кроме этой квартиры, неотчуждаемой в собственность государственной дачи – ты видела, не бог весть какой дворец – и вороха старых шуб, груды колечек-серёжек и партийных сувениров типа ручки размером с молоток. Дед, дурак, не воровал. Жил неплохо и был благодарен. Свою куриную звезду героя социалистического труда он заслужил.

– Почему куриную?

– Потому что за разведение кур в Одесской области. Немыслимыми темпами в немыслимых количествах. Обидно будет, если эта квартира – государству.

Да, дом на Чкалова угол Белинского, при всей его внешней похожести на новостройки, был внутри на них ох как не похож! «Дом под шаром». Ещё был «Голубая мечта» в самом начале Пролетарского бульвара, наискосок от театра оперетты. В том жил, например, ректор, Игорь Иванович Ильин. А вот Павел Пантелеевич Козырь жил в «Доме под шаром». Действительно, было бы жаль, такую квартиру – четырёхкомнатную! – в таком доме – и государству. Так что всё правильно. Рационально. Прозрачно и… противно. Полине. Получается, если она выйдет замуж за Глеба, то тоже будет невольно заинтересована в этой квартире в этом козырном «Доме под шаром», где ныне проживали дедушка и бабушка Козырь.

Обычные житейские «людские» дела. Ничего такого.

Поэтому курточку хотелось приобрести на собственноручно раздобытые, ни от кого не зависящие средства. Вроде и никакой связи с заботами Глеба о квартире пращуров, но… Какая-то связь всё-таки есть. Видимо, слишком тонкая, чтобы Полина могла определить, облечь в слова. Но точно знала, что связь эта имеется. И она прочная. Прочная и в чём-то даже порочная. Попроси у Глеба куртку – он непременно купит – и, получается, ты тоже уже ждёшь квартиры в «Доме под шаром». А это – чужое. И даже не то что, там, не Глеба, вообще чужое! Всё.

Так! Стипендия плюс зарплата санитарки минус проездной и еда для кота – и уже через год ты станешь счастливой обладательницей курточки цвета лабораторного кролика, страдающего полицитемией. Это если совсем не жрать, совсем не курить и совсем не пить кофе. Не покупать колгот, которые рвутся чаще, чем «падла Нелька» матерится. Вот, последние как раз Тигр нечаянно лапой зацепил. Не ругать же несмышлёныша! Он – живой! А это – всего лишь какие-то колготы. Последняя пара!!! Ну, всегда можно натянуть на них те самые единственные джинсы… Чёрт! Кроме проездного ещё нужны стиральный порошок и хлорка для унитаза. Впрочем, и того и другого можно немножко брать в отделении. Во всяком случае, хлорку – точно! Никто не моет этот коммунальный сортир, несмотря на заявленный и регулярно обновляемый ответственной квартиросъёмщицей Аверченко график дежурств. Так что Полина отмывает и после долгих заседаний бабки Нельки, и после фонтанных извержений дворника Владимира, и после Тоньки, сливающей горшок с Симиным дерьмом именно сюда, а вовсе не в свой санузел. Хотя, по словам всё того же дворника, у неё там только ванная. Какой смысл делать ванную и не установить там унитаз?

– А Тоньке по кайфу сюда таскаться. Она без скандалов завянет. К тому же она претендует на мою комнату, как только я окончательно сопьюсь, заболею циррозом или налакаюсь какой-то дряни, вроде морилки, – сообщал Полине дворник Владимир по утрам на коммунальной кухне. – Раньше-то Аверченок было много, а комнатка у них была одна. А Козецких было мало – папа, мама и я. Комнат же у нас было целых четыре. Потому что отец мой был, не в пример мне, очень важным инженером. Если бы не он, так наш порт и не работал бы вовсе. Теперь вот всё наоборот – Аверченко одна осталась – бабка Нелька, а комнат у неё четыре. Та, где они прежде всем своим жидовским кагалом ютились, плюс три от Козецких. Ну а Козецкий один остался. И живёт в одной-единственной комнатушке, где прежде у его матушки была кладовка. А совсем прежде – при деде и прадеде – кухарка при кухне проживала. Такой вот конец славного рода, дорогая Полина Романова.