Аплодисменты - Людмила Гурченко

Вместо репродуктора из черного картона, который хрипел, папа купил новый. Я слушала радио целыми днями. Делаю уроки, работает радио… и вдруг! Как током ударило… да нет, не может быть. По нашему, советскому радио звучит музыка из американского фильма — «Спринг Тайм». Это был период полной изоляции от мира капитализма, период жестокой «холодной» войны и вдруг — музыка из американского фильма! Включаю радио на полную громкость: по квартире полилась музыка дуэта из оперы «Царица», но вот послышалась и незнакомая мелодия. Может, я ошиблась? Ага, вот опять знакомый кусок, как раз финал дуэта. Все до единой ноты, точно, я знаю. Ну, ну, ну, говорите, что сейчас исполняли, ну…

— Мы передавали в исполнении симфонического оркестра Пятую симфонию Петра Ильича Чайковского. Дирижировал Мелик-Пашаев.

Мир перевернулся, когда мне купили проигрыватель «Урал», я бегала по городу в поисках «Вальса-фантазии» и Пятой симфонии Чайковского. Продавали много пластинок с ариями из оперетт, с лирическими песнями, с комическими эстрадными сценками, с художественным свистом. Но этих пластинок еще в продаже не было. А когда они у меня наконец-то появились, я досконально изучила Пятую симфонию и поняла, что любовный дуэт собран из второй части и финала симфонии. Вот тебе и опера «Царица»! После этого открытия на душе было неприятно… Как-то стыдно за Жанетт Мак-Доналд… за себя… стыдно было перед папочкой. Ведь он точно слышал эту симфонию, когда учился в муздраминституте. Только это было так давно. Но слышал он ее точно. Конечно, он мог забыть, как называется музыка, откуда она. А я ему не поверила.

Но тот семейный поход на «Спринг Тайм» уничтожил мой эгоистический, примитивный максимализм, все поставил на свои места.

Когда я училась в институте кинематографии, я узнала, что Жанетт Мак-Доналд — опереточная актриса, успешно снимавшаяся в тридцатые годы, очень хорошая, но не выдающаяся и не глубокая. Ну что ж, времена, взгляды, вкусы меняются. Ни к одной из этих картин не написано музыки специально, кроме оперетты «Роз-Мари». Потом, в разное время, я слышала эти знакомые мелодии. Все они были из разных эпох, разных стилей — окрошка. Но это все потом.

А нашим советским любимым композитором был всегда Исаак Дунаевский! Что ни песня, что ни мелодия — все поют! А какая музыка в фильмах! Я особенно любила «Веселые ребята» и «Цирк». Именно в конце сороковых годов опять на экраны вышли фильмы с участием Любови Орловой и музыкой Дунаевского. Эти картины мы не пропускали. Сколько же у меня было фотографий Орловой! А сколько вообще было фотографий… Мы тратили деньги вместо завтраков «на артистов», бежали после школы на базар и покупали еще и еще, обменивались: «За Дину Дурбин даю четырех Нельсонов, а ты мне обещала Серову».

Позже, в Москве, папа жаловался моей московской подруге Наде: «Надь, ты тока подумай, у школи, вокурат после войны, есть нима чего, а она етих актеров накупить… Усе стены позаклеить ими, и усе новые и новые, новые и новые… Усех и не запомнишь у лицо, а она и усе фильмы знаить, и биографию каждого знаить, и усю музыку з фильмов етих поеть… — во, брат, з детства так було…»

Я так любила дома оставаться одна. Накину на себя, как Любовь Орлова в «Веселых ребятах», кружевное покрывало с кровати — подарок тети Вали — подойду к нашему волнистому зеркалу… ну так, чтобы глаза были большими, а носик маленьким… И пою!

А на кухне варится борщ на керосинке. Мама просила последить за ним. Но о каком борще можно сейчас помнить?

По кухне летают лопухи копоти, меня ждет скандал с мамой, но я ведь этого еще не знаю. Я пою на всю квартиру, намазав губы маминой бордовой помадой:

Я вся горю, не пойму отчего,Сердце, ну как же мне быть?

А с другой стороны нашего много видевшего шкафа с овальной рамочкой мне как будто аккомпанирует мой папа в черном фраке на своем сверкающем «Фрателли Грозио».

Он мне улыбается своей доброй, родной и подбадривающей улыбкой.

УЧИТЕЛЬНИЦА

Школу я начала ощущать только с пятого класса. 1 сентября 1947 года директор школы привела к нам молоденькую учительницу и сказала: «Диты! З цього року класным кэривныком у вас будэ наша нова вчытелька Клара Абрамивна Аронова. И цэ вже назавжды».

Все учителя у нас были в возрасте — и вдруг такая молодая! Как же она будет с нами справляться? В нашем классе, самом трудном, который гремел на всю школу, ни один классный руководитель не задерживался. Мы не успевали даже к нему привыкнуть и уже наперед относились к новым с иронией и усмешками.

Когда директриса вышла и Клара Абрамовна осталась одна, она внимательно на всех посмотрела. Мы тоже нахально и бесцеремонно ее разглядывали.

Ей было 23 года. Небольшого роста, с темно-рыжими волосами. Прическа еще довоенная — впереди кок, сзади валик. В шерстяной кофте, в широкую красную и синюю полоску, в темной узкой юбке. В этом наряде она ходила постоянно. Ее полосатую кофту мы прозвали «зеброй». Мы так привыкли к этой «зебре», что, когда однажды, на праздник 8 Марта, она пришла в синем шерстяном платье с двумя карманами — один на груди, другой с противоположной стороны на бедре — урок был сорван. Она и сама себя чувствовала неловко, и на следующий день снова была в «зебре». Все успокоились.

Учителя одевались очень скромно. Все их вещи мы знали наперечет. Они ютились в маленьких комнатках нескончаемых коридоров коммунальных квартир. Наша новенькая сняла угол у хозяйки дома, рядом со школой.

В ней многое располагало к нашим «шуточкам»: и чуть кривоватые ноги, и постоянный насморк. Она все время вынимала из кармана платок, отвернувшись от класса, тихо сморкалась, и чуть гнусавым голосом продолжала вести урок. И самое главное — она грассировала. "Р" получалось у нее раскатистым и веселым. А нам больше ничего и не надо было.

— Здг-г-гавствуйте, ученицы!

— Здг-г-гавствуйте, — точно в ее интонации ответила я. В классе «га-га-га!» — то, что надо! Герой дня!

— Как твоя фамилия?

— Гурчэнко.

— Гугчэнко, выйдите из класса.

Надо же — такая удача! И в моей фамилии есть буква "р". Класс наш, послевоенный, разношерстный, многонациональный, распущенный класс — еще громче: «Га-га-га!»

— Выйти из класса? С удовольствием! Спасибо, что отпустили. У меня билеты в кино.

— У кого еще билеты в кино? Пожалуйста, вы свободны. — Несколько самых смелых вышли вместе со мной. Но в кино идти что-то не хотелось. Разошлись по домам.

Такая была наша первая встреча с новой учительницей. Учителя в школе в войну и первые послевоенные годы были, за очень редким исключением, безликие и равнодушные. Учебники распределялись один на пятерых, тетрадей, перьев не хватало. Мужчины-учителя на фронте. В нашей школе преподавали только женщины. Мужчина был один — истопник, старичок.