Всеобщая история кино. Том. Кино становится искусством 1914-1920 - Жорж Садуль

В 1913 году проявился огромный талант и сатирическое дарование Штиллера в фильме „Стычка на границе”. Шведское кино выходило на международную арену, когда разразилась война. В августе страна провозгласила нейтралитет и сохраняла его в продолжение всей войны, несмотря на традиционные связи, соединяющие страну с Великобританией, а также на пропаганду „активистов”, ратовавших за вступление в войну на стороне Германии.

Но война вовлекла Швецию, так же как и Данию, в экономическую орбиту стран Центральной Европы. В Швеции не хватало угля — Англия не могла ее снабжать. Ей пришлось обратиться к Германии, которая потребовала взамен очень богатую железную руду. Правительство вынуждено было отказать Англии в транзите оружия в Россию. Закрытие проливов Ютландии экономически изолировало Швецию от союзников. Из-за блокады и усиления подводной войны страна испытывала тяжкие лишения. Однако влияние социалистической партии не переставало расти, и Брантинг до окончания войны был в составе правительства, в коалиции левых. Лидер правых социал-демократов играл во время войны довольно большую роль на международной арене, благоприятную для союзников, и был одним из организаторов мирной конференции, которая должна была состояться в Стокгольме летом 1917 года, но не состоялась.

Шведская кинематография использовала особое положение страны во время войны. Ее фильмы могли перевозиться через Англию в союзные страны и там имели некоторый успех, в то же время кинопромышленность Швеции получала крупные прибыли в странах Центральной Европы, где она вместе с датской кинопромышленностью была единственной регулярной поставщицей кинокартин. „Свенска” процветала и могла выделять относительно крупные средства Штиллеру и Шестрому, которые оставались ее единственными постановщиками. В 1916 году шведская кинематография полностью избавилась от влияния датского кино, переросла его и вышла в первые ряды мирового кинопроизводства, встав непосредственно за американским, достигшим в те дни апогея. Вот что Туре Даглин писал по этому поводу:

„В то время, когда Франция и Италия сражались в окопах, Америке удалось почти полностью обновить поэтику кинопроизведения. Однако культура этой страны была еще слишком молода и хаотична и не могла создать значительные, долговечные произведения искусства и достигнуть уровня тех стран, где родились Мольеры, Гёте, Ибсены, Стриндберги и другие. Киноискусство Америки не имело такой духовной пищи.

И в это время страна, вытянутая в направлении Дальнего Севера — Швеция, — выдвинула одного молодого человека, показывая в нем свою силу и свой талант и вдохновляя его сознанием своей высокой миссии.

Изолированная незаметная Швеция молча работала в поисках выразительных средств киноязыка, стремилась создать глубоко человечные произведения, которые были бы выше скоропреходящих злободневных тем. И мало-помалу мир узнал, что представляет собой Швеция, которая сумела создать идеальные произведения киноискусства”[165].

Шведский журналист не был ослеплен шовинизмом, когда писал, что его страна обладает большими художественными и культурными традициями, чем молодая Америка. В этой маленькой стране за 50 лет выдвинулись две крупнейших величины мирового значения: могучая, кипучая, полная противоречий личность — Стриндберг (1849–1912), от атеистического натурализма дошедший до оккультизма и мистицизма, и Сельма Лагерлеф (1859–1940), которая в „Саге об Иесте Берлинге” проявила свою романтическую и страстную натуру, склонность к таинственному, к народной сказке, любовь к обездоленным — качества, скоро принесшие этой скромной учительнице из Вермланда мировую известность, а в 1909 году — Нобелевскую премию.

Произведения Стриндберга в Швеции не экранизировались. Зато Сельма Лагерлеф оказала определенное влияние на Шестрома. Она помогла ему постигнуть национальный дух, который стал присущ его картинам, в основном экранизациям произведений выдающейся романистки.

Однако не следует отрицать американского влияния на становление шведской киношколы. В частности, фильмы „Трайэнгла”, картины школы Томаса Инса помогли Шестрому и Штиллеру, пришедшим из театра, найти свой киноязык.

Но, в то время как у Томаса Инса и режиссеров его школы подбор артистов был почти случаен, оба крупнейших шведских постановщика продуманно воспитывали артистов, как отмечает Муссинак, который так писал о влиянии американцев на шведов и о том, каким откровением явилось шведское киноискусство во Франции:

„Иные фильмы Т. Инса или Д.-У. Гриффита производят потрясающее впечатление, поражают тем, как вдохновение может сочетаться с целеустремленностью, создавая нечто новое, прекрасное и чисто кинематографическое. Но фильмы Виктора Шестрома и Мориса Штиллера доказали, насколько метод, порядок, продуманность, страстность важны в том искусстве, в котором мы так привыкли видеть и у нас и за рубежом лишь хаотичность, непоследовательность, доходящую до глупости и вызывающую отвращение.

Шведы без сомнения восторгались американскими фильмами… Они глубоко изучили школу американцев, их стремление к правдивости, удивительное чувство детали, которая оживляет образ, вырывает его из литературных или сценических условностей, их интуитивное постижение чудесных возможностей кинематографии, их технику.

Но они обогатили кинематографию своим самобытным дарованием. Они придали ей свои характерные черты. Воссоздавая сказку или скандинавскую легенду, они прежде всего старались проникнуться их духом.

Благодаря этому они так же оригинальны, но „сознательно”, как „бессознательно” оригинальны были американцы в лучшую пору своего творчества (то есть в 1915 г.). Они прекрасно поняли выразительные возможности движущихся изображений. Они заставили их выражать мечты своего народа, поэзию пейзажей, в которой эти мечты всегда находят для себя самую питательную пищу. Они чувствуют прелесть долин, окутанных туманом, они превосходно знают горные тропы, им сладостны горный воздух и дуновения ветра, поэтому их картины полны широкого лиризма, которого до сих пор не знало киноискусство, если не считать нескольких картин Инса: спокойствие, трагичность, благородная и нерушимая безмятежность как раз свойственны некоторым сценам в фильмах „Горный Эйвинд и его жена” и „Деньги господина Арне”.

Фильм „Горный Эйвинд и его жена” Виктора Шестрома был в 1917 году первым шедевром шведского кино. Уже его фильм „Терье Вигген”, выпущенный на экран в 1915 году, первый шведский фильм, импортированный во время войны во Францию, производил сильное впечатление. Даглин пишет, что в 1916 году „Шестром вступил в храм искусства, создав необыкновенный фильм „Терье Вигген” (по поэме Ибсена). Шведская кинематография стремилась к более глубокому искусству, к славе за пределами страны. Многие пытались экранизировать произведения знаменитых авторов, и эта идея не была новой, но редко удавалось создать нечто большее, чем серию более или менее хороших иллюстраций к произведению. Фильм не жил своей жизнью.

Шестрому удалось, так сказать, перевести на киноязык поэму великого норвежца. В фильме было все — и сила чувств и ритм жизни. „Терье Вигген” был настоящим произведением искусства, а не просто хорошей экранизацией; актерское мастерство было в нем на высоком уровне (сам Шестром снимался в главной роли), искусство фотографии безупречно”.

Поэма „Терье Вигген”, раннее произведение Ибсена, написанное в 1860 году, пользовалась в скандинавских странах большой популярностью. Знаменитый полярный исследователь Фритьоф Нансен знал ее наизусть и утверждал, что она наполняет его необыкновенной силой и бодростью, когда он читает ее долгой арктической ночью. Море играет главную роль в фильме Шестрома, рассказывающего о жизни человека, начиная с юности и до старости. Фотографии Ю. Юлиуса удивительно поэтичны.

„Поцелуй смерти” (1916) был первым фильмом, познакомившим Францию с Шестромом — актером и режиссером. В отличие от „Терье Вигген” фильму мало присущи национальные черты. Почти весь этот детектив снимался в павильоне; в основе его сюжета — раздвоение личности и связанное с этим существование двойников. История банальная и маловероятная, но кинорассказ сделан с замечательным мастерством, сценарий построен с редкостным в ту пору умением, использована сложная техника „возвращения назад”: когда давали показания сменяющие друг друга свидетели, кадры постепенно восстанавливали все перипетии, все событие, жертвой которого был инженер Лебель. Шестром в роли двойников проявил себя как незаурядный человек, немного грубоватый и иногда напыщенный, но, бесспорно, обладающий большой силой. „Грубый, наивный швед, воплощение силы”, — так его охарактеризовал Деллюк, увидев в этом фильме его тяжеловесную неизменную маску, его широкое и спокойное, характерное для „зрелого” человека лицо, усталое выражение которого подчеркивается энергичным подбородком. Шестром был немного старше Штиллера, он родился в 1879 году в Вермланде, на юге Швеции, как и Сельма Лагерлеф, и, может быть, это и объясняет, почему он понимал так глубоко творчество романистки. Он сделался актером в восемнадцать лет. Затем стал режиссером и художественным руководителем театра в Гетеборге, ставил фильмы для „Сренски”, главным образом в „мертвые” театральные сезоны, и довольствовался тем, что снимал по пять-шесть фильмов в год, как и Штиллер.