НИТОЧКА ПАМЯТИ Сборник фантастических произведений - Фрэнк Герберт

— А почему бы вам не рассказать мне все подробно? — сказал я. — Зачем вам, человеку, имеющему все это… — я обвел рукой его роскошные апартаменты, — нужно вытаскивать из грязи такого бродягу, как я, и уговаривать его взяться за вашу непонятную работу?

— Ваше "я", Лиджен, пережило несколько серьезных ударов — это очевидно. По-моему, вы боитесь, что я ожидаю от вас слишком многого или что меня может шокировать какая-нибудь еще не известная сторона вашего "я". Возможно, если бы вы на время забыли о себе и своих проблемах, мы могли бы прийти к соглашению…

— Да, — сказал я, — забудем о моих проблемах…

— В основном, конечно, денежных. Большинство проблем нашего общества связаны с абстракциями тех ценностей, которые представлены деньгами.

— Ладно, — сказал я. — У меня свои проблемы, у вас — свои. Давайте на этом закончим.

— Вы полагаете, что поскольку я обладаю материальным достатком, мои проблемы должны быть обязательно мелкими, — продолжал Фостер. — Скажите, мистер Лиджен, вы когда-нибудь знали человека, который бы страдал от амнезии?

Фостер пересек комнату. Подойдя к небольшому письменному столу, он взял что-то из его ящика и взглянул на меня.

— Мне хотелось бы, чтоб вы познакомились вот с этим, — произнес он.

Я приблизился и взял из его рук предмет, который он держал. Это была небольшая книга в пластиковом переплете тускло-коричневого цвета, на котором, кроме выпуклого рисунка из двух концентрических колец, не было никаких украшений. Я откинул обложку. Страницы были тонкими, как папиросная бумага, но не прозрачными. Они были исписаны странными незнакомыми знаками чрезвычайно мелким почерком. Последний десяток заполненных страниц был исписан по-английски. Мне пришлось поднести книгу поближе к глазам, чтобы прочесть такое мелкое письмо:

"19 января 1710 года. Я очутился на краю беды, едва не утеряв ключ. Отныне сей дневник буду вести на английском языке…"

— Если эта запись что-либо и объясняет, то для меня такое объяснение слишком сложно, — промолвил я.

— Лиджен, как по-вашему, сколько мне лет?

— Трудный вопрос, — ответил я. — Когда я увидел вас впервые, я подумал, что вам, вероятно, за тридцать пять. Сейчас, если откровенно, вы выглядите ближе к пятидесяти.

— Я могу предоставить вам доказательства того, — сказал Фостер, — что я провел чуть ли не год в военном госпитале во Франции. Очнулся в палате забинтованным по самые глаза и без единого воспоминания о своей жизни до этого дня. Согласно сделанным тогда записям, мне, по всем признакам, было около тридцати лет.

— Что ж, — заметил я, — во время войны амнезия не такая уж редкость среди раненых. Однако вы, судя по всему, достаточно преуспели с тех пор.

Фостер нетерпеливо покачал головой:

— Добиться материального достатка в нашем обществе нетрудно, хотя для этого мне пришлось хорошо потрудиться в течение нескольких лет. Это отвлекло мои мысли от вопроса о моей прошлой жизни. Но пришло время, когда я смог отложить дела в сторону и заняться своей проблемой. Ключей к разгадке было совсем мало: возле меня нашли дневник, который я вам показал, да еще кольцо на пальце.

Фостер вытянул руку: на среднем пальце была массивная печатка с таким же выгравированным рисунком из двух концентрических колец, который я видел на обложке дневника.

— Я сильно обгорел, моя одежда обуглилась. Но, как ни странно, дневник оказался в полной сохранности, хотя и был обнаружен среди обгоревших обломков. Он сделан из очень прочного материала.

— И что же вы узнали в результате своих поисков?

— Если одним словом, то ничего. Ни одна воинская часть не искала меня. Я говорил по-английски, из чего сделал вывод, что я — англичанин или американец.

— А по акценту нельзя было определить?

— Однозначно — нет. Оказалось, что я говорил на каком-то смешанном диалекте.

— Может, вам и повезло. Я, пожалуй, был бы счастлив забыть первые тридцать лет своей жизни.

— Я истратил значительную сумму, пытаясь узнать свое прошлое, — продолжал Фостер. — Плюс несколько лет жизни. В конце концов я решил отказаться от этой затеи. И вот тогда-то появились первые неясные намеки.

— Так вы все-таки что-то нашли? — спросил я.

— Ничего такого, чего бы я не имел все это время при себе. Дневник.

— Я был уверен, что до того; как предпринимать какие-либо шаги, вы прочли его, — заметил я. — Не будете же вы утверждать, что сунули его в ящик стола и забыли.

— Конечно, я прочел его, вернее, то, что можно было прочитать. Только сравнительно небольшая часть записей сделана на английском языке. Остальное — шифр. Но даже то, что я прочел, для меня непонятно и, к тому же, совсем со мной не связано. Вы сами просмотрели его: это не более, чем дневник, который велся нерегулярно. К тому же он настолько зашифрован, что смысла в нем не намного больше, чем в самом шифре, который для этого использовался. Ну и, конечно, даты — они охватывают период от начала восемнадцатого до начала двадцатого века.

— По-видимому, это что-то вроде семейных записей, — предположил я, — которые велись из поколения в поколение. Там не упоминаются какие-либо имена или места?

— Взгляните на него еще раз, Лиджен, — продолжал Фостер. — Может, вы заметите еще что-нибудь необычное, помимо того, что мы уже обговорили.

Я снова перелистал дневник. В толщину он был не более дюйма, но по весу — тяжел, на удивление тяжел. В нем было множество страниц. Я бегло пролистал не одну сотню мелко исписанных листов, и все-таки дневник был заполнен меньше чем наполовину. То здесь, то там я пробегал глазами отдельные записи:

"4 мая 1746 года. Путешествие было неудачным. Мне нужно оставить это направление поисков…"

"23 октября 1790 года, Высота западного Барьера увеличена на локоть. Костры теперь горят каждую ночь. Неужто их дьявольскому упорству не будет предела?"

"19 января 1831 года. Я возлагаю большие надежды на филадельфийское предприятие. Нетерпение — вот мой самый большой враг. Все приготовления к Переходу завершены, и все же я должен сознаться, что чувствую некоторую тревогу…"

— Здесь немало странного, помимо самих записей, — заметил я. — По идее, эта вещь должна быть старой, однако качество бумаги и переплета превосходит все, что я видел до сих пор. Да и почерк слишком изысканный для гусиного пера…

— Перо закреплено там, на корешке, — сказал Фостер. — Им и писали.

Я осмотрел корешок, вытащил оттуда тонкую ручку и взглянул на Фостера.

— Кстати о необычном, — сказал я. — Не каждый день можно встретить подлинно антикварную шариковую ручку раннего колониального периода…