Илья Муромец. - Иван Кошкин

— Кто иттет?

Ответ Илья заготовил заранее. Когда-то давно, лет десять тому назад, Застава подловила Орду на перелазе через Днепр. Богатыри дружно налетели на печенегов, те же, видя, что уйти не получится, уперлись насмерть. Степняков было как бы не по три сотни на одного нашего, и от страха лезли они прямо на копья. Тогда чуть не лишился дурной головы Алешка, заскочивший вперед, Дюка порубали изрядно, Казарин и Соловей, потеряв коней, едва отбивались, стоя спина к спине, да и остальным приходилось туго. Уже Илья начал думать, что на этом проклятом броде половина заставы ляжет, когда затрубили рога и из-за мыса выскочили корабли с Драконьими головам на носах. Варяги шли по Днепру совсем за другой надобностью, Владимир велел им просто пугнуть степняков на волоках, потому как собирался Красно Солнышко отправить в Корсунь богатый караван. Но, увидев, что на перелазе дерется с несметной силой русская Застава, молодой Сигурд-хёдвинг, лишь два года пока служивший великому князю, повернул корабли прямо в гущу степняков. Драккары вломились в кучу всадников что перли через реку, северяне с ревом рубили с бортов, и так много было врагов, что на мелком месте трупы конские и людские набились под днища, и корабли встали. У Сигурда было едва три сотни людей, но сдаваться норвежец не собирался, прыгая с борта на борт, воевода поспевал везде, круша врагов сперва мечом, а как меч сломался — секирой, и распевая при этом старыми скальдами сочиненную вису. Позже Илья узнал, что эти стихи обычно просто говорят вслух, но Сигурд любил петь и из многих вис сделал красивые и грозные песни...

Муромец повернул Бурка мордой к реке и запел по-варяжски:

Молвила мне матерь:Мне корабль-де купят —Весла красны вольны —С викингами выехать.Будет стать мне, смелу,Мило у кормилаИ врагов негодныхПовергать поганых.[74]

Илья замолчал, затихли и на кораблях, томительно тянулись мгновения, и вдруг с большого драккара, украшенного головой дракона, донеслось в ответ:

Что ж мою скамью тыЗанимаешь, юноша?Ты давал ли волкуСвежи яства трупны?Видел, как из воевВраны пили брагу?Был ли ты в прибоеБлеска резких лезвий?

И голос, и напев были все те же, и Илья, сняв с головы шлем, что есть мочи закричал:

— Сигурд, сын Трора, ты ли отвечаешь мне, брат мой названый?

На нос корабля взошел высокий воин в блестящей от пламени факелов цареградской броне, обняв штевень, закричал:

— Илья, сын Эйвана, побратим мой, ты ли поешь мне?

Сигурд говорил по-русски чисто и быстро, словно родился в Киеве, впрочем, норвежец, сколько его помнил Илья, всегда был одним из первых во всех благородных искусствах.

— Я, Илья, сын Ивана, пою тебе твою песню, медведь ты норвежский, — захохотал Муромец. — Ну, мне к тебе плыть или уж ты на берег сойдешь? А то если приплыву — не проломили бы мы с Бурком днище!

За кормой драккара покачивалась на течении малая лодочка-долбленка, ее подтянули к борту, и воин ловко спустился в нее, раскинув руки, чтобы сохранить равновесие. Отвязав веревку, он несколькими мощными гребками подогнал утлое суденышко к берегу, Илья, спешившись, ждал побратима у кромки воды. Лодка ткнулась в песок, и богатырь, Ухватив деревянный крюк на носу, втащил однодревку на сухое. Сигурд шагнул через борт, протягивая руки, и Муромец вдруг увидел, что варяг пришел на встречу безоружным — даже ножа с собой не взял! В эти злые времена, когда и брат ко брату спиной не повернется, норвежец приплыл к русскому без меча и доспеха, словно говоря: «С тобой мы прошли под землей и смешали кровь на копье, если таишь на меня зло — бей, но я тебя подлой мыслью не обижу». Илья крепко, по-русски, обнял побратима, отстранил — полная луна как раз вышла из-за тучи, и он смог разглядеть Сигурда как следует. Вроде всего четыре года не видел — ан изменился человек. Вместо молодого воеводы, что верховодил дружиной в пять кораблей, перед Муромцем стоял военачальник, успевший побывать во главе варяжской стражи греческого базилевса, а теперь вождь целого войска, подобный морским конунгам старых времен. Сигурду стукнуло тридцать два, он был высок и крепок — муж в расцвете сил, серые, как волны Гандвика, глаза смотрели зорко, а в соломенно-русой бороде предательская луна высветила серебро седины.

— Здравствуй, братко, — сказал Илья, чувствуя, что рот расплывается в радостной усмешке.

— Здравствуй, старший брат, — ответил Сигурд, улыбаясь в ответ. — И ты здравствуй, сын Слейпнира[75].

— Даже не внук, — мотнул головой Бурко. — Рад встрече, Сигурд Трорович.

Сигурд, хоть и жил долго на Руси, сохранил многие суеверия своих предков (впрочем, а кто тут без греха?) и говорящего коня считал и не зверем, и не человеком, а существом волшебным, если не вещим. Могучий скакун об этом помнил и, чтобы не смущать варяга, вскочил на обрыв, отговорившись желанием постоять на ветерке, где мух нет.

— Ну, Илья, что сказал Валдемар[76]? — спросил норвежец, выговаривая имя князя на свой лад. — Ты ведь от него приехал?

— Четыре года не виделись, а ты сразу о деле, — укорил побратима Илья.

— Мы оба живы и здоровы, а времени у нас мало, — по-варяжски деловито ответил Сигурд. — На том берегу светло от костров, печенеги собрали большое войско. Сколько вам осталось — день? Полдня? Конунгу нужны воины, и он послал тебя к нам.

— Не послал, — поправил богатырь, — попросил поехать с ним. А уж я ему предложил — пойду, мол, первым с побратимом поговорю.

— Он здесь? — быстро спросил варяг.

— Неподалеку, — кивнул Илья.

— Понятно, — кивнул Сигурд. — Так ему и впрямь нужны воины?

— Да.

— Сколько он готов заплатить?

Луна зашла за тучи, но Илья знал, что сейчас северянин сощурился, так, чтобы по глазам нельзя было угадать, о чем он думает. Как и все норманны, Сигурд, сын Трора, знал толк в воинском и морском деле, но и с купеческим был знаком не понаслышке и торговаться умел не хуже Дюка или Соловья Будимировича. Однако времени и впрямь оставалось мало, поэтому богатырь ответил коротко:

— Много. Сколько запросишь.

Это означало: «Проси и вчетверо — заплатит» Три тысячи варягов — не шутка, но и Муромец был не лыком шит и побратима своего знал хорошо: Сигурд не выдержит — начнет расспрашивать, с чего бы князь готов сыпать деньгами...

— Не помню за конунгом Валдемаром такой щедрости, — медленно сказал варяг.

Вроде и дурного ничего не делаешь, а все как-то нехорошо на сердце — хитрый норвежец думает, что старший брат прост и прям, ан невдомек ему, что и крестьянский сын может лисом обернуться.