Ночь, когда она умерла - Анастасия Эльберг

Эрик Фонтейн пару раз негромко постучал по косяку и вошел. Я поднялся ему навстречу, и мы обменялись рукопожатием.

— Разумеется, нет. Добрый вечер, Эрик. Вы желанный гость в любое время дня и ночи.

— Добрый вечер, доктор. Я бы хотел поговорить с вами наедине. — Увидев, что Фиона пытается встать, он успокаивающе кивнул ей. — Нет-нет, мисс Санд. Вы можете остаться. Мы с доктором спустимся вниз.

Клуб в такой час, разумеется, еще пустовал. Мы заняли один из столиков возле двери — подальше от танцовщиц, которые репетировали номер.

— Я могу предложить вам выпить, Эрик? — снова заговорил я.

— Нет, доктор, благодарю. Я за рулем.

Эрик редко приходил в клуб раньше открытия. И еще реже поднимался к нам в кабинет. Если уж он пришел сейчас, это могло означать только одно: случилось что-то серьезное. И, судя по выражению его лица, это что-то не нравилось ему. Соответственно, мне оно тоже не понравится.

— Я хотел поговорить с вами о Долорес, — сказал он.

— Она приболела?

— Не знаю, — покачал головой Эрик. — По правде сказать, я не уверен, что она здорова.

Я поднял бровь.

— Простите?

— В субботу мы вместе были в клубе. Кстати, прошу прощения, что спрашиваю только сейчас: вам уже лучше? Господин Фельдман сказал мне, что вам нездоровится.

— Да, я в полном порядке. Так что это за история с вашей сестрой?

Эрик достал из своего портсигара сигарету и прикурил от небольшой серебряной зажигалки.

— Я ушел раньше нее. Она осталась в компании господина Хейли и господина Барта. И она не пришла ночевать, не позвонив мне, хотя обычно в таких случаях всегда предупреждала. В воскресенье, часов в десять утра, я позвонил ей, но ее телефон был выключен. И, признаться, я волнуюсь.

— Действительно, странная история. У меня есть номер господина Хейли. Я попробую ему позвонить.

Саймон не ответил мне ни на первый звонок, ни на второй. Телефон Изольды, у которой я надеялся узнать номер Уильяма, ответил мне фразой: «Это Изольда Паттерсон, и я не могу ответить на ваш звонок. Пожалуйста, оставьте сообщение, и я перезвоню». Эрик в это время попытался позвонить сестре, но его успехи ничем не превосходили мои.

— Я думаю, что это недоразумение, Эрик, и ничего более, — сказал я. — Вероятно, с телефоном вашей сестры что-то случилось.

— У нее есть запасной аппарат, и она всегда носит с собой зарядное устройство на случай, если сядет аккумулятор. Она ни за что не останется без связи. — Он помолчал. — Вы знаете, что я всегда хорошо относился к вам, доктор. И меньше всего я хочу вступать с вами в конфликт. А также вы, как я полагаю, знаете, чем занимаются господин Барт и мисс Паттерсон. Я имею в виду, чем они на самом деле занимаются.

Я наконец-то понял, к чему клонит Эрик. И не погрешил бы против истины, если бы сказал, что понял смысл книжной фразы «от ужаса волосы у него на затылке встали дыбом».

— Эрик, я… я уверен, что ваши подозрения беспочвенны. — Я уже много лет не говорил ничего более фальшивого. — Поверьте мне, ни господин Барт, ни мисс Паттерсон и не подумали бы делать что-то против воли вашей сестры. И, тем более, против вашей воли.

— Мне очень хочется в это верить, доктор. Но ситуация складывается странная. И я хочу попросить вас об услуге. В последний раз мою сестру видели в вашем клубе и с вашими знакомыми, которые занимаются не совсем законным бизнесом. И, полагаю, вы не будете снимать с себя ответственность — я знаю вас, и я уверен, что мы поймем друг друга. Я даю вам неделю на то, чтобы вы нашли мою сестру. Я не хочу вам угрожать, но вы, конечно, понимаете, что я не оставлю этот вопрос без внимания.

Мне было бы легче, если бы Эрик кричал, палил из пистолета и бил стеклянные вещи. Но это, скорее, было свойственно его покойному отцу. Больше всего на свете мне хотелось проснуться в своей кровати и осознать, что это — кошмарный сон. Я не мог поверить в реальность происходящего — криминальный авторитет сообщает мне о том, что его сестру, вероятно, увели с собой работорговцы, и это произошло в моем клубе.

Тем временем Эрик поднялся.

— Прошу прощения, если я сказал что-то резкое, доктор, — сказал он. — Но вы понимаете, каково мое душевное состояние на данный момент.

— Конечно. — Я устало потер переносицу. — Буду держать вас в курсе дел.

— Буду признателен. Доброй ночи.

Последующие десять минут я потратил на то, чтобы дозвониться до Саймона или до Изольды, но не дозвонился, и дошел до того состояния, когда хочется разбить телефон. Я встал, отодвинув стул, и, подойдя к барной стойке, стал наблюдать за работой бармена — тот расставлял чисто вымытые бокалы в аккуратный ряд.

— Как вы поживаете, месье Мори? — спросил он у меня. Его участливый тон обыкновенно располагал к задушевной беседе, но сейчас он меня раздражал.

— Налей мне водки, Шон, — сказал ему я, проигнорировав вопрос.

Бармен посмотрел на меня. В его взгляде явственно читался еще один вопрос: «Водки, месье Мори?», но, вглядевшись в мое лицо, он его не задал.

— Прошу вас, — произнес он, поставив передо мной рюмку.

— Спасибо.

Я выпил, не закусывая, хотя бармен со свойственными ему заботой и пониманием поставил рядом с рюмкой блюдо с небольшими бутербродами, и попросил повторить.

— На голодный желудок пить нехорошо, — уведомил меня подошедший сзади Адам и помахал принесенным пакетом. — Лазанья, так, как ты любишь, без грибов. Почему Эрик вышел отсюда с траурным лицом?

— Когда я расскажу тебе то, что он мне рассказал, у тебя тоже будет траурное лицо.

— Да брось. У меня отличное настроение.

— Сейчас я тебе его испорчу.

Адам вздохнул, беря из рук бармена чистые тарелки и завернутые в салфетку столовые приборы.

— И почему мне кажется, что так оно и будет?

2011 год

Мирквуд

Кожа Ванессы была того самого оттенка, который редко можно встретить у брюнеток ее типа: не холодно-белая, а чуть смугловатая, с легким золотистым оттенком, ассоциирующимся с солнечным светом. Я не видел такой кожи ни у одной женщины, и мог сказать это совершенно точно, потому что, несмотря на беспорядочные связи, внутри у меня оставалась часть каждой из них. Впрочем, сейчас это было не важно. Я уже не чувствовал неловкости при мысли о наших встречах, хотя встречи эти были уж слишком частыми для дружеских и напоминали, скорее, свидания любовников.

Я смотрел на нее и думал, как же объяснить ей то, как выглядит и пахнет ее кожа, но не мог подобрать слов. Мне было важно рассказать ей, пусть я и не видел этому никаких причин. С каждой нашей встречей мне хотелось рассказать ей все больше, хоть это и показалось бы постороннему человеку чушью. Но Ванесса не сочла бы это чушью, потому что для нее это было ничуть не менее важно, чем для меня. Я ценил таких женщин. Пожалуй, даже больше, чем тех, которые не особо заботятся о том, как будет выглядеть та или иная поза в постели, насколько она будет развратна или эстетична. Кого интересует эта чушь?

На ощупь ее кожа была горячей и влажноватой. Я держал ее за талию, когда она была сверху — наверное, сильнее, чем следовало бы, и делал ей больно, но она мне об этом не говорила, и думал: так оно и должно быть. Это то, что ищет человек. Не свидания под луной, открытки в форме сердца, душещипательные песни, признания в любви и клятвы на тему смерти в один день. Вы можете убеждать себя в том, что любите, и можете на самом деле любить. Но когда-нибудь в полутемном помещении незнакомого клуба ваше тело совершенно неожиданно отреагирует на прикосновение незнакомца. Вы потянетесь к нему инстинктивно, ответите на его поцелуй, и вы примете его приглашение пойти к нему (или к вам) домой. Потому что, сколько бы люди ни трещали о любви, истинное удовольствие, наивысшее наслаждение они получают от своих пороков.

Да, писать стихи о любви и посвящать ей песни — это прекрасно. Но чем больше вы об этом говорите, тем дальше отходите от человеческой природы. Той самой, которая считается низкой, грязной, пошлой, запретной, недостойной. Той, которую глупо отвергать, потому что она — основа основ, но мы отвергаем ее, оправдывая это моралью или религией. Мы готовы лгать себе каждый день — лишь бы не опускаться так низко. Но если мы встречаем людей, которые предлагают нам этот подарок — открывают нам наши же пороки, знакомят нас с ними, не примешивая при этом какие-то высокие чувства — то рано или поздно мы согласимся его принять.

Именно это я всегда искал в женщинах, и именно эта искра в их глазах каждый раз заставляла меня подходить к ним. Не любовь, которая рано или поздно делает вас рабом чего-то несуществующего и заставляет наблюдать сначала за тем, как расцветает цветок, а потом — за тем, как он гниет и разлагается, возвращаясь к природе. Я искал порок. Ту незаметную жилку, которая, конечно, есть у каждого из нас — просто не все успели загнать ее в глубину подсознания. Это тоже можно было назвать рабством. Но это был культ чего-то, что я мог ощущать, а не вера в несуществующее, пусть и имеющая огромное количество почитателей во всех уголках мира.