Великие завоевания варваров - Питер Хизер

Существующие политические структуры всегда являются ключевым детерминантом природы миграционной активности. Из-за сравнительно низкого экономического развития германских племен IV века их правители могли содержать профессиональное войско численностью всего лишь в несколько сотен человек. Силы такого масштаба не могли противостоять императору Рима, у которого имелась многотысячная армия, готовая в любой момент силой добиться выполнения «нормальных» правил иммиграции. Лучшее, на что могло надеяться небольшое войско переселенцев, – это возможность превратиться в запасной отряд римской армии, и некоторые из воинских объединений шли именно по этому пути[190]. Но для того чтобы у германских переселенцев в 376 году появилась надежда реализовать свой смелый план, вождям тервингов необходимо было вовлечь куда более широкий военный контингент готского общества – свободных граждан и зависимых от них вольноотпущенных, если мое определение двух больших групп населения, имевших воинский статус, верно. Впрочем, точные терминологические обозначения не так уж важны. Самое главное – им требовалось множество воинов, и так же, как и в III веке, это означало, что набирать войско необходимо было не только из специализированных отрядов.

В результате (и опять-таки, как и в III веке) участие в переселении женщин и детей было вполне логичным – они были семьями воинов. Готы 376 года, как и иммигранты из Польши к Черному морю в III столетии, не собирались возвращаться, поэтому вариант «оставить семьи дома, мало ли что» не мог даже рассматриваться. Семьи, оставшиеся без защиты, были бы слишком уязвимы перед рыщущими по стране гуннами. И, как уже отмечалось, в женщинах, как и в мужчинах, глубоко укоренилась привычка мигрировать – по памяти их не столь далеких предков. Текущий уровень экономического развития германцев не позволял правителям содержать достаточное количество профессиональных солдат, чтобы бросить вызов Римскому государству без участия более широких народных масс.

Таким образом, при пристальном рассмотрении переселение тервингов в 376 году уже не похоже на старую гипотезу завоевания в действии, как это могло показаться вначале. Намерение переселиться в империю раскололо союз, и, учитывая путь его исторического развития в III веке, который привел к установлению господства готов в той части Причерноморского региона, решение о миграции, принятое германоязычной элитой, вовсе не опустошило бы эти земли. Как мы видели, в их обществе существовала вполне развитая система социальной стратификации, насчитывающая, по всей вероятности, четыре социальных слоя: свободные, вольноотпущенные, рабы, приписанные к домам готов, и, возможно, по большей части независимые народы, платящие им дань. Правители и их приближенные и более широкий класс (свободных граждан?), составлявшие элиту, были доминирующей группой в этом сложном культурном мире, и большая часть населения вовсе не была настолько прочно связана имеющимися социально-политическими структурами, чтобы против своей воли присоединиться к миграционному потоку[191]. Но и у нас нет причин сомневаться в рассказе Аммиана о том, что элита тервингов насчитывала множество индивидуумов, несколько десятков тысяч. Это сообщение не просто убедительно само по себе и подтверждается другими источниками, оно и прекрасно соответствует принципам, лежащим в основе наблюдаемых закономерностей процесса человеческой миграции.

Это важное заключение, но есть здесь и более значимый момент. Учитывая количество подробностей, сообщаемых Аммианом Марцеллином, переселение готов 376 года является прецедентным случаем, наглядно показывающим, что могло происходить с другими германскими миграционными потоками в позднеримский период, о которых у нас меньше данных. Разумеется, нельзя сразу предположить, что все миграционные феномены этой эры принимали одну и ту же форму; многие из них имели иной характер. Однако если мы рассматриваем 376 год как первый раунд традиционного переселения народов (Völkerwanderung), то будет разумно предположить, что в тот период началась массовая миграция, предпринимаемая не единым «народом», но объединенными группами населения. И картина эта нарисована для нас современником тех событий, который явно не был рабом идеологической слепоты, связанной с переселяющимися варварами. Она великолепно укладывается как в общую историю готского мира, ставшего продуктом миграции в Причерноморье, так и в условия тогдашнего германского общества, в котором отмечался рост политической и военной силы. К захватническим потокам, превращавшимся из единичных и малочисленных отрядов в куда более серьезные войска, что было весьма характерным для III века, мы можем добавить теперь вторую форму хищнической миграции (или, в случае с готами, отчасти хищнической) – большую, смешанную по составу группу. Это важное промежуточное заключение, о котором необходимо будет помнить при рассмотрении второй фазы падения границ Рима.

Перемещение народов

Приблизительно через тридцать лет после того, как последствия вторжения гуннов нарушили спокойствие и целостность восточноевропейской границы Римской империи, то же самое произошло в регионах близ центральной ее части. И в отличие от 376 года, когда граница была пересечена крупным объединением племен всего один раз, второй кризис состоял из нескольких компонентов. Во-первых, в 405–406 годах германский вождь Радагайс привел крупную и, судя по всему, преимущественно готскую армию в Италию. Наши сведения обрывочны и неполны, однако эти захватчики пришли с запада, а не с востока от Карпатских гор, поскольку они перебрались в Италию по восточным маршрутам через Альпы, не проходя по Балканам. И в отличие от тервингов и грейтунгов Радагайс не потрудился попросить разрешения. Его вторжение было непредвиденным[192].

Во-вторых, приблизительно в то же время крупное, смешанное объединение варваров покинуло примерно тот же регион, в котором находились силы Радагайса, но двинулось на запад вдоль верхнего течения Дуная, а не последовало за войском на юг через Альпы. Эта группа состояла по большей части из вандалов, аланов и свевов, хотя в нее входили и меньшие народности. Вандалы (два отдельных племени – хасдинги и силинги) появились к западу от Карпатских гор близ римской провинции Реции (часть современной Швейцарии) уже в 401–402 годах. Ираноязычные аланы, изначально степные кочевники, заняли земли к востоку от реки Дон еще в 370-х годах. Установить идентичность свевов, однако, более проблематично. Этот термин появляется в римских источниках раннеримской эпохи, однако не встречается в текстах, принадлежащих к периоду примерно со 150 по 400 год. Скорее всего, им обозначаются маркоманы и квады, составлявшие часть старого свевского союза и обитавшие в Среднедунайском регионе, опять-таки к западу от Карпат, с раннеримского периода. В V веке здесь появилось еще больше свевов, и, как обнаружил в 358 году Констанций II, у различных вождей этих народов был обычай создавать политические союзы между племенами. И в конечном итоге из этих разрозненных групп сформировался союз, который пересек границу в верхнем течении Рейна и вошел на территорию империи. Традиционно считается, что это произошло 31 декабря 406 года[193].

В-третьих, в то же время произошло еще два (пусть и менее ярких) вторжения. В 407–408 годах, вскоре после переправы через Рейн, войско гуннов и скиров под предводительством гуннского вождя Улдина проникло на территорию империи на востоке, в нижнем течении Дуная. Ранее бывший союзником Рима, Улдин обосновался в землях к северу от реки примерно в 400 году. Затем, в-четвертых, к 413 году бургунды прошли довольно значительное, пусть и меньшее расстояние к западу до Рейна. В III и IV веках их оплот находился близ Майна, к востоку от алеманнов. Примерно между 405–406 и 413 годами они обогнали своих прежних соседей и обосновались в приграничной зоне Рима или как минимум вблизи нее, на территории современных Вормса и Шпайера. В общем счете вандалы прошли примерно 150 километров от земель, которые занимали в IV веке (см. карту 8)[194].

Сохранившаяся информация об этих новых нарушениях границ Рима куда менее полная и внятная, нежели о первом (376–380), поскольку не хватает надежных исторических источников вроде труда Аммиана Марцеллина. Если бы «История» Олимпиодора, дипломата, служившего в Константиновле, сохранилась полностью, мы бы, возможно, нашли в ней многие необходимые сведения, однако, к сожалению, у нас есть лишь его рассказ о событиях с 408 года до взятия Рима в 410 году (но он, по крайней мере, более или менее подробный)[195]. Мы узнаем из первых рук о последствиях падения границ Рима, но не о его причинах. Поэтому не приходится удивляться тому, что споры историков в основном касаются предшествовавших ему событий в приграничном регионе. В ходе недавних дискуссий наконец были установлены отдельные общие положения, объединившие разные точки зрения, – и вместе с тем еще ярче проявились расхождения.