ВОЛКИ БЕЛЫЕ(Сербский дневник русского добровольца 1993-1999) - Олег Валецкий

Тут же я услышал крики Димы питерского и Андрея Л., находившихся слева от нас, о том, что ранен Игорь Т., и я увидел, как Дима ползет у ограды дома. Повернувшись в сторону, я стал вести огонь по противнику из автомата, расстреляв двойной рожок. Пришлось бежать домой за патронами и уже вместе с Петей снова открыть огонь в сторону неприятеля. Затем, перебежав к посту российских миротворцев, я крикнул им, чтобы они заводили бронетранспортер для эвакуации Игоря. Виталик-повар, сразу вскочив на броню, начал скидывать чехол с пулемета, оставшись, правда, в одиночестве. Огнем же нас никто из местных не поддержал, возможно, толком и не зная, что происходит. Достаточно злой, я начал снова палить по неприятелю, пока кто-то из наших не сказал, что Игоря вытащили и успели отвезти в больницу. Смысла вести огонь уже не было, и мы вернулись домой, а затем отправились в Касиндольскую больницу. Там выяснилось, что ранение Бориса легкое — пуля ему лишь оцарапала голову. Ранение же Игоря было тяжелым, в тот день он получил две пули. Так что в больнице ему пришлось полежать долго.

Все это нам не понравилось, тем более, никакой вины мы за инцидент не несли, и так как никто из командования произошедшим не заинтересовался, то мы решили для острастки пострелять по противнику. Я договорился с ребятами, что они откроют огонь по противнику с позиций нашей роты, как только я по неприятельским бункерам с левого фланга выпущу гранату из гранатомета. Так как мой гранатомет был оставлен бойцами Станича на Шильке мусульманам, я пошел в штаб их роты и взял оттуда другой гранатомет. К сожалению, я тогда не проверил его состояние, и, выйдя в темноте к неприятельским позициям, не смог сделать из него ни одного выстрела. Как потом выяснил Ранко, кто-то ошибочно противоположным образом поставил пружину в его спуск, и игла просто не сработала. Выругавшись, я быстро сбегал за вторым гранатометом, но из него смог сделать только один выстрел, послав гранату с длинным остроконечным носом по наклонной траектории, поскольку этот тип гранаты, как говорили, о земляные укрытия не разрывался. Моя граната разорвалась, но нового выстрела я сделать не смог: и в этом гранатомете что-то опять забарахлило. Менять же последний гранатомет смысла не было, так как наши ребята, потеряв терпенье, расстреляли по паре рожков и, выпустив несколько тромблонов, отправились домой. Дома же мы узнали, что дежурный по роте, по договоренности с воеводой, стал вызвать военную полицию, чтобы нас арестовали за нарушение дисциплины, но из полиции так никто и не приехал. Все это, конечно, было мелочью, но при том достаточно характерной для существовавшего положения вещей.

Было много показухи, а мало дела. Неслучайно, никто не был озабочен тем, что при подобных случаях на сербской стороне начиналась неразбериха, и не было единой системы оповещения и эвакуации людей при координации со средствами огневой поддержки и с командирами, как на линии обороны, так и в штабах. Вся эта анархия была типична для всей местной военной организации. Очень плохо обстояли дела и с личной подготовкой бойцов. Правила «знаешь сам — научи товарища» здесь почти не существовало: в итоге, люди с многолетним боевым опытом часто толком не умели прицельно стрелять даже из автомата, да и вообще держать его в руках. Не говоря уже о том, что многие из них передвигались по лесу с грациозностью слонов, звеня всеми частями снаряжения, громко перекрикиваясь и переругиваясь между собой. В интервентных группах положение было лучше, так как здесь при большей концентрации опытных специалистов в закрытой среде сама боевая необходимость вызывала рост общей подготовки. Но все это весьма относительно: военного обучения почти не было, а большую часть времени многие бойцы, в особенности интервентных групп, проводили в развлечениях. На складе нашей роты, носившей название противотанковой, всю войну пролежали несколько ПТУРСов «Фагот», и никто не знал, что с ними делать, пока наш друг — десантник, капитан Олег, — не сказал, что к ним необходима пусковая установка, которую все равно никто приобретать не собирался. Одноствольная переносная установка НУРСов (калибра 57-мм), созданная оружейником Мишо по заказу и плану Аркана, после смерти последнего оставалась практически неиспользуемой, то же самое относилось и к минно-взрывному делу, также угасшему на нашем участке с его смертью. Правда, Любо и Ранко помогали в этом деле ребятам с Гырбовицы, но особых результатов достигнуто не было, так как людей для этого не хватало. Как-то, Ранко, пойдя ставить подрывные заряды в район улицы Мишки Йовановича, был вынужден вернуться с полпути, потому что местный боец, пошедший с ним, увидел на дороге стиральную машину, а подойдя к ней, наступил на «паштет» (противопехотная нажимная мина). С гранатометами во всей роте умели работать только несколько человек. Единственное безотказное орудие, 20-мм автоматическая зенитная пушка была всю войну у Ранко и Любо. Станковый 12,7-мм пулемет «Бровингер» долгое время простаивал в гараже, и лишь затем был установлен в «Ходжину кучу». Что касается пулеметов М-84 (7,62-мм (ПК)) и М-53 (7,92-мм (МG)), установленных по бункерам, то они порою отказывали, так как чистили их плохо. Помню, как ругались из-за этого Ранко и Аркан, которые ходили время от времени чистить эти пулеметы. Да что говорить о пулеметах, когда люди умудрялись ранить себя или соседа из собственного оружия, которое они держали с патроном в патроннике и ослабленной предохранительной скобой. Раз и я таким образом чуть не получил пулю в лоб, правда, не от серба, а от русского миротворческого капитана-десантника. Вместе с Сашей Шкрабовым мы зашли к нему в комнату, в гости, капитан начал играться с мелкокалиберной винтовкой, не зная, что в патроннике находится патрон, и пуля просвистела рядом с моей головой. Кстати сказать, российский миротворческий батальон, дислоцированный в районе бывшей школы Враца, хотя и отличался общей дисциплиной в плане общей индивидуальной подготовки, не особо-то и выделялся на местном уровне. Состояние в нем в отношении боевой подготовки, так же не отличалось радикально от местной среды, как и тактика действий. Были, конечно, и плюсы: в замкнутом коллективе, в чужой среде, легче командовать.

О миротворцах необходимо говорить отдельно, в данном случае я упоминаю о них, чтобы не возникло ощущение, что местная война сугубо специфическая, и кроме как на Балканах, больше нигде не может быть. В том же Закавказье царил такой же хаос.

Главное препятствие перед сербскими войсками лежало в морально-нравственной сфере, и даже вопрос командования был менее важен. Уж если в прошлом сербы воевали в армиях австрийских и российских, куда бы их вряд ли взяли, если бы они плохо воевали, то реши командование морально-нравственную сторону, то и сейчас они воевали бы должным образом. На войне необходимо воевать и иметь морально-нравственный стимул, который смог бы поддерживать личность при участии в боях. Мы такого стимула на местной почве получить не могли. Заменять этот стимул какими-то политическими лозунгами глупо. Политика, какова бы она ни была, на само поведение человека в бою оказать влияние не может. Когда над головой свистят пули и разрываются наряды, о политике как-то не думаешь, воюешь, чтобы воевать. В бою проявляется вся сущность человека, и говоря по-научному, проявляется его морально-нравственный облик. Крайне раздражают рассуждения некоторых местных сербов, что «он бы пошел на войну, да вот политика предательская». Конечно, можно согласиться тем, что с той противоестественной политикой надо было десять раз подумать, идти на фронт, или нет. Я не осуждаю тех, кто не пошел воевать. Однако, попав на войну, веди себя должным образом: если не можешь наступать первым, то хотя бы не беги первым. Никакая политика не может оправдать предательства своего фронтового товарища, под это можно подвести и самовольный уход с позиции, и трусость в атаке, и халатность при ведении огня, и при постановке мин. Однако не хочу все сводить к товариществу. Боевое товарищество подчинено идее, ради которой и ведется война: она-то и создает это товарищество. Я не встречал человека, который бы в пылу боя руководствовался картами будущих границ или графиками экономических прибылей. Кто-то, может, скажет, что человек по природе глуп и им легко манипулировать. Нельзя отрицать роль политики, но она играет второстепенную роль в самих боевых действиях. В конечном итоге, индивидуальная мораль бойца сводится к пониманию и верности той или иной идее, хотел бы он это признать или нет. Для войны необходима идея в полном и законченном виде, охватывающая все сферы жизни человека. Не хочу сказать, что надо создать военную религию, так как религия возникает по высшим, не зависящим от человека причинам. Однако стоит провести четкий водораздел между состоянием военного дела и идеологией, при которой религия не приспосабливается к военному делу, а военное дело приспосабливается к религии. Такое положение вызвало в эпоху христианства создание рыцарской морали, возникшей в начале средневековья и продолжившей свое существование до XX века — до казаков, последних рыцарей Европы (по словам Бисмарка). Между тем, подобное рыцарство требует и соответствующей идеологии, и, прежде всего, верности ей, а вот это в местной войне трудно было найти. Сербы, особенно сельские, сохранили много народных обычаев, да и православная религия в их среде, как раз в Боснии и Герцеговине, пользовалась большим влиянием. Но, как известно, одно дело — внешнее следование обрядам, а другое — жизнь по вере.