Испытание властью. Повесть и рассказы - Виктор Семенович Коробейников

В ходе работы комиссии было установлено также, что ни в одной из инструкций по применению удобрений, а также в учебниках агрохимии не было упоминаний о взрывоопасности аммиачной селитры.

Трагедия в Юрминке была квалифицирована как несчастный случай. К уголовной ответственности никто не был привлечен. Руководители хозяйств были наказаны в своих парторганизациях.

Все сказанное мной является субъективным восприятием событий, исходя из той информации, которая была мне доступна...

В считанные месяцы совхоз Юрминский был обеспечен необходимой техникой, выстроены все производственные объекты.

Отстроилась и даже помолодела деревня. Уже следующим летом ничто не напоминало здесь о трагедии.

Только на придорожном кладбище выделяются два ряда могил, над которыми высится обелиск.

 Чистилище для номенклатуры

Голос в трубке прямой телефонной связи давно смолк, а Валентин все еще держал ее около уха. Начальник произнес всего три слова: «Завтра бюро. Готовься». Положив трубку, Валентин с извиняющейся улыбкой сказал находящимся в кабинете специалистам: «Давайте, мужики, отложим разговор на потом». Понимающе переглядываясь, они вышли, а он, открыв окно и скрестив на груди руки, задумался.

Давно прошло время, когда он впервые попал на бюро обкома. Его тогда удивило волнение и чрезвычайная напряженность присутствовавших. Было непонятно, отчего такие уверенные на работе, опытные люди терялись с ответами, никогда не вступали в спор. Молча сносили прямые намеки на некомпетентность. Никогда не протестовали против решений членов бюро.

В то время он был еще очень молод и не знал, насколько тяжел груз ответственности за огромное производство. Не понимал, что большинство сидящих за столом президиума давно прошли тот путь производственного чиновника, на который он только встал. Что их мера ответственности тоже была не малой.

Ему казалось в то время, что это мероприятие возникало спонтанно – собрались и поговорили.

Он еще не представлял себе, какую объемную работу проводил огромный партаппарат для подготовки заседания. Не знал, что каждое серьезное заявление или объяснение, высказанное секретарем, подтверждено фактами и документами. Спорить в этом случае – значит ставить себя в глупое положение.

Не понимал еще, что серьезные решения, как правило, были согласованы заранее. На всех уровнях. Не знали обычно о решении только люди или как их называли в данном случае номенклатурные работники, судьба которых должна была решаться на бюро.

Часто бывало так, что начальник производства уже знал, что сегодня на бюро одного из его заместителей накажут или даже освободят от работы, но молчал. Решения еще нет – нельзя и говорить. Кроме того, вдруг обреченный скажет на заседании: «А я знаю, что вы собрались меня освободить». И тогда – скандал. Правда, случалось и так, что толковый отчет и предложенные деловые мероприятия изменяли мнение членов бюро. Наказание в этом случае смягчалось или его совсем не следовало.

А самое главное в те молодые годы он не допускал мысли о том, что в президиуме могут быть люди субъективно оценивающие человека. И тем более не мог подумать, что среди них есть такие, которым безразлична судьба отчитывающихся – поднять руку «за» проще, чем доказать – почему ты против наказания.

Так было когда-то, а сегодня, по истечении нескольких лет аппаратной работы, он стал другим. Во-первых, у него уже было одно серьезное партийное наказание, полученное на бюро обкома за «слабую организацию охраны труда на отрасли». И это говорило о многом. Теми, кто был далек от этой «кухни» воспринималось все буквально – заслужил и получил. Объективность восторжествовала. И так будет со всяким. Если уж «таких» наказывают, то нас – сам бог велел.

Однако для номенклатуры существовало другое понятие – если не освободили от работы, а лишь наказали, значит с человеком считаются. Эти люди понимали, что часто партийное наказание уберегало от административного. И чем строже наказание, тем выше цена наказанного.

Не редко из столицы поступали приказы, которые заканчивались примерно так: «...Коллегия министерства считает, что (такой-то) заслуживает освобождения от должности но, учитывая, что он наказан в партийном порядке, ограничивается строгим предупреждением».

Это касалось ответственности за производственные упущения. Все дошедшие до бюро обкома персональные дела, как правило, связанные с нарушениями Закона или моральной нечистоплотностью, решались безжалостно и категорично.

Валентин был далек от мысли, что бюро является каким-то карающим органом. Он понимал руководящую и организующую его роль, но значение личной ответственности здесь было поднято на такую высоту, что всегда существовала возможность быть обозначенным как виновник той или иной производственной неудачи. Это была высшая инстанция ответственности руководителей перед государством и людьми.

Сегодня Валентин уже знал, кто может его поддержать, а кто нет. Чувствовал по незаметным для других оттенкам поведения, голоса и взглядов начальства, что может ожидать его в итоге.

Короче говоря, он был уже вполне сформировавшимся опытным «ответственным номенклатурным работником».

Звонок начальника и форма разговора его насторожила.

На столе затрещал телефон. В трубке звучал голос коллеги из отдела по животноводству. Тон был притворно шутливым: «Ви у себе? Стало быть присутствуете в наличии?» И не дожидаясь ответа, твердо и озабоченно -

«Слушай, зайти надо. У себя будешь? Иду». Трубка еще не была положена, а он уже вошел и говорил в своей манере витиевато-дурашливо: «Идя из дому, возьми это я да и повстречай самого Михалыча. Велел тихохонько передать тебе – чтобы пошибче готовился к бюро. Говорит в том плане, что думают, на этот раз кое с кого штанишки спущать!» – и как всегда, мигом отбросив шуточный тон, закончил: «У них-то шутки, а у нас – тоска в желудке. Одним словом – закрывайся на замок и думай. Все! Ты меня не видел и не слышал. Я ушедши». Он цепко пожал руку, прощально помахал ладошкой около уха и вышел...

Валентин, завалив стол документами, работал до полуночи. Время от времени он поглядывал на «прямой» телефон связи с начальником, но тот угрюмо молчал.