Господь, мы поднимаемся - Николай Петрович Гаврилов

Девочка не закричала. Не упала, осталась стоять, кожа на скулах посерела от бледности. Слышала только, как оглушительно бьётся сердце. Старик-шейх в этот момент оглянулся и посмотрел на внезапно остановившуюся девочку. Увидел расширенные до предела глаза. Проследил за её взглядом и заметил, что она впилась зрачками в светловолосого щуплого мальчишку лет восьми. Наверное, Мария даже не дышала, она словно ждала, что сейчас всё исчезнет, а она проснётся где-нибудь у себя в шатре.

– Узнала кого-то из друзей? – спросил шейх. – Эй, рабыня, проснись. Абдурашид, сходи-ка к купцу, узнай, что это за дети.

Мария его не услышала. Минуту или две она оставалась на месте. А затем, не помня себя, молча стиснув зубы, пошла к помосту. Наверное, со стороны она выглядела дико. Маленькая бедуинка с кричащими глазами, пробирающаяся сквозь толпу.

– Дети-христиане. Такие же, как ваша рабыня, – поговорив с купцом у дерева, почтительно доложил шейху один из мужчин его свиты. – Это перекупщик. Говорит, что везёт их из Александрии, купил там у какого-то торговца. Стоят очень дорого. Товар нежный, требует много расходов. Он говорит, что следит за ними: хорошо кормит, не оставляет долго на солнце, не наказывает плетьми, чтобы не портить кожу. Ваша рабыня будет стоить меньше. Перекупщик может её купить, если сойдётесь в цене. Но он сразу сказал, что больше сотни динаров не даст. Подвести девочку к нему, чтобы оценил?

– Не надо. Это не последний рынок. Скажите рабыне, чтобы шла на место. Мы возвращаемся к шатрам, – ответил шейх.

Возле помоста Марии дали простоять всего пару минут. Непонятно, что с ней происходило, но она молчала. Жадно, с каким-то безумием всматривалась в родное лицо, отмечая каждую чёрточку, ещё не веря, что всё это происходит на самом деле.

Патрик так и не поднял головы. Это когда ежеминутно, наперекор разуму, реальности и расстояниям ждёшь чуда, можешь что-то почувствовать и оглянуться по сторонам. Но Патрик, похоже, уже ничего не ждал. Его и сестру разделяло всего несколько метров, но сердце не подсказало. Да он, скорее всего, и не узнал бы Марию в бедуинской одежде с закрытым платком лицом. А через пару минут её уже уводили от помоста.

– Тебя зовёт шейх. Нельзя отходить от него. Будешь наказана. Мы возвращаемся в лагерь, – говорил посланный за ней бедуин, ведя девочку за локоть, причем его вторая рука залезла ей под платок, пальцы мяли и крутили ухо.

Если бы кто-нибудь потом спросил Марию, почему она не позвала брата, не подала ему знак, что она здесь, рядом с ним, она бы не ответила. Шла обратно в стан, как каменная, ничего не замечая и не слыша.

– Этот мальчик, светловолосый, кто он тебе? – спросил её по пути старик-вождь. Но девочка не ответила. С ней происходило что-то непонятное. Она продолжала молчать, ей казалось, что если она произнесёт хоть один звук, то не выдержит и закричит в полный голос. В лагере сразу пошла в свой шатёр, невзирая на то, что её звали к себе жены вождя, прибавив ко многим дерзостям ещё одну. В шатре плакала, захлёбываясь слезами. В её слезах было всё: и огромная, светлая, несказанная благодарность к небу, и жалость к брату, и дикий страх, что судьба может их снова развести по разным сторонам.

А затем, заплаканная, без накидки, с открытым лицом, вышла из шатра и со стальным сердцем направилась к шейху.

Наступал вечер. Седобородый старик сидел вместе с десятком мужчин у потухающего, обложенного камнями костра. Краснели поддёрнутые пеплом угли. Рядом стоял закопченный котёл с остывшими, недоеденными кусками мяса. Рабам нельзя было подходить к шейху без разрешения, при приближении девочки, сидящие рядом мужчины приподнялись, чтобы её остановить, но старик жестом позволил ей подойти.

– Там мой брат. Купи его, – глядя вождю прямо в глаза, сказала Мария.

Мужчины заулыбались. Сидящий по правую сторону от вождя ближайший родственник изумлённо поднял брови, показывая, что он возмущён запредельной наглостью рабыни. Старик молчал. Дальше должно было последовать короткое приказание разложить её на земле под кнут. Бедуины не торговцы, они управляли своим имуществом твёрдой рукой, дерзкую девчонку должны были запороть насмерть.

– Купи его! – пронзительно повторила Мария, и её лицо исказила судорога.

А затем произошло неожиданное. Девочка сделала шаг к костру, наклонилась и сунула правую руку по запястье в кучу красных, мерцающих углей. Идя к вождю, она не знала, что так поступит. Просто была больше не в силах терпеть невероятную душевную боль, превосходящее её возможности нервное напряжение. Боль физическая несла только облегчение. А может, она хотела показать всем, что готова на всё, на любые муки, что это только иллюзия, что кто-то властен над ней, что она сама способна сделать так, что уже не будет ни рабой, ни подарком, ни товаром.

Она не знала, сколько держала руку в углях. Стало дурно от запаха палёного мяса. Все молчали. По рукаву платья пробежали огоньки. Когда, наконец, её оттолкнули от костра, рука оказалась скрюченной, чёрно-красной от лопнувшей кожи, в искорках углей. Платье потушили хлопками. А она ничего не чувствовала, смотрела шейху в глаза и было в её взгляде нечто такое, что старику стало страшно.

Боли не было, боль пришла позднее, когда вождь поднялся и тихо сказал: «Отведите её в шатер. Пусть кто-нибудь из женщин смажет ей руку жиром и наложит повязку». Боль вилась кольцами, выворачивала сознание, в глазах плясали какие-то зелёные и красные пятна. Постанывая, нянча перевязанную руку, раскачиваясь из стороны в сторону, она просидела в шатре до утра, до того самого момента, когда её вновь позвали к вождю. Не знала решения о своей дальнейшей судьбе, не думала об этом.

И лишь когда увидела возле шатра шейха только что купленного и приведенного Патрика, не дойдя до него, прошептала: «Брат мой», и упала, потеряв сознание.

* * *

Авторитет шейха в племени был незыблем, старику не было нужды задумываться о том, как его поступки будут восприняты окружающими. Он мог себе позволить никому не объяснять причины своих решений.

– Зачем он купил этого христианина? – возмущались его жены, когда были одни. – Пошёл на поводу у рабыни. Да пусть бы она себя полностью сожгла в том костре. Продать её надо или убить. О Аллах, почему ты к ней так милосерден.

У бедуинов женщины должны безропотно принимать волю мужчины. Но это в идеале. На деле жёны всячески показывали вождю своё