Об Екатерине Медичи - Оноре Бальзак

Она села на мула и вернулась в Лувр в сопровождении своих двух пажей.

Кристоф выпил немало, но вино не рассеяло его грусти. Суровое лицо Амбруаза было живым упреком его отступничеству. Однако последующие события показали, что старый синдик был прав. Кристофу никоим образом не удалось бы спастись от Варфоломеевской ночи, его богатства и его поместья прельстили бы убийц. История сохранила в памяти ужасную участь жены преемника Лаллье. Эту красивую женщину убили, и тело ее, раздетое донага, привязали за волосы к одному из столбов Моста Менял, где оно провисело три дня. Бабетта трепетала при мысли о том, что с ней могло произойти то же самое, если бы Кристоф продолжал оставаться кальвинистом, — этим именем вскоре стали называть всех реформатов. Честолюбие Кальвина было удовлетворено, но уже после его смерти.

Вот каково происхождение знаменитого парламентского дома Лекамю. Тальман де Peo ошибается, утверждая, что они происходят из Пикардии. Просто впоследствии представители этого рода были заинтересованы в том, чтобы связывать происхождение своих предков с самым замечательным своим поместьем, находившимся как раз в Пикардии. Сын Кристофа, который в царствование Людовика XIII сделался его преемником, был отцом того богатого президента Лекамю, который при Людовике XIV воздвиг свой великолепнейший дворец. Дворец этот наряду с домом Ламбер вызывает восторги иностранцев и парижан и по праву считается одним из красивейших зданий в Париже. Дворец Лекамю стоит и по сей день на улице Ториньи, хотя в начале Революции, из-за того, что он принадлежал парижскому архиепископу г-ну де Жюиньи, он был разграблен. Вся роспись была уничтожена, а впоследствии в нем устроили пансионат, и это довершило его внутреннее разрушение. Здание это, построенное на средства, приобретение которых началось еще в старом доме на улице Лепельтри, и сейчас еще свидетельствует о том, какие прекрасные творения мог некогда создавать старинный уклад семейной жизни. Да позволят мне усомниться в том, что индивидуализм нашего времени, когда все наследства делятся на равные доли, сумеет оставить после себя столь замечательные памятники.

Часть вторая

ТАЙНА БРАТЬЕВ РУДЖЕРИ

I

ДВОР ПРИ КАРЛЕ IX

В конце октября 1573 года, между одиннадцатью и двенадцатью часами ночи, два итальянца из Флоренции, два брата, Альберто Гонди, маршал Франции, и Карло Гонди, гардеробмейстер Карла IX, сидели на крыше одного из домов по улице Сент-Оноре, на краю каменного желоба. Такие желоба в то время проходили всюду вдоль крыш; в нескольких местах они обычно пересекались каменными водостоками в виде фантастических животных с разинутой пастью. Несмотря на все усердие, с каким нынешнее поколение уничтожает старинные дома, таких желобов в Париже было еще немало до тех пор, пока уже в самое недавнее время их окончательно не убрали по приказу полиции и не заменили водосточными трубами. Однако и сейчас еще осталось несколько желобов скульптурной работы, причем главным образом в квартале Сент-Антуан, — квартиры здесь были настолько дешевы, что владельцы домов не имели возможности надстраивать над ними новые этажи.

Может показаться очень странным, что двое вельмож, занимавших столь высокие посты, вели себя в эту минуту, как коты. Но достаточно порыться в исторической сокровищнице того времени, когда вокруг трона сплеталось столько интриг, что французскую политику можно было сравнить с клубком перепутанных ниток, чтобы увидеть, что у этих двух флорентинцев, сидевших на краю желоба, действительно было какое-то сходство с котами. Их преданность Екатерине Медичи — королеве, которая дала им такое высокое положение при французском дворе, не позволяла им отступать ни при каких обстоятельствах. Но чтобы понять, почему эти двое придворных очутились в таком положении, надо вернуться к той сцене, которая разыгралась в двух шагах от этого желоба в Лувре, в чудесном коричневом зале, едва ли не единственном из всего, что осталось от апартаментов Генриха II. После ужина в этом зале обычно проводили время обе королевы и король. В ту эпоху горожане ужинали в шесть часов, вельможи — в семь, но самым изысканным считалось ужинать между восемью и девятью часами. Этот ужин соответствовал нашему обеду. Многие заблуждаются, думая, что этикет был введен во Франции Людовиком XIV, — он был установлен там Екатериной Медичи и был при ней настолько строг, что коннетаблю Анну де Монморанси оказалось легче получить свое звание, чем добиться права въезда верхом на лошади во двор Лувра. Этой последней привилегии его удостоили лишь в знак уважения к его преклонному возрасту. В царствование первых двух королей из дома Бурбонов этикет соблюдался менее строго, но зато при нашем великом короле он принял чисто восточный характер, перейдя к нам из Византии, которая, в свою очередь, заимствовала его в Персии. В 1573 году мало того, что только немногие придворные имели право войти во двор Лувра со своими слугами и с факелами, подобно тому, как в царствование Людовика XIV одни лишь герцоги и пэры могли въезжать в каретах под перистиль, но в расчет принимались еще и звания, которые давали право на вход в королевские покои после ужина. Маршал де Ретц, тот самый, который в эту минуту сидел на краю желоба, предложил однажды тысячу тогдашних экю стражу королевских покоев за возможность добиться аудиенции у Генриха II в такое время, когда он на это не имел права. Какими же смешными покажутся после этого настоящему историку виды внутреннего двора замка Блуа, на которых художники, например, изображают придворных верхом на конях!

Итак, в этот час в Лувре находилось только самое избранное общество. Королева Елизавета Австрийская и ее свекровь Екатерина Медичи сидели в левом углу у камина. В другом углу зала король, сидя в глубоком кресле, изображал на своем лице равнодушие, которое легко можно было приписать пищеварению, ибо поужинал он так, как полагается государю после целого дня охоты. Может быть, впрочем, ему просто не хотелось разговаривать в присутствии лиц, старавшихся подстеречь не только его слова, но и мысли. Придворные с непокрытыми головами стояли в глубине зала. Иные из них разговаривали вполголоса, другие следили за королем, ожидая от него кто взгляда, кто слова. Иногда королева-мать подзывала кого-нибудь и обменивалась с ним несколькими фразами. Кое-кто набирался смелости обратиться с вопросом к королю, который отвечал на все кивком головы или небрежно брошенным словом. Немецкий вельможа, граф фон Солерн, стоял в углу у камина подле внучки Карла V, которую он провожал во Францию. Возле молодой королевы сидела на табурете графиня Фьеско, происходившая из рода Строцци, родственница королевы-матери. Красавица г-жа де Сов, которая вела свое происхождение от Жака Кёра и которая поочередно становилась любовницей короля Наваррского, короля Польского и герцога Алансонского, была также приглашена на ужин; но сидеть она не имела права, так как муж ее был всего лишь государственным секретарем. Стоя позади этих двух дам, оба Гонди разговаривали с ними. Среди всей этой удручающей скуки они одни были веселы. Альберто Гонди, которого сделали герцогом де Ретц и камер-юнкером двора его величества и который получил маршальский жезл, никогда не командовав армией, замещал короля и был фиктивным женихом королевы в Шпейере. Этим объясняется то, что он, так же как и его брат, был в числе немногих, которым обе королевы и король разрешали некоторые фамильярности. Около короля находились маршал де Таванн, прибывший ко двору по делам; Невилль де Вилльруа, один из самых ловких дипломатов того времени, который положил начало процветанию своего дома; г-да Бирага и Киверни, первый — ставленник королевы-матери, второй — канцлер Анжу и Польши. Этот последний, зная, кого из сыновей предпочитает Екатерина, был предан Генриху III, брату Карла IX, которого король считал своим врагом; здесь был Строцци, кузен королевы-матери, и еще несколько вельмож; среди них выделялись старый кардинал Лотарингский и его племянник, молодой герцог Гиз. Король и королева старались не приближать их к себе. Эти два вождя Священного союза, основанного за несколько лет до этого совместно с Испанией и впоследствии превратившегося в Лигу, старались казаться полезными, как слуги, которые ждут первой возможности стать господами. Екатерина и Карл IX с одинаковым вниманием следили друг за другом.

Весь двор короля был столь же мрачен, как и зал, где сейчас собрались упомянутые нами лица. У каждого из них были свои причины предаваться задумчивости или грусти. Молодую королеву мучила ревность. Как она ни старалась ее скрыть, улыбаясь мужу, которого она, будучи женщиной благочестивой и до чрезвычайности доброй, горячо любила, ей это плохо удавалось. Мари Туше, единственная любовница Карла IX, которой он был по-рыцарски верен, уже больше месяца, как вернулась из замка Файе в Дофине, куда она уезжала, чтобы родить. Она привезла Карлу IX его единственного сына (других у него больше никогда не было), Карла Валуа, ставшего сначала графом Овернским, а затем герцогом Ангулемским. Несчастная королева страдала не только оттого, что у ее соперницы родился сын, в то время как у нее самой была только дочь, — она чувствовала себя униженной тем, что король мгновенно к ней охладел. Однако во время отсутствия своей любовницы король вдруг снова воспылал такою страстью к жене, что история упоминает об этом как об одной из причин его смерти. С возвращением Мари Туше благочестивая австриячка, наконец, поняла, как мало было в этой страсти настоящей любви. Но это было отнюдь не единственным разочарованием, которое в связи с этим постигло молодую королеву. До того времени она была уверена, что Екатерина Медичи к ней благоволит, а сейчас она убедилась, что ее свекровь покровительствует измене короля и оказывает предпочтение любовнице перед законной женой. И вот почему.