Тингль-Тангль - Виктория Платова

А Ямакаси не спросил о Ральфе.

Значит, он знает о его существовании. Узнать об этом можно было двумя способами – либо посетив «Ноль» с черного хода (об этом Васька даже думать не хочет), либо выслушав рассказ самой ведьмы. Оба варианта отдают тухлятиной.

– Ты даже не спросил, кто такой Ральф, – Васька не торопится садиться за спину Ямакаси.

– Разве? – он делает удивленное лицо. – – Не спросил.

– Это мой прокол. Так кто такой Ральф?

– Ты разве не знаешь?

– Нет.

– А мне кажется, ты врешь. Ты знаешь, кто такой Ральф.

Эмоции, пусть даже и самые незначительные, редко взбираются на лицо Ямакаси, – тем они отчетливее. Вот и сейчас на нем застыло выражение мелкотравчатой досады.

– О чем ты, кьярида?

– Ты не был в «Ноле»?

– Ты же знаешь, что не был.

– В каждом ресторане существует черный ход.

– Я ни разу им не воспользовался, поверь.

– И ты не знаешь, кто такой Ральф?

Ямакаси хмурится, Васькины неожиданные нападки ему не слишком-то приятны.

– Это ее воздыхатель, он прохода ведьме не дает. Если вы воркуете, она должна была тебе о нем рассказать.

– Ладно… Что-то такое было, но в подробности я не вникал.

Васька тотчас же перестает ненавидеть двурушника Ямакаси и с новой силой переключается на знакомую до мельчайших деталей ненависть к пауку; впрочем, не такую уж и знакомую. Если сравнить Васькину ненависть с рекой, то каждый раз в ее акватории появляются все новые рукава и ручейки – десятки, сотни только что проложенных устьиц. Одно из устьиц и оказалось забито святочной историей про немца: паук наверняка не удержался, чтобы не пустить ее в дело. Ах-ax, жеманно куксится паук, ну что вы, Ямакаси, я очень устаю от мужчин, один так вообще преследует меня много лет без всякой надежды на взаимность… он вообще-то очень милый человек, иностранец и совладелец ресторана при этом…

Тьфу ты черт. Гадость.

Шайзе.

Шайзе, шайзе, шайзе.

– Поехали домой, а? – просит Васька.

– Конечно. Как скажешь, кьярида.

Дома, в мастерской, Ямакаси пи на минуту не выпускает Ваську: сначала из поля зрения, затем из объятий. Он даже в ванную не пошел, – прежде такого никогда не случалось.

– Ты сам на себя не похож, – самое глупое замечание из всех возможных, хотя бы потому, что Васька понятия не имеет, каков Ямакаси на самом деле. Она прожила с ним больше месяца, но оказалась еще дальше от разгадки, чем была вначале. Ее так и тянет спросить у Ямакаси напрямую: что за история приключилась с Чуком и куда делась дорожная сумка, с которой ты пришел к нему; и что было написано на бирке от ручной клади, и от кого ты узнал о моем существовании, и почему так хотел познакомиться со мной? ведь совершенно не потому, что я такая потрясающая девчонка и не менее потрясающая любовница, ни то ни другое не соответствует действительности, так почему ты здесь, Ямакаси? Впрочем, мне надоело называть тебя Ямакаси. А назвать тебя Тобиасом Брюггеманном я не могу, в твоих узких глазах, в твоих субтропических татуировках нет ничего немецкого, уж прости меня, милый.

И кстати, кто же такой Тобиас Брюггеманн?

Все это готово слететь с Васькиного языка, но в самую неподходящую минуту его обволакивает язык Ямакаси.

– Хочешь заняться любовью, кьярида? – шепчет он, что-то новенькое, раньше в ходу было выражение «хочешь, займемся сексом». Васька вот-вот поднимет Ямакаси на смех, но что-то останавливает ее: быть может, неожиданно прорвавшаяся в его голосе тоска по настоящей страсти. Та же тоска ощущается и в теле, в каждом изгибе, в каждом заломе многочисленных татуировок. Ямакаси как будто нажрался «виагры», или еще какой-нибудь химии, якобы повышающей потенцию, или находится под мощным влиянием неизвестного Ваське афродизиака. Две минуты назад они едва не поругались из-за завтрашнего восхождения на стену небоскреба, Ямакаси даже пришлось прибегнуть к традиционному «доверься мне» и экзотическому «завтра все решится», уж не предчувствие ли близкой расправы над ведьмой сыграло роль афродизиака?

С Ямакаси станется.

– Ты любишь меня? – спрашивает Васька.

– Конечно. То, что я собираюсь сделать для тебя, – разве не доказательство любви?

Раздавить паука, вот что он собирается сделать. Убить ведьму, тем самым освободив Ваську от многолетних пут. И не только Ваську – дьявольской кухне тоже придет конец. Но так ли уж виновата ведьма?…

Эта мысль приходит неожиданно, в самый неподходящий момент: Васькино тело покоится на волнах тела Ямакаси. Васькино тело покачивается, вода прозрачна и пронизана солнечными лучами; они достают до самого дна и в их преломленном свете хорошо видно, чем усыпано дно.

Обломками невинных мечтаний Мики быть нужной ей, Ваське.

Крошечный трамвайчик со звонком «исполняю желания, исполняю желания, исполняю желания»; крошечный мотоцикл – раньше его фара и подфарники были наполнены лунным светом, но теперь не горят; крошечная фигурка керамической птицы, не такой кровожадной, как птица Кетцаль, – почему все это так пугало Ваську в детстве? Почему она думала, что Мика вторгается в ее сны? быть может – она просто охраняла их? Почему в любом поступке, в любом душевном движении Мики ей чудилось притворство? Да, она врала Ваське о смерти родителей, но почему Васька увидела в этом только ложь, а не желание защитить ее от страшной правды, пусть и ненадолго. И потом… Редкая психологическая особенность Васьки: Мика никогда не называла ее болезнью. Наверное, она сделала не все, чтобы помочь Ваське, но Васька… Васька вообще ничего не делала, чтобы помочь самой себе. Сколько раз она отталкивала Микину руку? Не сосчитать. Проклятье, почему она думает об этом только сейчас, когда судьба блаженной дурочки предрешена?

Это жалость или что?

– Давай оставим все как есть, – шепчет она, не открывая глаз. Она бы и не смогла открыть их: губы Ямакаси завладели веками, завладели ресницами, избавиться от их тисков невозможно.

Что значит – оставим все как есть? – Не стоит ее убивать…

Он больше не целует Ваську, по и не собирается выпускать ее тело из объятий.

– Ты передумала? Воспылала сестринскими чувствами? Или она вдруг перестала быть ведьмой?

– Нет, но…

– Ты разговаривала с ней?

– Ты же знаешь, что нет. Мы не общаемся…

– Тогда объясни мне, что происходит, – Ямакаси по-прежнему говорит с ней ласково, пи на йоту не повышая голоса.

– Я не знаю… Может, и правда имеет смысл просто разменять квартиру.

– Она не даст тебе разменять квартиру.

– Я могу это сделать без нее. Сама.

– Ты? – и снова он не повышает голоса. – Разве ты потянешь такое грандиозное мероприятие?

– Почему нет? – Васька чувствует подвох, но не может сообразить, с какой стороны его ждать. – Почему бы мне не потянуть такое грандиозное мероприятие?

– Разве у тебя нет проблем с бумагами? Вот оно.

– Каких проблем? С какими бумагами?

– Ты ведь больна дислексией, Васька. Разве не так? Вот оно!

– Я нормальный человек… Ты же видишь… – она пытается высвободиться, оттолкнуть от себя Ямакаси, но его татуировки вдруг отделяются от кожи и перехватывают Васькины руки, плечи и запястья, разоряют гнезда шейных позвонков, узлами завязываются на бедрах – ну, конечно, ей только кажется это.

Кажется.

– Я нормальный человек, – в отчаянии повторяет она. – А дислексия – это не болезнь…

– Вот как? Тогда что же это?

– Редкая психологическая особенность. И откуда ты… Откуда ты узнал о ней?

– Твоя расчудесная сестра. Она мне все рассказала.

– Она? Вы говорили об этом?

– Мы вообще говорили о тебе. Она сказала, что ты больна. И еще, что ты психопатка. И еще, что ты шлюха.

– Она так и сказала? – Васька не знает, за что ухватиться в первую очередь: за «психопатку» или за «шлюху».

– Да. А еще она сказала, что у тебя не все в порядке с головой, – Ямакаси безжалостен.

– Зачем?

– Откуда же я знаю? Наверное, для того, чтобы понравиться мне.

Трамвайчик, птица, мотоцикл… ах ты, сука!…

– Все еще хочешь оставить все, как есть? – татуировки Ямакаси ослабили хватку, он и сам ослабил хватку и готов отпустить Ваську на свободу.

Васька не в состоянии произнести ни слова.

– Я не хотел говорить, кьярида… Не хотел расстраивать свою девочку. Я думал, ей хватит решимости и уверенности. Но я вижу, что она колеблется… Ты колеблешься?

Ямакаси больше не держит ее, он даже отодвинулся, но почему тогда Васька не может избавиться от ощущения, что его холодные пальцы все крепче и крепче сжимаются на ее шее?

– Ты колеблешься, – печально констатирует он. – А она – нет.

– О чем ты?

– О том, что если этого не сделаешь ты, то сделает она.

– Что она сделает? Что должна сделать?

– Она хочет убить тебя.

Смысл произнесенного не сразу доходит до Васьки. Оказывается, мотоцикл был нужен пауку для того, чтобы сбить Ваську на пустынном шоссе; трамвай – для того, чтобы перерезать ее пополам, а птица – для того, чтобы выклевать Ваське глаза. Васька терпеть не могла свою старшую сестру (да, да, да!), – но она и подумать не могла, что Мика платит ей той же монетой.