Сказание о страннике - Дэвид Билсборо

К тому же пеладан желал хорошенько напиться одним из самых дешёвых элей в мире.

В целом день прошёл хорошо, подарив желанный отдых. Каждый избрал свой способ времяпрепровождения, однако, следуя договорённости, все они неизменно собирались в условленное время. Нибулус грелся на солнышке на плоской крыше одной из храмовых башен, уставившись в голубое небо или рассеянно глядя на проснувшийся город внизу, под весёлое насвистывание Джоба Золы, который в это время начищал тенгриитовые доспехи пеладана.

Вид с крыши открывался замечательный. На юге у самого горизонта тянулись Синие горы, к востоку и западу сменяясь однообразными равнинами, уходящими, казалось, в бесконечность. На север пеладан пока смотреть не стал, еще хватит времени в будущем, чтобы изучить то, что там находится.

Но не пейзаж занимал Нибулуса. Как бы воин ни хотел сосредоточиться на чём-то ином, перед ним неизменно возникало лицо умершего друга. Словно воочию пеладан видел его открытую, заразительную улыбку; вспоминал, как неуклюже Мафусаил пытался корчить серьёзную мину, идя рядом с гордо вышагивающим наследником Винтуса...

Сделав глубокий вдох, Нибулус попытался выбросить из головы всё, кроме улыбки южанина. «Ведь в ней он был весь, лицо-улыбка; не только губы, но и глаза, и щёки, и даже... ноздри. Улыбающиеся ноздри! Кто ещё на такое способен?»

Эппа почти не выходил за пределы храма. Он устал больше остальных и гораздо сильнее, чем сам готов был признать, поэтому берёг силы. До сих пор им везло. Однако старого жреца пронзала дрожь при мысли о Фрон-Вуду, Дальнем Севере и, хуже всего, острове Мелхас — каково будет там? Поэтому старик бродил по храму, разглядывая товары ремесленников и изучая остатки культовых барельефов; они держались стен, словно плесень, как и сама древняя вера, прилипшая к Мист-Хэкелю.

Нибулус назвал эту веру «каким-то огненным культом». Эппа внимательно рассматривал выцветшие изображения. Насколько он мог понять, богиня огня — если это была она — имела очень непримечательную внешность, а её небесное святилище сильно напоминало обычный домашний очаг. В правой руке она держала кочергу, а в левой — ведёрко с углем, и связки хвороста и щепок усыпали пол вокруг её ног. На другой фреске богиня изображалась разгневанной: она выплёвывала горящие ветки и угли на камышовые коврики на полу.

— Мист-Хэкель... — Жрец покачал головой.

Паулус весь день провалялся в кровати. Раны хотя и затянулись, по-прежнему болели.

Лесовик большую часть времени бродил по пристаням, выискивая различные полезные травы, грибы, камни и кристаллы — никому, кроме колдуна, не нужные.

Болдх лишь ел, пил и спал, почёсываясь, уж он-то знал, как провести свободный день.

Только Финвольд шатался неизвестно где и вечером опоздал на сбор. Путники уже пустились его разыскивать. Болдху удалось обнаружить Финвольда, когда тот спешил прочь от пристани, тяжело дыша. Одежду жреца покрывали пятна грязи, а когда странник поинтересовался, где он был, Финвольд лишь огрызнулся в ответ. Он, дескать, «искал уединения». Больше жрец не стал ничего объяснять.

— Эй, толстый йомен, подай сюда пять пинт Старого Ропи и солёных орешков! — громко приказал Нибулус прислужнику. — И по две пинты каждому из моих друзей.

Буфетчик трактира Кьелермана холодно посмотрел на воина-грубияна, тем не менее начал наливать заказанное пеладаном пиво из большой бочки за барной стойкой. Весть о прибывших чужеземцах всего за сутки успела взбаламутить весь город, и теперь местные жители воочию увидят, как ведут себя пришлые.

— Сегодня мы покажем жалким, застрявшим в грязи селянам-строда, что значит гулять по-эскельски, — громогласно объявил Нибулус.

Взяв первую такерду эля из рук буфетчика, пеладан поднёс её к носу.

— Я слишком долго этого ждал...

Воин полной грудью вдохнул терпкий дух чуть тёплого эля, словно пытаясь «напиться» одним запахом. От дурманящего аромата перехватило дыхание, голова закружилась; пеладан усмехнулся, как мальчишка, почувствовав странное оцепенение, охватившее всё тело. Эль пах сладостью и пряностями, пенясь под самым носом. Этот напиток обычно настаивается всего два дня, а бродить начинает в желудке выпившего, Старый же Ропи — самый крепкий и забористый из хогеровских элей — был ещё более бодрящим и пахучим.

Пеладан замер, оттягивая момент; он не желал упустить хоть один миг долгожданного удовольствия. Если бы сейчас он оглянулся, то заметил бы, что все посетители трактира выжидающе на него смотрят. Теперь они увидят, как пьют чужеземцы. Очень медленно, смакуя каждую каплю, Нибулус выпил эль.

Через пять секунду такерда была пуста; воин с размаху опустил её вниз, но промахнулся мимо барной стойки и сделал глубокий вдох.

— Горит... внутри! Ох, как... горит! — словно не веря собственным словам, произнес Нибулус. — Потрясающе!

Чужеземец не умер на месте, поэтому местные жители спокойно вернулись к своей выпивке, что-то бормоча и одобрительно кивая.

— Ну же, Болдх, — воскликнул Нибулус. — Тебе тоже следует попробовать. Выпивка за мой счёт — дай хоть этим отблагодарю за спасение наших шкур.

Странник не мог сдержать улыбки и с благодарностью принял знак дружбы от воина. Прежде ему не приходилось пробовать хогеровский эль; теперь представилась отличная возможность.

— Твоё здоровье. — Болдх махнул пеладану такердой. — Лесовик, ты пьёшь?

Колдун решил присоединиться к всеобщему веселью. Для этого у него было несколько причин. Для начала он считал необходимым вытащить странника из его раковины и увлечь духом товарищества. Ещё Лесовику хотелось опровергнуть беспочвенные слухи, будто бы торки напиваются до бесчувствия.

— Я и капли крепкого в рот не беру, — заверил он товарищей и весь вечер подтверждал сказанное, напиваясь исключительно элем. Точнее, он не перестал подтверждать это до самого утра, чтобы убедить наверняка.

Эппа и Финвольд расположились за столом у камина. Они тоже нуждались в расслабляющем питье, но предпочли более лёгкие напитки. Финвольд бережно налил в свой стакан вязкую бесцветную жидкость под невероятным названием Замбадабууба, а старый жрец заказал чашу пряной браги из фруктов.

Только Паулус исключил себя из всеобщего веселья. Мысль остаться одному в опустевшем храме, пока его спутники будут наслаждаться вечером, оказалась невыносимой; вместо этого он решил расположиться в одиночестве здесь, в трактире. По правде говоря, сначала наховианец отверг приглашение Нибулуса, предпочтя бродить по причалам и докам с мечом, направленным на любого, кто осмелится презрительно взглянуть на него. Паулус знал, что его зовут присоединиться лишь из чувства долга. «А ещё из жалости», — с горечью думал наёмник.

Но вскоре его язвительность исчерпала себя, и после недолгого блуждания по городу Паулус тоже устроился в трактире, правда в, другом конце зала, спиной ко всем остальным членам отряда.

Едва он расположился, как другие посетители, сидящие за этим же столом, встали и ушли, не сказав ни слова. Покалеченному наёмнику не требовалось спрашивать, почему они так внезапно покинули трактир. Подобное случалось с наховианцем повсеместно и частично объясняло его нежелание быть среди людей. Сейчас же он просто не обращал внимания на гуляк, напиваясь в одиночестве.

Радостные крики его спутников — в основном, вопли пеладана — перекрывали весь остальной гул. Однажды Паулусу почудилось, что он слышал своё имя, своё второе имя, сопровождаемое взрывом смеха. Наховианец нахмурился и отвернулся, но тут его взгляд упал на соседний стол, за которым сидела местная молодёжь. Парни выглядели здоровыми и отдохнувшими, а девушки — удивительно симпатичными для этого города. Они смеялись и миловались, равнодушные к происходящему вокруг. Время от времени блуждающий взгляд девичьих глаз натыкался на Паулуса, гримаса отвращения искажала их лица, и девушки тотчас оборачивались к своим привлекательным ухажёрам.

Паулус содрогнулся, испытывая почти физическую боль: это отношение ранило его сильнее всего. Пустота внутри изводила наховианца. Наёмник сделал несколько вдохов, пытаясь подавить надвигающийся приступ. Как и прежде, он найдёт избавление от жестокости мира в очередной кружке эля, а боль и горечь опять сгустятся в ненависть.

В углу трактира Кьелермана расположились музыканты, и вскоре зал заполнил грохот цимбал и бойранов и завывание люрн. Даже крысы затанцевали на подоконниках, не говоря уж о жителях Мист-Хэкеля. Болдх протиснулся через толпу танцующих и встал рядом с шаманом.

— Лесовик, — начал странник, стараясь, чтобы его не услышали остальные путешественники, — сколько снов-видений ты мне посылал?

Колдун мгновенно протрезвел. Ему вдруг показалось, что все звуки вокруг стихли. Вопрос Болдха застал его врасплох — этот человек явно не будет ходить вокруг да около. Шаман вытер остатки эля с усов и посмотрел на странника.