После бури - Фредрик Бакман

– Как доехал?

– Почему ты так беспокоишься?

Он скучал по этой морщинке на ее лбу.

– А то ты не знаешь, папа! Ты говорил с девочкой? С Маей?

– Всю дорогу, – буркнул он с довольным видом.

Дочь глубоко вздохнула – две минуты в обществе папы, и мигрень обеспечена.

– Ты не сказал, что ты журналист? Не сказал, зачем сюда едешь?

– Это бы испортило дело, – фыркнул он.

– Это неэтично, папа, ты подрываешь авторитет всей…

Старик протестующе замахал зонтиком и двинулся вдоль перрона.

– Неэтично? Чушь! Она дочь Петера Андерсона. Знаешь, что она мне сказала? «Папа ни разу в жизни не нарушил ни одного правила». Блестящая подводка к расследованию! Помнишь, чему я тебя учил? Сколько мыслей человек может удерживать в голове зараз?

– Хватит, папа… – простонала она, но засмеялась.

– Так сколько?

– Одну. Человек может удерживать в голове только одну мысль.

Старик кивнул с таким энтузиазмом, что шляпа чуть не упала с головы. Дочь засмеялась – это так похоже на папу; всегда находилась какая-нибудь идиотская деталь, отличавшая его от других. Пока она была маленькой, он носил бабочку, когда другие были в галстуках, пользовался карманными часами, а не наручными, всегда шел против течения. Старик вперился в нее взглядом:

– Именно. «Бьорнстад-Хоккей» так долго и безнаказанно проворачивал свои грязные сделки лишь по одной причине – потому что такие люди, как Петер Андерсон, всегда остаются вне подозрений. Особенно после того, что случилось с его дочерью! Люди могут держать в голове только одну мысль, и сейчас «Бьорнстад-Хоккей» для них хороший, правильный, честный клуб. Клуб семьи Андерсон, открытый даже для игроков-геев, клуб, главной звездой которого стал мальчик из бедного района, чей талант открылся благодаря тому, что его мама работала уборщицей в ледовом дворце. Ты читала брошюру, которую мне прислала? «Вложись в “Бьорнстад-Хоккей”: не ошибешься!» – как тебе такое самодовольство?

Дочь терпеливо вздохнула:

– А теперь послушай меня, папа. Я очень благодарна тебе, что ты приехал. Правда. Мы с тобой преследуем одну цель, но мы должны действовать… сам знаешь… по правилам. Мой информатор в муниципалитете утверждает, что политики всерьез намерены слить клубы Бьорнстада и Хеда в один, и тогда у Бьорнстада появится шанс начать бухгалтерию с чистого листа и уничтожить любые свидетельства коррупции и хищений, но мы, папа, должны действовать по правилам. Мне бы не хотелось… переходить на личности.

Старик всплеснул руками так, что живот под клетчатой рубашкой заходил ходуном. Похоже, с их последней встречи он поправился килограммов на десять. Борода поседела, никотиновый кашель усилился.

– Что значит «не переходить на личности»? «Бьорнстад-Хоккей» использует свой имидж политкорректного клуба как прикрытие. Твои репортеры боятся даже нос туда сунуть!

Глаза у нее почернели, и он очередной раз удивился, как быстро меняется ее настроение.

– Папа, они хорошие журналисты. Просто ты здесь не живешь. Ты не знаешь, каково это. Мы разоблачаем не просто хоккейный клуб, а всю местную экономическую систему. То, чем люди живут.

Он послушно опустил голову, кивнул:

– Хорошо, хорошо, прости, ты права.

– Надо быть осторожнее. Если мы всерьез начнем копать под Петера Андерсона… Ты должен понять, что в этих краях он не абы кто. У него есть могущественные друзья. Из… преступного мира.

Отец замахал зонтиком.

– Ты же понимаешь, что я приехал сюда не для того, чтобы всех бояться? Если мы хотим сделать скандальное расследование, нужна хорошая история! А знаешь ли ты, какая история самая лучшая? Петер Андерсон!

– Угу, не хватало мне твоих поучений… – ухмыльнулась она.

Старик не дал ей договорить:

– Кончай ерничать! Ты позвонила мне не потому, что я твой отец, а потому, что хотела разрушить жизнь этим гадам, а лучше меня этого не сделает никто!

Он был так доволен последней фразой, что даже перестал опираться на зонтик и чуть не повалился. Дочь подхватила его в последний момент. Еще раз отметила, как он постарел. Прошептала:

– Чего ты хочешь? Нажить врагов?

Старик почесал бороду.

– По мне заметно?

В своей газете он был настоящей звездой, подкарауливал знаменитостей и политиков, богатые и влиятельные люди приходили в ужас, узнав, что он под них копает. Но с тех пор прошло много времени, трудные задания все чаще стали давать молодым дарованиям, из журналиста он стал талисманом. А ему не хватало борьбы, последней, решающей.

– Будет чертовски сложно, папа.

– Только так понимаешь, что игра стоит свеч, малышка.

Она терпеть не могла, когда он так ее называл, но как же ей этого не хватало.

32

Ненависть

Йонни сдержал обещание и пришел к ужину, правда, Ханна с детьми сделали вид, что ужин у них обычно в половине одиннадцатого. Все видели, что ему стыдно, и старались не усугублять этого, ведь по нему было заметно, что он работал в лесу до полного изнеможения. Дорога между двумя городками до сих пор была завалена упавшими стволами и мусором, но ее уже расчистили настолько, чтобы больничный персонал из Бьорнстада мог добираться на работу в Хед. Встав на цыпочки, Ханна поцеловала мужа в затылок.

– Ты забрал машину? – спросила она, и он побелел от ужаса.

– Я… черт… Завтра! Попрошу одного из парней подбросить меня завтра утром, а потом вернусь и отвезу детей на тренировку!

У нее не было сил на ссору.

– Хорошо, хорошо, отложим на завтра. Пойду запущу стирку и вернусь… – сказала Ханна, чувствуя, как дергается глаз.

Но Тесс, старший ребенок в семье и лучшая старшая сестра в мире, подошла и, обняв Ханну, сказала:

– Мам, кончай выдумывать. Иди и прими горячую ванну. Я запущу стирку, а папа приготовит еду.

Тесс уже убрала в доме, пока мама помогала сделать домашнее задание ее братьям. Иногда ни с того ни с сего Ханна начинала плакать, думая о том, какую ответственность они взвалили на плечи семнадцатилетней девочки. Она расплачивается за то, что такая дисциплинированная, – чем больше успеваешь, тем больше тебе приходится делать, такова участь хорошей девочки.

– Спасибо, милая, но я… – начала было Ханна.

– Предложение истекает через пять, четыре, три, два…

Мама засмеялась и поцеловала ее в макушку:

– Ладно, ладно, спасибо! Я приму душ!

Йонни стоял у плиты и жарил шницели – мальчики их обожали. Семилетний Тюре прыгал от счастья, что можно так поздно не спать. Тесс накрыла на стол и села в торце – не потому, что придавала этому значение, а чтобы Тобиас и Тед не убили друг друга, если им подвернется шанс побороться за хорошее место.