Знание и окраины империи. Казахские посредники и российское управление в степи, 1731–1917 - Ян Кэмпбелл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С одной стороны, как верно отмечает П. Роттиер, Щербина «считал оседлость кочевников благом», и в опубликованных экспедицией 13 томах четко прослеживается сочувственное отношение к переселению [Rottier 2003: 70]. Краткие исторические очерки каждой из степных областей написаны Щербиной с эволюционистских, даже телеологических позиций: в них повествуется о беспокойной «эпохе набегов и грубого захвата со стороны сильных соседей», длившейся до 1868 года, до введения «нового Степного положения», когда все управление краем перешло «в руки русских администраторов», старый феодальный уклад был разрушен и в жизни степных областей наступил «новый период» [МпКЗ, 3: 91, 93]. В подавляющем большинстве случаев Щербина положительно оценивал эти изменения, последняя фаза которых предусматривала присутствие русских поселенцев. Эта эволюция, в свою очередь, сложно переплеталась с представлениями о цивилизационной иерархии. Уверенность в неизбежном триумфе оседлости сочеталась с пропагандой последней как более высокоорганизованного образа жизни; Щербина и его соавторы соглашались, что кочевое скотоводство было обречено, так как имело целый ряд существенных недостатков по сравнению с оседлым земледелием. Рисуя яркую картину жизни среди кочевых и полуоседлых скотоводов, они возлагали на земледельческое будущее больше надежд. Автор одного из приложений изобразил гигиенические условия казахских зимовий достаточно отталкивающими, чтобы оправдать отнесение их обитателей к «полудикарям»: «Белье большею частью не моется и не переменяется; маленькие дети выглядят какими-то полураздетыми оборвышами, особенно не презентабелен костюм у женщин: летние полуплатья-полурубахи донельзя грязны» [МпКЗ, 1: 71–72]. Хозяйство казахов, основанное на скотоводстве, изображалось таким же беспорядочным и нуждающимся в улучшении; тощий скот был не пригоден для требований рынка из-за легендарной лени кочевников и нежелания пользоваться чем-либо сверх того готового, что им предоставляла естественная среда[414]. Русские поселенцы, напротив, принесли в явно отсталый регион полезные технологии: неорошаемое (богарное) земледелие, глубокую вспашку и защиту от ненастной погоды, а также образцовую трудовую этику [МпКЗ, 9:68; 1:139] (ср. [Adas 1989]). В общем, как выразился Ф. А. Щербина, описывая поселки колонистов в Кустанайском уезде, «[поселенец] несет с собой в степи культуру, труд, знания, новые формы хозяйства, более широкий поток производства» [МпКЗ, 5: IV]. Задачей Щербины было найти подходящие земли для поселенцев, но помимо этого он также привел веские доводы в пользу массового переселения крестьян в степные губернии.
В описаниях безрадостного казахского быта прослеживается та же идеология, что была характерна для образованных русских наблюдателей, надеявшихся модернизировать крестьянство европейской части России в конце XIX века. Материалы учрежденного С. Ю. Витте Особого совещания о нуждах сельского хозяйства (в котором Ф. А. Щербина представлял Воронежскую губернию) есть, по сути, не что иное, как собрание жалоб на крестьянскую примитивность, антисанитарию и безнравственность[415]. Однако важно провести различие между скептическим взглядом реформаторов на славянское крестьянство и стереотипными представлениями о скотоводческой жизни, характерными как для большей части материалов экспедиции Щербины, так и для более поздних исследований[416]. Во-первых, такие описания носили неодинаково отрицательный характер. Крестьянин из Тамбовской губернии, пусть даже вечно пьяный, беспутный, безнравственный и враждебный переменам, был для сторонников переселения все же предпочтительнее отсталых кочевников, населявших степь. Об этом, в частности, свидетельствуют фрагменты из отчетов Ф. А. Щербины, где он противопоставляет казахскую трудовую этику предполагаемой славянской. Русские крестьяне, возможно, не были идеальными колонистами, но в глазах многих они выигрывали в сравнении с коренным населением степи. Во-вторых, хотя отрицательное восприятие обеих групп, основанное на этнографических и статистических исследованиях, действительно сыграло значительную роль в попытках «модернизировать» их жизнь извне, характер преобразований в степных провинциях был кардинально иным. Рекомендации Особого совещания касались образования, передачи технологий и изменения форм землепользования, а также переселения из районов с неплодородной почвой. Хотя все эти пункты входили и в планы по преобразованию Казахской степи, в данном регионе они были неразрывно связаны с переселением крестьян и правовым режимом, позволявшим отчуждать землю скотоводов для нужд колонистов [Macey 1987: 43–81][417]. Обвинения сельских жителей в непродуктивности, безнравственности и невежестве – общее место для государств, проводящих в жизнь программы сельскохозяйственных реформ [Коцонис 2006:14–23][418]. Однако преобразования бывают разными. Хотя переселение крестьян в степь было порождено теми же побуждениями, что и аграрные реформы на территории всей империи, там оно носило сугубо колониальный характер.
В то же время общая неуверенность экспедиции Щербины в целесообразности переселения объяснялась не только невольным одобрением казахского скотоводства, которое высказывали участники на первых установочных совещаниях. Во введении к седьмому тому материалов экспедиции вкратце выражается сложное отношение ее участников к переселению:
Невозможно смотреть на [изменение образа жизни кочевников] ни с одной безразличной точки зрения исторической перспективы, ни с узкохозяйственной точки зрения кочевника. В первом случае значило бы пожертвовать теоретическому взгляду кровными интересами населения, во втором закрыть глаза на систематически последовательную деятельность. Пока существует киргиз-скотовод и его стада, нужно принять все меры к тому, чтобы не дать рушиться сразу, внезапно его исконным, исторически сложившимся формам хозяйства. Это было бы истинным природным бедствием [МпКЗ, 7: II–III].
В материалах экспедиции Щербины также прослеживается альтернативный, осторожный подход к выработке норм. Этот подход основывался на двух ключевых моментах. Во-первых, несмотря на оптимистические прогнозы о будущем степи при наличии там русских поселенцев (прогнозы, которые сотрудники экспедиции в основном разделяли), наблюдаемые краткосрочные последствия колонизации для отдельных казахов были разрушительными. Ф. А. Щербина и его соавторы считали, что в результате переселения безземельность казахов в некоторых районах становилась такой же серьезной проблемой, как для крестьянина отсутствие собственного поля, а приход поселенцев приводил к тому, что аренда земли становились непосильной для казахов [МпКЗ, 4: II–III]. В Павлодарском уезде, согласно МпКЗ, поселенцы оказались для казахов из долины Иртыша врагом еще более «беспощадным», чем созданные там ранее казачьи пикеты, так как этот новый класс не склонен сдавать в аренду необходимые земли; в Омском уезде некоторые казахи были уже «совершенно вытеснены» [Там же: 90]. Хотя авторы материалов экспедиции Щербины не всегда указаны, трудно не заподозрить в таких высказываниях влияние будущего поборника независимости А. Букейханова, особенно учитывая, что он, как известно, участвовал в написании тома, посвященного Павлодарскому уезду. В будущем колонизация, возможно, и могла бы принести долгосрочные выгоды, но только в случае, если бы не погубила коренное население степи.
Во-вторых, из-за уникальных характеристик степного биома превосходство оседлого земледелия как
