Лики времени - Людмила Уварова

Корсаков поднялся, побрел дальше в лес, не зная дороги, не ведая, куда его заведут извилистые лесные тропинки…

Позднее, спустя какое-то время, он говорил, что был уверен: все равно не погибнет, найдет своих, непременно найдет. Он не лгал, не старался придумать что-либо. Просто, когда все уже было позади, ему казалось: он знал, что так и будет. Не иначе.

С той поры прошли годы, много-много лет. И в жизни Корсакова, как и во всякой другой жизни, произошли большие перемены: уже не было на свете ни мамы, ни отца, ни старого верного друга Никодимыча, с сестрой Асей приходилось видеться редко — у нее не сложились отношения с его женой. Женился он поздно, уже тогда, когда окончил мединститут, начал работать в клинике врачом-ординатором.

Валерия была операционной сестрой, худенькая, хрупкая, в чем только душа держалась, а характер — железный, властный, не терпящий никаких противоречий, даже малейшего возражения. Главное, чтобы все было по ее, только по ее! Однако узнать характер жены полностью Корсакову довелось только лишь в последующие годы, когда они стали жить вместе, одной семьей.

Поначалу, когда он только-только начал ухаживать за нею, Валерия сдерживала себя, хотя, наверное, это ей нелегко давалось, и все-таки первое время она была мягкой, ласковой, терпеливой, во всяком случае, стремилась казаться именно такой. А потом уже, когда родилась первая дочь и Валерия поняла, что муж охотно подчиняется ей во всем, лишь бы избежать скандалов и ссор, она смогла дать себе волю. И уже не притворялась ласковой, нежной кошечкой, не старалась, скрепя сердце, уступить, промолчать, как бывало на первых порах. Нет, чего уж там!

Она все больше забирала власть над мужем, и он нехотя, но — ничего не поделаешь — покорялся ей, хотя и сознавал в душе: все это не то и жизнь сложилась не так, совсем не так, как он думал, как желал когда-то…

Поэтому он, случалось, ездил в командировки. Более того, любил ездить. Некоторые его коллеги отказывались, не всем было по душе мотаться в поездах или в самолетах, обосноваться ненадолго на чужом месте, иной раз часами дожидаться свободного, номера в гостинице…

А Корсаков всегда охотно ездил, даже сам набивался. Там, вдали от дома, от повседневных забот, от пронзительного голоса жены, от капризных дочек, поразительно походивших на мать, он отдыхал бездумно, ни о чем не жалея, ни с кем не сдружаясь. Вечерами часто гулял по улицам незнакомого города и потом, возвращаясь к себе в гостиницу, крепко, без снов засыпал и спал долго и сладко, совсем как в детстве.

Как-то он признался Асе: «Если бы не случались время от времени командировки, не знаю, как бы я сумел выдержать все это…»

Он не пояснил, что он понимает под словами «все это», но Ася поняла его сразу.

«Еще бы, — согласилась она, — я и вообще-то гляжу на тебя и дивлюсь все время, как это у тебя терпения хватает?»

Однажды осенью ему предложили командировку в Смоленск, на совещание кардиологов средней полосы России. Он, разумеется, поехал.

Вместо положенных трех дней совещание в Смоленске продлилось всего лишь два. Утром на третий день Корсаков, проснувшись в своем номере, подумал: «Быть так близко от Дуси и не поехать, не повидаться с нею?»

Он все реже вспоминал о ней, и все же никогда не покидала мысль когда-нибудь снова увидеть ее.

Когда-нибудь… Он и сам не знал когда, может быть, однажды летом, в дни отпуска, или еще когда?

«Мы, люди, чудовищно неблагодарны, — подчас думал он. — Неблагодарны, забывчивы, поразительно холодны друг к другу. И главное, считаем все это в порядке вещей.

Взять хотя бы меня, ведь я не самый плохой, сам знаю, недаром меня считают порядочным, я не украду, не возьму взятку, не наклевещу, не напишу анонимку, не подведу умышленно, одним словом, вполне подхожу под эту самую рубрику — «порядочный человек». А копни меня поглубже, и что же? Сколько лет прошло, так и не собрался к Дусе, а ведь она спасла меня, бесспорно спасла, может быть, даже знала, что рискует жизнью, и не поглядела ни на что, выходила меня, взяла к себе и заботилась обо мне. И потом, ведь мы были близки с нею, по-настоящему близки, когда я ушел, она ждала меня, думала, вот я появлюсь, вот приду к ней, а я словно в воду сгинул, ни духу ни слуху от меня…»

Он ругал себя, но понимал, что ничем уже невозможно поправить то, что произошло.

Внезапно решение, простое, единственно верное, пришло ему в голову. Он даже вскочил с постели, хотя в номере было довольно прохладно, да, только так, взять и отправиться туда, в Гусино, дорогу он знает, а если и забыл, то, как говорится, люди помогут…

Люди и в самом деле помогли. Вернее, один человек — портье гостиницы, смоленский старожил. Корсаков узнал главное: то, чего он боялся, не случилось, деревня Гусино как была, так и стояла все на том же самом месте; а ему почему-то подумалось, что этой деревни давно уже в помине нет и тогда, ясное дело, Дуся потеряна для него навсегда, тогда уже он ее и следа не отыщет; нет, деревня оставалась все там же, только поездом было ехать до нее никак не меньше, чем часа три, потому что (Корсаков так и не понял) был там какой-то хитрый объезд или еще что-то в том же роде; он не дослушал до конца, спросил:

— А на такси можно до Гусина добраться?

— На такси, вестимо, — ответил портье, любивший щеголять истинно русскими, подчас даже архаичными выражениями, — такси довезет куда вашей душеньке угодно. И стоить будет не так чтобы уж очень дорого… Он пошевелил губами, видимо мысленно подсчитывая предстоящий расход Корсакова, и объявил:

— Рубля на двадцать три потянет, одним словом, на четвертной…

— Осилю, — решил Корсаков.

Ехать надо было около семидесяти километров в сторону от Смоленска.

Серый осенний дождь упал на оголенные деревья, на сжатые, скошенные поля.

Шофер то и дело включал «дворники», проворно очищавшие ветровое стекло от дождевых капель.

Корсаков искоса поглядывал на шофера. Уже немолодой, с седыми висками, клетчатая ковбойка оттеняла коричнево-кирпичный загар, как бы навсегда опаливший кожу.

Широкие, впрочем, не лишенные своеобразного изящества ладони покойно лежали на баранке.

«Кто, интересно, старше, он или я?» — подумал Корсаков. Шофер слегка повернул голову; светлые, с яркими белками глаза, выгоревшие брови, недлинные, но густые, толстогубый рот.

«Нет, я старше, — решил Корсаков. — Безусловно старше!»

Он не заметил, как заснул. Очнулся от громкого голоса:

— Приехали…

Открыл глаза, огляделся. На дороге стоял столб с дощечкой посередине, на дощечке крупные буквы, белым по красному: «Гусино».

— Да, — сказал Корсаков, — приехали.

— Подождать? — спросил шофер, заглушив мотор.

— Спасибо, не нужно, — ответил Корсаков.

Он увидел деревню на холме, всю в деревьях, роняющих листья на землю, ровный порядок домов на широкой сельской улице; дома, как ему показалось, добротные, крепко строенные, окруженные хорошими, прочными на вид заборами.

Нет, все было не так, как ему помнилось, да и вряд ли могло все остаться таким, каким было, ведь прошло столько лет с того самого дня, когда Дуся нашла его на опушке леса и на своих руках перетащила к себе в дом.

Он шел улицей решительно незнакомой, куры рылись в прибитой дождем пыли, деловито пробегали собаки, и большие и маленькие, впереди шагал человек, молодой или старый — со спины не разобрать.

На угловом доме к крыше был прибит красный флаг.

«Должно быть, сельсовет», — догадался Корсаков и не ошибся. На пороге сидела старуха, обирая темными узловатыми пальцами большую головку подсолнечника. В ее фартук дождем сыпались белые незрелые семечки.

— Простите, это сельсовет? — спросил Корсаков, подойдя ближе.

Старуха подняла на него глаза, когда-то, должно быть, голубые, яркие, а теперь окончательно выцветшие, слезящиеся.

— Да, батюшка, — ответила певуче. — Сельсовет, чему же еще быть, ясно, что сельсовет.

— А председатель сельсовета у себя?

Старуха покачала головой:

— Нет, батюшка, никого нонеча нет, одна я за всех осталася.

— Где же они все? — спросил Корсаков.

— Председатель в город поехал, дело у него там какое-то, а секлетарь в декрет пошла, не нынче-завтра родит…

— Так, — сказал Корсаков.

Старуха выжидательно глядела на него слезящимися глазами.

— Скажите, бабушка, — начал Корсаков, — не знаете случайно, где живет Дуся Кергетова?

— Кергетова? — переспросила старуха. — Это какая же Кергетова? — И пояснила: — У нас, почитай, все село Кергетовы.

— И все родственники? — удивился Корсаков.

— Да нет, тут вот что приключилось… — Старуха, видимо, рада была побеседовать с приезжим человеком, то ли давно ни с кем не приходилось говорить, то ли хотелось показать, какая она всезнающая. — Гусином-то мы стали надысь, недавно, может, лет с полсотни, не больше, я еще Кергеты застала, мы тогда Кергетами прозывались, а потом у нас избача убили, Гусин по фамилии, хороший мужчина был, вежливый, со всеми, бывалочи, за ручку здоровается и домой ко всем, бывалочи, придет, поговорит, обо всем как есть расспросит, а его кулаки и прикончили, аккурат когда он полем в свою избу-читальню шел. И долго найти убивцев не могли, а опосля все едино нашли, как ниточка не завивайся, а все кончик найдется…