История Французской революции с 1789 по 1814 гг. - Франсуа Минье

Еще важнее, чем личные нападки, были дебаты о правительственной системе и об образе действия властей и партий. Жирондисты потерпели поражение не только в борьбе против отдельных лиц, но и против Парижской коммуны. Ни одна из предложенных ими мер не была принята: все они были или плохо обоснованы, или слабо поддержаны. Им необходимо было усилить правительство, переменить состав муниципалитета, удержаться в Клубе якобинцев и овладеть им, привлечь на свою сторону толпу или по крайней мере предупредить ее действия, но они ничего этого не сделали. Один из жирондистов, Бюзо, предложил учредить при Конвенте стражу из 3000 человек, набранных в провинции. Эта мера должна была во всяком случае поддержать независимость Собрания, но требовали ее недостаточно настойчиво, и она не была принята. Таким образом, жирондисты произвели нападение на Гору и не ослабили ее, напали на Коммуну и не сумели подчинить ее, боролись с предместьями и не уничтожили их влияния. Париж они раздражили, призывая на помощь провинцию, а нужной помощи получить не сумели; вообще действовали противно самому примитивному благоразумию, ибо всегда вернее сделать что-нибудь, а не угрожать только.

Противники жирондистов прекрасно воспользовались этим обстоятельством. Они озаботились тайно распространять слухи о том, что жирондисты стремятся перенести республику на юг Франции, а остальную часть страны оставить на произвол судьбы; подобные слухи не могли не скомпрометировать Жиронду. Из этих слухов возникло обвинение в федерализме, ставшее затем таким пагубным для этой партии. Жирондисты не уразумели всей опасности такого обвинения и пренебрежительно к нему отнеслись. Обвинению этому, однако, давали все больше веры по мере того, как Жиронда слабела, а противники ее становились все более смелыми. Поводом к более ясному выражению обвинения сначала послужил проект обороняться ог неприятеля за Луарой и, если север будет захвачен неприятелем и Париж взят, перенести место пребывания правительства на юг, а затем то предпочтение, которое жирондисты оказывали провинциям, и то ожесточение, которое они проявляли против агитаторов столицы. Проект обороны противникам Жиронды нетрудно было представить в искаженном виде, приписав его составление другому времени, а из порицания беспорядочных поступков одного города они вывели намерение составить союз всех городов против Парижа. Такими сопоставлениями и передержками удалось выставить жирондистов в глазах толпы федералистами. Пока они выступали с обвинениями против Парижской коммуны и Робеспьера, монтаньярам удалось провести декрет о единстве и нераздельности республики. Здесь также было средство для нападения, и этим предложением набрасывалось на жирондистов подозрение, хотя они и поспешили согласиться с внесенным предложением и даже как будто сожалели, что сами его не сделали.

На пользу монтаньярам послужило еще одно дело, по-видимому, совершенно чуждое распрям партий и во всяком случае весьма прискорбное. Монтаньяры, ободренные неудачей направленных против них попыток, ждали только случая самим перейти в наступление. Конвент был утомлен нескончаемыми дебатами; те члены, которых распри непосредственно не касались, и даже те, которые, хотя и числились в той или другой из враждующих партий, но не стояли в них на первом месте, чувствовали необходимость в соглашении и желали заняться делами республики. Наступило кажущееся перемирие, и внимание Собрания было на некоторое время направлено на новую конституцию, но монтаньяры заставили прервать эти занятия, потребовав какого-нибудь постановления по поводу смещенного с престола монарха. Вождями крайней левой руководили в этом случае многочисленные причины: всего более не желали они, чтобы организация республики пришлась на долю жирондистов и умеренных членов Равнины, стоявших во главе конституционного комитета и действовавших одна через Петиона, Кондорсе, Бриссо, Верньо, Жансонне, а другие через Барера, Сьейеса и Томаса Пейна. Эти люди установили бы буржуазный режим, придав ему только более демократический, чем по Конституции 1791 г., характер. Гора же желала полного господства толпы. Достигнуть своих целей, однако, им не было возможности иначе, как получив господство, а получить его нельзя было иначе, как поддерживая революционное состояние Франции. Кроме желания помешать установлению законного порядка при помощи такого ужасного государственного переворота, каким являлось осуждение Людовика XVI, переворота, который должен был привести в возбуждение все страсти и привлечь к ним все крайние партии, так как в них бы они увидели неподкупнейших хранителей республики, — монтаньяры надеялись еще на то, что жирондисты, не скрывавшие своего желания спасти короля, должны будут выказать свои чувства и тем окончательно погубят себя во мнении толпы. Без всякого сомнения, между монтаньярами были и действовавшие в этом случае совершенно искренне, и такие, в глазах которых Людовик XVI являлся виновным перед революцией, и, наконец, считавшие всякого развенчанного монарха опасным для нарождающейся демократии, но вся партия не могла бы себя выказать такой беспощадной, если бы не стремилась вместе с Людовиком XVI погубить и Жиронду.

С некоторого времени монтаньяры стали подготовлять публику к суду над королем. Якобинский клуб осыпал его ругательствами: об его характере распространялись самые оскорбительные сплетни; его осуждения требовали во имя упрочения свободы. Различные народные общества присылали в Конвент в этом смысле составленные адреса; секции Парижа являлись в заседание; по залу Конвента проносили на носилках раненых 10 августа, взывавших о мести Людовику Капету. Людовика XVI иначе не называли теперь, как этим именем, желая заменить титул короля его фамилией.

Партийные задачи и народное ожесточение — все соединилось против этого несчастного бывшего владыки. Те, кто всего два месяца назад отвергли бы самую идею о каком-либо другом наказании королю, кроме низвержения, теперь были повергнуты в полное оцепенение: во время кризиса так легко утрачивается право защищать свои убеждения. Содержание железного шкафа, найденного у короля в его дворце, особенно усилило фанатизм черни и ослабило защитников короля. После 20 августа в числе бумаг короля были найдены документы, доказывавшие сношения короля с недовольными принцами, эмигрантами и Европой. В составленном по распоряжению Законодательного собрания докладе король обвинялся в намерении изменить государству и подавить революцию. Его упрекали за то, что он 16 апреля 1791 г. написал Клермонтскому епископу, что если бы он приобрел прежнюю власть, то восстановил бы прежний способ правления и возвратил бы духовенству его прежние права. Ему ставили в вину, что позже он предложил начать войну только с целью ускорить приход своих освободителей, что он находился в сношениях с людьми, писавшими ему: „Война принудит все державы соединиться против злоумышленников и злодеев, тиранизирующих Францию, с целью наказание их поставить примером для всех тех, кто пожелал бы нарушить мир в государстве… Вы можете рассчитывать на 150 000 человек пруссаков, австрийцев и вообще иностранцев и на армию из 20 000 эмигрантов“. Наконец, Людовика обвиняли в том, что, публично высказывая порицания своим братьям, он тайно одобрял их образ действия, и в том, что он вообще никогда не переставал действовать против революции.

В подтверждение всех этих обвинений появились и новые факты. В Тюильрийском дворце позади одного из стенных панно оказалось углубление, закрытое железной дверкой. Этот секретный шкаф был указан министру Ролану, и в нем были найдены новые доказательства относительно всех заговоров и интриг дворцовой партии против революции; тут были проекты усилить конституционную власть короля при помощи народных вождей и восстановить прежний порядок при помощи аристократов, планы Талона, соглашения с Мирабо, предложения Буйе, принятые во время Учредительного собрания, и некоторые планы, выработанные уже во время Законодательного собрания. Это открытие еще усилило уже существовавшее ожесточение против Людовика XVI. В Якобинском клубе бюст Мирабо был совершенно уничтожен, а в Конвенте его закрыли занавеской.

В Собрании был возбужден вопрос о процессе несчастного государя, но в сущности, раз он был уже свергнут с престола, он не мог быть даже преследуем. Не существовало и судилища, которое бы было компетентно произнести над ним приговор. Не было и наказания, которому бы его можно было подвергнуть. Конвенту, чтобы создать внешнюю законность для обвинения короля, поэтому пришлось прибегнуть к ложному толкованию права неприкосновенности, которым пользовался Людовик XVI. Громадная ошибка партий заключается в том, что они не столько заботятся о справедливости, сколько о том, чтобы не показаться несправедливыми. Законодательный комитет, которому было поручено составить доклад по вопросу, может ли быть судим Людовик XVI, и если может, то нельзя ли судилищем над ним сделать Конвент, высказался в положительном смысле. Депутат Майль, говоривший от имени этой комиссии, восстал против принципа неприкосновенности, а так как принцип этот признавался в предшествовавшую революции эпоху, то он прибег к уловке, указывая на то, что Людовик неприкосновенен как король, но не как частный человек. Он утверждал, что так как нация не может отказаться от того, чтобы гарантировать себя от произвола правительства, то она противопоставила неприкосновенности короля ответственность его министров, и что там, где король действовал как частный человек и где, следовательно, его ответственность ни на кого не переносилась, он переставал пользоваться правом неприкосновенности. Майль, таким образом, ограничивал дарованную конституцией неприкосновенность Людовика XVI только его поступками и действиями как короля. Он говорил, далее, что Людовик XVI должен быть судим, ибо свержение его с престола вовсе не обозначает наказания, а является простой переменой правительства, что судить его надо по уголовным законам, касающимся изменников и заговорщиков, и, наконец, что судить его должен сам Конвент без соблюдения форм, принятых в других судах. Конвент является представителем народа, народ заключает в себе совокупность всех интересов, представляет собой правосудие, и потому нет возможности, чтобы национальное судилище нарушило правосудие, и не к чему связывать его какими бы то ни было формами. Вот цепью каких страшных софизмов законодательный комитет превращал Конвент в судилище. Партия Робеспьера выказала более последовательности, выставляя на вид исключительно государственные соображения и совершенно отвергая всякие формы, как ложные.