Собрание сочинений: В 10 т. Т. 2: Третий глаз Шивы - Еремей Парнов

— А вы на работу позвоните, — посоветовала Вера Фабиановна.

— Думаете, я не звонила? Сколько раз!

— И что, нету? — спросил Лев Минеевич.

— Не берут трубку!.. У них, правда, всего один выход в город, а телефон у Аркадия Викторовича стоит в кабинете. Но быть того не может, чтобы никто туда не заходил! Обычно дозвониться нельзя — всегда занято.

— Может, он в командировке? — Лев Минеевич не знал, о ком идет речь, но всячески стремился выказать свою осведомленность.

Ковская раз и навсегда должна утвердиться в мнении, что у Веры Фабиановны от него секретов нет.

— Пусть его, — устало отмахнулась Людмила Викторовна. — Какое мне, в сущности, дело?

— Подумаешь, свет в окошке! — поддержала ее Чарская. — Вам о другом теперь думать должно. Надейтесь на лучшее и терпеливо ожидайте перемен… Я почему-то думаю, что Аркадий Викторович сам возвернется. В надлежащий момент.

— С трудом верится. — Ковская покачала головой. — С большим трудом. И хочется, да не получается. Сердце-вещун другое говорит.

— Не напускайте на себя! — запротестовала Вера Фабиановна. — Лучше слушайтесь правильных советов. Я просто уверена, что ваш братец как живым из дому ушел, так невредимым и возвратится.

— Но неужели вы не понимаете, что это абсурд? — рассердилась Людмила Викторовна. — Он бы давно уже дал о себе знать! Хоть какую-нибудь весточку бы подал, чтобы я успокоилась.

— Да хочет он, хочет сообщить, только не может. — Вера Фабиановна причитала с характерными завываниями профессиональной гадалки. — Нельзя ему. В место такое попал, откуда до дому и не докричишься. Хоть рукой подать, а далеко, хоть глаз видит, а рукой не дотянешься. Это где же он? Да тут же, под боком, только оглянуться ему нельзя и дороженьки все перепутаны. Но он вернется, вернется. Срок выйдет, и разрешится ему.

— Вы, Верочка, все равно как про тюрьму вещаете, — не остерегся Лев Минеевич.

— Вас только тут не хватало! — обозлилась Чарская и, наклонившись к нему, шепнула: — Типун вам на язык, старый дурак!

В притворном ужасе Лев Минеевич прикрыл лицо руками.

— Пусть хоть в тюрьме, лишь бы жив был. — Ковская промокнула глаза.

— Да что вы его слушаете! — Вера Фабиановна была возмущена до глубины души. — Станет вам милиция арестанта разыскивать. А то не известно им, кто у них где сидит! Как же!

Лев Минеевич, только что осудивший Верочку за бесстыдное шаманство, вынужден был отдать должное ее житейской сметке и быстроте ума.

— Никого-то я не слушаю. — Ковская отодвинула от себя вазочку, в которой сиротливо оплывал шоколадный шарик. — И ни в какую тюрьму не верю. За что Аркашеньку в тюрьму? Нет, человек, если только он жив, так бесследно не исчезает. И не надо меня утешать, Вера Фабиановна. Я хоть и признаю существование неких надмирных сил, но в отличие от вас твердо придерживаюсь материализма. Одна у меня надежда, что Аркашу похитили и вопреки его воле продолжают где-то удерживать.

— Милиция найдет! — Лев Минеевич оглянулся по сторонам, ища официантку.

— Вы глубоко неправы, Людмила Викторовна, — стояла на своем Чарская. — То есть вы правильно говорите про похищение, но вся разница в том, кто похитил. — Она по-цыгански затрясла плечами. — Далеко Аркадий Викторович проник в тайны заповедные, непозволительно далеко.

— О чем это вы? — не поняла Ковская.

— Все о том же, бедняжка вы моя, все о том, — опять зашаманила неугомонная старуха и, досадливо скривившись, отчетливо прошептала: — Да видела я его, Аркашеньку-то вашего, видела. В хрустале мне открылся.

Глава восьмая

Глубинное горение

— Разве я требую невозможного? — Люсин со свистом продул мундштучок. — Причина смерти и время ее наступления. Это же элементарно.

— Но не в таких условиях. — Крелин кивнул на дверь, из которой они только что вышли. — Уверяю тебя, что подробную медико-биологическую экспертизу можно будет произвести только в Москве.

— Я все понимаю, Яша. — Владимир Константинович повертел мундштук в руках, словно видел его впервые. — Но есть же внешние показатели: трупное разложение, окоченение… Что там еще?

— В данном случае картина получается смазанная. Тело несколько суток пролежало в торфованной воде, почти в жиже.

— Конечно, это могло ускорить… — Люсин задумчиво взъерошил волосы.

— Совсем напротив! — перебил его Крелин. — Гуминовые кислоты обладают ярко выраженными антисептическими свойствами. Известны случаи, когда в торфяниках находили свежие трупы, пролежавшие там многие годы. Своего рода естественная консервация.

— Да, что-то такое, помнится, было… В Шотландии?

— Зачем тебе Шотландия? — пожал плечами Крелин. — Возьми нашу тундру. Про туши мамонтов слыхал?

— Это же вечная мерзлота!

— Вечного, Володя, ничего нет. Мамонты не в вечные льды проваливались, а в тривиальнейшее болото. Ледком их уже потом прихватило. Лет этак через тысячу или того больше. Купца в кафтане петровских времен я своими глазами видел. Под Новгородом. Рана на голове совсем свежая была, словно только-только… Разбойничек небось кистенем по темени тюкнул. Вот что значит моховой торф. Лучше всякой заморозки.

— Следствие через века, — пошутил Люсин.

Он обернулся и в последний раз взглянул на желтый, чуть покосившийся дом, в каменном подвале которого осталось тело Аркадия Викторовича Ковского. Грубо выкрашенная коричневой масляной краской дверь была приоткрыта, и в сумрачной щели тускло отсвечивало железное, вытертое до блеска перило уходящей вниз каменной лестницы.

«Вверх по лестнице, ведущей вниз», — пришли на память чьи-то слова. — Хотя это, кажется, совсем из другой оперы».

Широкий, огороженный выбеленной кирпичной стеной двор был пуст. Сквозь грубый булыжник пробивалась чахлая ромашка. В углу, где когда-то находилась свалка, бурно росли лопухи и чертополох, курчавилась проржавевшая стружка. Несколько поодаль, на темном от пролитой смазки песочке, — машины: красная пожарка, орудовская сине-желтая «Волга» и синий милицейский «газик».

«Совсем не подходящее место для смерти, — подумал Люсин, отгоняя назойливую золотистую муху. — И небо такое бездонное, и облака…»

— Потушили пожар? — спросил он, принюхиваясь. — Вроде меньше пахнет?

— Говорят, еще вчера. Боялись, что перекинется на лес. — Крелин махнул рукой в сторону бетонки. — Пал пришлось пустить.

— Пал?

— Встречный огонь.

— Знаю, — кивнул Люсин. — Стена против стены. Чтоб сам себя пожрал. Поверху огонь далеко не пойдет.

— Торфяник, он ведь изнутри горит. Кто его знает, где наружу вырвется. Пока вроде погасили. Я туда Глеба послал.

— Зачем?

— Понимаешь, — Крелин взял его под руку и потянул к воротам, — я тебе не успел рассказать. Тут начали расследование причин пожара…

— Ну, ну! — заинтересовался Люсин, все еще пристально всматриваясь в черноту невидимой лестницы. — Нас это касается?

— В том-то и дело! Боюсь сглазить, но, кажется, всплыл мотоцикл.

— «Ява»?

— Пока неизвестно. Но что с коляской — это почти точно. Его видели в разных местах.

— Когда?

— В ночь со среды на четверг и, представь себе, вчера.

— Кто видел? Они уверены, что это один и тот же мотоцикл? Номер заметили?

— Погоди, — остановил его Крелин. — Не все сразу… Если бы было что-нибудь определенное, я бы не стал тебя интриговать. Толком никто ничего не заметил, но, мне кажется, перспектива вырисовывается. На пожар, как ты понимаешь, было брошено все. Партийный секретарь, говорят, двое суток с поля не уходил. Силой увели, когда телогрейка на нем задымилась. В таких условиях не до расследования было. Не до жиру, как говорится… Но как только чуточку поутихло, местные ребята взялись за дело и начали опрашивать очевидцев — всех, кого только смогли. Естественно, напирали на первые признаки: дым, начальные очажки и все такое прочее.

— Понятно. — Люсин покорно дал себя увести.

Они вышли за ворота и остановились возле черной новенькой «Волги» с антенной на крыше.

— Поедем? — спросил Люсин, открывая заднюю дверцу.

— Погоди. Я тут с Глебом условился встретиться.

— Ладно. — Владимир Константинович захлопнул дверцу и наклонился к шоферу, уткнувшемуся в «Манон Леско». — Не устал ждать, Николай Иванович?

— Для нас это отдых, — довольно ухмыльнулся шофер и, приспустив стекло почти до конца, высунулся наружу. — Места-то какие были, Константиныч! Райская благодать! И в одну секунду все сгорело… Жалко. Я тут осенью как-то с ружьишком баловался. Уток — видимо-невидимо. Сколько выводков погибло, мама моя родная!

— Выводков? — Крелин бросил спичку, которой ковырял в зубах. — Одного леса триста гектаров выгорело. Так-то!