Сказки русских писателей - Павел Бажов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Чем, чем? – спрашивал Пудик.
– Да не чем, а упадешь на землю, кошка – чик! и слопает! – объяснял отец, улетая на охоту.
Так всё и шло, а крылья расти не торопились.
Подул однажды ветер – Пудик спрашивает:
– Что, что?
– Ветер дунет на тебя – чирик! и сбросит на землю – кошке! – объяснила мать.
Это не понравилось Пудику, он и сказал:
– А зачем деревья качаются? Пусть перестанут, тогда ветра не будет...
Пробовала мать объяснить ему, что это не так, но он не поверил – он любил объяснять всё по-своему.
Идет мимо бани мужик, машет руками.
– Чисто крылья ему оборвала кошка, – сказал Пудик, – одни косточки остались!
– Это человек, они все бескрылые! – сказала воробьиха.
– Почему?
– У них такой чин, чтобы жить без крыльев, они всегда на ногах прыгают, чу?
– Зачем?
– Будь-ка у них крылья, так они бы и ловили нас, как мы с папой мошек...
– Чушь! – сказал Пудик. – Чушь, чепуха! Все должны иметь крылья. Чать, на земле хуже, чем в воздухе!.. Когда я вырасту большой, я сделаю, чтобы все летали.
Пудик не верил маме; он еще не знал, что если маме не верить, это плохо кончится.
Он сидел на самом краю гнезда и во всё горло распевал стихи собственного сочинения:
Эх, бескрылый человек,У тебя две ножки,Хоть и очень ты велик,Едят тебя мошки!А я маленький совсем,Зато сам мошек ем.
Пел, пел да и вывалился из гнезда, а воробьиха за ним, а кошка – рыжая, зеленые глаза – тут как тут.
Испугался Пудик, растопырил крылья, качается на сереньких ногах и чирикает:
– Честь имею, имею честь...
А воробьиха отталкивает его в сторону, перья у нее дыбом встали – страшная, храбрая, клюв раскрыла – в глаз кошке целит.
– Прочь, прочь! Лети, Пудик, лети на окно, лети...
Страх приподнял с земли воробьишку, он подпрыгнул, замахал крыльями – раз, раз и – на окне!
Тут и мама подлетела – без хвоста, но в большой радости, села рядом с ним, клюнула его в затылок и говорит:
– Что, что?
– Ну что ж! – сказал Пудик. – Всему сразу не научишься!
А кошка сидит на земле, счищая с лапы воробьихины перья, смотрит на них – рыжая, зеленые глаза – и сожалительно мяукает:
– Мяа-аконький такой воробушек, словно мы-ышка... мя-увы...
И всё кончилось благополучно, если забыть о том, что мама осталась без хвоста...
Самовар
Было это летней ночью на даче.
В маленькой комнате стоял на столе у окна пузатый самовар и смотрел в небо, горячо, распевая:
Замечаете ли, чайник, что лунаЧрезвычайно в самовар влюблена?
Дело в том, что люди забыли прикрыть трубу самовара тушилкой и ушли, оставив чайник на конфорке; углей в самоваре было много, а воды мало – вот он и кипятился, хвастаясь пред всеми блеском своих медных боков.
Чайник был старенький, с трещиной на боку, и очень любил дразнить самовар. Он уж тоже начинал закипать; это ему не нравилось, – вот он поднял рыльце кверху и шипит самовару, подзадоривая его:
На тебя лунаСмотрит свысока,Как на чудака, —Вот тебе и на!
Самовар фыркает паром и ворчит:
Вовсе нет. Мы с ней – соседи,Даже несколько родня:Оба сделаны из меди!Но она – тусклей меня,Эта рыжая лунишка, —Вон на ней какие пятна!
Ах, какой ты хвастунишка,Даже слушать неприятно! —
зашипел чайник, тоже выпуская из рыльца горячий пар.
Этот маленький самовар и вправду очень любил хвастаться; он считал себя умницей, красавцем, ему давно уже хотелось, чтоб луну сняли с неба и сделали из нее поднос для него.
Форсисто фыркая, он будто не слышал, что сказал ему чайник, – поет себе во всю мочь:
Фух, как я горяч!Фух, как я могуч!Захочу – прыгну, как мяч,На луну выше туч!
А чайник шипит свое:
Вот извольте говоритьС эдакой особой.Чем зря воду-то варить,Ты – прыгни, попробуй!
Самовар до того раскалился, что посинел весь и дрожит-гудит:
Покиплю еще немножко,А когда наскучит мне, —Сразу выпрыгну в окошкоИ женюся на луне!
Так они оба всё кипели и кипели, мешая спать всем, кто был на столе. Чайник дразнит:
Она тебя круглей
Зато в ней нет углей, —
отвечает самовар.
Синий сливочник, из которого вылили все сливки, сказал пустой стеклянной сахарнице:
Всё пустое, всё пустое!Надоели эти двое!
Да, их болтовняРаздражает и меня, —
ответила сахарница сладеньким голосом. Она была толстая, широкая и очень смешлива, а сливочник – так себе: горбатенький господин унылого характера с одной ручкой; он всегда говорил что-нибудь печальное.
– Ах, – сказал он, —
Всюду – пусто, всюду – сухо,В самоваре, на луне.
Сахарница, поежившись, закричала:
А в меня залезла мухаИ щекочет стенки мне...Ох, ох, я боюсь,Что сейчас засмеюсь!
Это будет странно —Слышать смех стеклянный... —
невесело сказал сливочник.
Проснулась чумазая тушилка и зазвенела:
Дзинь! Кто это шипит!Что за разговоры?Даже кит ночью спит,А уж полночь скоро!
Но, взглянув на самовар, испугалась и звенит:
Ай, люди все ушлиСпать или шляться,А ведь мой самоварМожет распаяться!Как они могли забытьОбо мне, тушилке?Ну, придется им теперьПочесать затылки!
Тут проснулись чашки и давай дребезжать:
Мы скромные чашки,Нам всё – всё равно!Все эти замашкиМы знаем давно!Нам ни холодно, ни жарко,Мы привыкли ко всемуХвастун самоварко,И не верим мы ему!
Заворчал Чайник:
Ф-фу, как горячо,Жарко мне отчайно.Это не случайно,Это чрезвычайно!
И – лопнул!
А самовар чувствовал себя совсем плохо: вода в нем давно вся выкипела, а он раскалился, кран у него отпаялся и повис, как нос у пьяного, одна ручка тоже вывихнулась, но он всё еще храбрился и гудел, глядя на луну:
Ах, будь она ясней.Не прячься она днем,Я поделился б с нейВодою и огнем!Она со мной тогдаЖила бы не скучая,И шел бы дождь всегдаИз чая!
Он уж почти не мог выговаривать слов и наклонялся набок, но всё еще бормотал:
А если днем она должна ложиться спать,Чтоб по ночам светлей сияло ее донце, —Я мог бы на себя и днем и ночью взятьОбязанности солнца!И света и тепла земле я больше дам,Ведь я его и жарче и моложе!Светить и ночь и день ему не по годам, —А это так легко для медной рожи!
Тушилка обрадовалась, катается по столу и звенит:
Ах, это очень мило!Это очень лестно —Я бы солнце потушила!Ах, как интересно!
Но тут – крак! – развалился самовар на кусочки, кран клюкнулся в полоскательную чашку и разбил ее, труба с крышкой высунулась вверх, покачалась-покачалась и упала набок, отколов ручку у сливочника; тушилка, испугавшись, откатилась на край стола и бормочет:
Вот смотрите: люди вечноЖалуются на судьбу,А тушилку позабылиНадеть на трубу!
А чашки, ничего не боясь, хохочут и поют:
Жил-был самовар,Маленький, да пылкий,И однажды не прикрылиСамовар тушилкой!Был в нем сильный жар,А воды немного;Распаялся самовар, —Туда ему дорога,Туда и до-ро-га-а!
Случай с Евсейкой
Однажды маленький мальчик Евсейка, – очень хороший человек! – сидя на берегу моря, удил рыбу. Это очень скучное дело, если рыба, капризничая, не клюет. А день был жаркий; стал Евсейка со скуки дремать и – бултых! – свалился в воду.
Свалился, но ничего, не испугался и плывет тихонько, а потом нырнул и тотчас достиг морского дна.
Сел на камень, мягко покрытый рыжими водорослями, смотрит вокруг – очень хорошо!
Ползет не торопясь алая морская звезда, солидно ходят по камням усатые лангусты, боком-боком двигается краб; везде на камнях, точно крупные вишни, рассеяны актинии, и всюду множество всяких любопытных штук: вот цветут-качаются морские лилии, мелькают, точно мухи, быстрые креветки, вот тащится морская черепаха, и над ее тяжелым щитом играют две маленькие зеленые рыбешки, совсем как бабочки в воздухе, и вот по белым камням везет свою раковину рак-отшельник. Евсейка, глядя на него, даже стих вспомнил:
Дом, – не тележка у дядюшки Якова...
И вдруг слышит над головою у него точно кларнет запищал:
– Вы кто такой?
Смотрит – над головою у него огромнейшая рыба в сизо-серебряной чешуе, выпучила глаза и, оскалив зубы, приятно улыбается, точно ее уже зажарили и она лежит на блюде среди стола.
– Это вы говорите? – спросил Евсейка.
– Я-а...
Удивился Евсейка и сердито спрашивает:
– Как же это вы? Ведь рыбы не говорят!
А сам думает:
«Вот так раз! Немецкий я вовсе не понимаю, а рыбий язык сразу понял! Ух, какой молодчина!»