Мадемуазель Шанель - Кристофер Гортнер

Воспользовавшись преимуществом поистине экстраординарных навыков работниц ее мастерской, я создала Roubachka — блузу из черного крепдешина в крестьянском стиле. В коллекции также были отороченное каракулем пальто из шелкового бархата, с подкладкой из стеганого атласа в тон; черные, красные и золотые платья с квадратным вырезом и с коротким рукавом, по краям украшенным вышивкой, и опущенной талией; струящиеся как, водопад, платья, расшитые черным бисером. Для более традиционной повседневной одежды я предложила бледно-серые костюмы с накидками, отороченными беличьим мехом и подбитые фуляром, вязанные из синели свитера и шотландский трикотаж в сочетании с шелковой повязкой для новых причесок в стиле шингл, а также шляпки колокольчиком, украшенные булавками с искусственными драгоценными камнями. Наделали много шума и мои туфли на низком каблуке и с ремешком, застегивающимся на пуговицу, и юбки с низкой талией, которые смело открывали женскую ножку до середины икры. Этот силуэт в Париже окрестили garçonne[37] — словечко заимствовали из названия скандального романа Виктора Маргерита, — а в Лондоне и Нью-Йорке — «сумасбродка».

Русская коллекция принесла мне восторженные отзывы и в других странах. Заказы приходили сразу после демонстрации моделей, мой салон был всегда набит покупателями. Потребовалось нанять еще продавщиц, и я расширила штат, у меня работало несколько русских княгинь и графинь, которые очень нуждались, когда закончились деньги от продажи последних драгоценностей; всем надо было что-то есть и иметь крышу над головой. К концу 1922 года в трех заведениях на меня работало уже две тысячи человек.

Я упрашивала Бо увеличить производство духов «№ 5», поскольку мы не могли удовлетворить спрос. Его неспособность поддерживать производство на должном уровне привела бы к новым затруднениям в бизнесе, о чем бы я потом пожалела.

6

Скандал, касающийся уже лично меня, разразился, когда я вернулась в «Бель Респиро» в Гарше.

Вторая дягилевская премьера «Весны священной» Стравинского, которую я финансировала, обернулась полным триумфом, и «Русский балет» получил приглашение на гастроли в Германию и Испанию. Пока композитор и его труппа были на гастролях, в моем доме поселились приехавшие из Швейцарии его жена и две хилые дочери — видно было, что все это семейство долго не протянет. Вскоре после моего возвращения из Биаррица вернулся и Стравинский. Однажды он подстерег меня в гостиной и ни с того ни с сего объявил о своей неугасимой любви ко мне.

Поначалу я была даже польщена, хотя его заявление было для меня как гром среди ясного неба.

— Но там, наверху, ваша жена, — ответила я ему.

И действительно, оттуда, где мы стояли, послышался ее кашель, сухой, какой бывает при воспалении легких, — звук его проникал даже сквозь потолки.

— Она все знает, — сказал он. — Кому, как не ей, я могу излить душу и рассказать о своем великом чувстве?

Боже мой, этого еще только не хватало! Расставшись с одним нищим русским любовником, я еще не была готова принять другого. Стравинского трясло как в лихорадке, он сжимал мои руки, а тут еще, как на грех, с подносом вошла моя экономка Мари, но она, не подавая виду, будто что-то слышала, стала расставлять на столе чашки и тарелки с печеньем — мы как раз собирались пить чай. Выдержка у нее была образцовая, как и у ее мужа, дворецкого Жозефа, но вот за Стравинского я очень боялась — похоже, он был лишен этого качества; так и оказалось.

— Боюсь, это невозможно, — заявила я, вырывая руки. — Я… Вы меня простите, бога ради, но я не испытываю к вам тех же чувств. — (Его длинное жалкое лицо застыло.) — О да, конечно, я вас обожаю, я преклоняюсь перед вашим необыкновенным талантом, но, увы, не более того. Вы человек женатый. А я не замужем.

— Но раньше вы ведь любили женатых мужчин! — выпалил он. Впрочем, я так и не поняла, говорил он с гневом или с сожалением. Но этот его намек на Боя мне очень не понравился. Но затем он добавил: — Я все вижу. То, что мне про вас говорили, — правда. Ваше сердце отдано другому.

Дешевая мелодраматичность минуты могла бы вызвать пренебрежительный смех, но от его слов я застыла на месте и похолодела.

— И что же вам про меня говорили? — спросила я.

Он вытащил из кармана помятый желтый листок бумаги:

— Меня предупреждали. Но я надеялся, что Романов не сможет надолго удержать вашу привязанность, особенно когда ему нечего предложить столь изысканной, столь совершенной женщине, как вы.

— Дайте-ка взглянуть… — Я взяла у него листок — это была телеграмма, посланная из Парижа в Испанию, — и прочитала: — КОКО — МАЛЕНЬКАЯ ШВЕЯ, ХУДОЖНИКАМ ОНА ПРЕДПОЧИТАЕТ ВЕЛИКИХ КНЯЗЕЙ.

Я скомкала листок в кулаке. Не было нужды спрашивать, кто послал ему эту телеграмму, не пожалев на нее денег. Конечно, Мися, это была ее мелкая месть за то, что я финансировала проект Дягилева и он узурпировал ее место рядом со мной. Должно быть, однажды по секрету Стравинский сообщил ей о своем увлечении мной, и ей хотелось разрушить нашу с ним гипотетическую связь, существующую только в ее воображении.

Стравинский побледнел:

— Я оскорбил вас. Это непростительно с моей стороны. Я немедленно съезжаю.

— Нет, — сказала я таким ледяным тоном, что он сразу остановился. — Поведение женщины, пославшей вам телеграмму, постыдно и непростительно. Я и слышать не хочу о том, что вы съезжаете. — Я засмеялась, хотя и с трудом, чувствуя болезненный скрежет в горле. — А сейчас давайте-ка выпьем чая и как добрые друзья поговорим о вашем будущем. Хорошо?

Я убедила его остаться у меня и хорошенько подумать о своих обязательствах перед труппой «Русский балет», при этом всячески подчеркивая, что слабое здоровье его жены и дочерей требует спокойствия и стабильности во всем. И пока он беспомощно кивал и молил о прощении, я и сама успокоилась и определилась со своей линией поведения.

Нет, я не стану изгонять Мисю из своей жизни, как бы мне самой этого ни хотелось. Что с нее взять, она ведет себя так, как диктует ей ее натура. Если она любит, то способна опалить своей любовью. Надо просто обезопасить себя, чтобы ее склонность все разрушать больше никогда не затрагивала мою жизнь.

Мы останемся подругами, но только на моих условиях.

В начале 1923 года мне должно было исполниться уже сорок лет. Я старалась как можно больше заботиться о здоровье, брала уроки танцев, воздерживалась от чрезмерных излишеств. Все кругом без устали повторяли, что я выгляжу вдвое моложе своего возраста, и спрашивали, в чем секрет моей молодости. Я, конечно, видела, что время и на мне оставило свой неуловимый отпечаток, но лесть проникала в мою душу, тешила сознание, когда я вспоминала, какой была прежде: худенькой, робкой девчушкой или дерзкой юной женщиной, которая пела в «Ротонде». Иллюзию собственной молодости я поддерживала короткой стильной прической, обрамлявшей мое узкое, как у эльфа, лицо, почти не знающее макияжа, если не считать туши, оттеняющей мои большие черные глаза, и ярко-красной помады, без которой я никогда не появлялась на людях. Бросая вызов общим правилам, я была всегда загорелой до бронзы, эту привычку я приобрела еще в Италии, и, глядя на меня, мои клиентки на всех пляжах от Лазурного Берега до Довиля стали мазать лицо кокосовым маслом.

И все же сорок лет — это серьезная веха в жизни, и я решила отметить ее не с показной скромностью, а дерзко, в том стиле, благодаря которому я и стала человеком известным. Вернувшись из «Бель Респиро», я арендовала просторный «Отель де Лозан» на улице Фобур Сент-Оноре — здание, построенное в 1719 году, с садом, который тянулся до авеню Габриэль, где мы с Боем провели наши самые счастливые годы. В каком-то смысле я повторяла судьбу своего отца с его охотой к перемене мест, а может, просто стала уставать нести в себе груз воспоминаний, которые, казалось, неизбежно скапливались в домах, где я жила. Я уже привыкла к скитальческому образу жизни и всякий раз с нетерпением ждала перемен, чтобы снова обставлять свою новую резиденцию коромандельскими ширмами из сандалового дерева, венецианскими зеркалами и античными статуями, купленными в Италии. Здесь я прибавила лампы из хрусталя с пергаментными абажурами и бежевые диваны в стиле Людовика XIV.

В этом доме я стала полноправной хозяйкой. Друзья приходили ко мне в гости толпами — Пикассо, Кокто, Дягилев и Вера Бейт, очаровательная рыжеволосая разведенка, приводившая с собой множество друзей и знакомых. Она познакомилась со мной в ателье и убедила меня открыть бутик в Лондоне. Но самые большие заказы поступали из Америки, где моя одежда как раз поспевала за быстро шагающим вперед миром, но славу я завоевала и в Англии тоже, и Вера была одной из самых моих верных и преданных сторонниц. Постоянно вращаясь в самых высоких английских кругах, она вечно нуждалась в деньгах, и я подкинула ей у себя работу: в обществе она должна была появляться только в моих моделях и тем самым привлекать ко мне новых клиенток.