Половина желтого солнца - Чимаманда Адичи

— Браво, Харрисон! — похвалила Кайнене с озорным огоньком в глазах. Она была в хорошем настроении: когда Ричард приехал, она повисла у него на шее и закружила в шуточном танце по натертому паркету гостиной.

— Спасибо, мадам. — Харрисон раскланялся.

— А дома вы готовите то же самое?

Харрисон обиженно надулся.

— Дома я не готовить. Мой жена готовить местный блюд. — Я готовить любой европейский блюд, все, что мой хозяин кушать в своя страна.

— Наверное, вам тяжело дома есть местные блюда. — Кайнене подчеркнула слово «местные», и Ричард едва сдержал смех.

— Да, мадам. — Харрисон снова отвесил поклон. — Но надо себя заставлять.

— Ваш пирог вкуснее, чем тот, который я ела в прошлый раз в Лондоне.

— Спасибо, мадам. — Харрисон просиял. — Мой хозяин говорить, что все в доме мистера Оденигбо сказать то же самая. Раньше я давать моему хозяин с собой еда, но больше я не готовить для мистер Оденигбо, потому что он кричать на мой хозяина. Кричать как сумасшедша, весь улиц слышать. У него с головой непорядка.

Кайнене повернулась к Ричарду, подняла брови. Ричард сбил рукой стакан с водой.

— Я приносить тряпка, сэр, — засуетился Харрисон.

— Что это Харрисон несет? — спросила Кайнене, когда вытерли воду. — Революционер на тебя наорал?

Ричард мог бы солгать. Харрисон-то в тот раз ничего не понял. Но врать Ричард не стал, боясь запутаться. Если правду из него вытащит Кайнене, будет хуже вдвойне. И он рассказал Кайнене все как есть. Рассказал, как они с Оланной выпили белого бургундского и как потом он горько сожалел о случившемся.

Кайнене отодвинула тарелку, оперлась локтями о стол, опустила подбородок на сцепленные руки. Минута шла за минутой, а она все молчала. По лицу нельзя было прочесть ее мысли.

— Надеюсь, ты не станешь просить прощения, — проговорила она наконец. — Большей пошлости не придумаешь.

— Пожалуйста, не гони меня.

На лице Кайнене мелькнуло удивление:

— Выгнать? Не слишком ли просто?

— Я виноват перед тобой, Кайнене.

Ричард чувствовал себя прозрачным, казалось, Кайнене видит его насквозь. Она смотрела на него, а Ричарду чудилось, будто она различает деревянную резьбу за его спиной.

— Значит, ты волочился за моей сестрой. Как все.

— Кайнене… — начал Ричард.

Она встала:

— Икеджиде! Убери со стола.

Они вдвоем выходили из столовой, когда зазвонил телефон. Кайнене не стала брать трубку, но телефон не умолкал, и ей пришлось ответить. Вернувшись в спальню, она сказала:

— Это Оланна.

Ричард не спускал с нее молящих глаз.

— Я могла бы простить, если бы ты переспал с кем-то еще. Только не с моей сестрой, — сказала Кайнене.

— Прости меня.

— Ночевать будешь в комнате для гостей.

— Да, да, конечно.

Ричард не мог угадать мыслей Кайнене, и это самое страшное. Он взбил подушку, поправил одеяло, устроился на кровати, попытался читать. Но мешали беспокойные мысли. Вдруг Кайнене позвонит Маду и все ему выложит, а Маду, вдоволь насмеявшись, скажет: «Зря ты с ним связалась, пусть убирается вон, вон, вон». Уже засыпая, Ричард вспомнил слова Мольера: «Безоблачное счастье может наскучить, в жизни никак нельзя обойтись без приливов и отливов».

Утром Кайнене встретила его с каменным лицом.

Дождь барабанил по крыше, и низкие тучи погрузили гостиную в полумрак. Кайнене сидела при свете с газетой и чашкой чая.

— Харрисон жарит блинчики. — Она снова уткнулась в газету.

Ричард сел напротив, не зная, куда деться, даже чаю налить было стыдно. Молчание Кайнене, звуки и запахи из кухни внушали ему тревогу.

— Кайнене… Давай поговорим.

Кайнене подняла взгляд, и Ричард увидел, что глаза у нее опухшие, воспаленные, полные обиды и гнева.

— Мы поговорим, когда я захочу, Ричард.

Ричард уставился в пол, как нашкодивший мальчишка, и вновь его охватил страх, что Кайнене попросит его навсегда исчезнуть из ее жизни.

Ближе к полудню раздался звонок в дверь, и когда Икеджиде объявил, что приехала сестра мадам, Ричард ждал, что Кайнене не пустит Оланну на порог. Но ошибся. Кайнене велела Икеджиде принести выпивку и спустилась в гостиную, а Ричард, стоя на лестнице, напряг слух. Слышен был плачущий голос Оланны, но слов не разобрать. Оденигбо говорил мало, непривычно спокойным тоном. Потом Ричард услышал голос Кайнене, ясный и твердый: «Ждать от меня прощения глупо».

Наступила тишина, скрипнула дверь. Ричард подбежал к окну. Из ворот задним ходом выезжала машина Оденигбо, синий «опель», который завернул к нему во двор на Имоке-стрит. Тогда Оденигбо, в наглаженном костюме, выскочил с криком: «Держись подальше от моего дома! Понял? Держись подальше! Чтоб ноги твоей не было в моем доме!» А Ричард, стоя в дверях, ждал, что Оденигбо бросится на него с кулаками. Потом до него дошло, что Оденигбо вовсе не собирается его бить, — наверное, не хочет руки марать, — и эта мысль вогнала его в тоску.

— Подслушивал? — спросила Кайнене, входя в комнату. Ричард отвернулся от окна, а она, не дожидаясь ответа, добавила беззлобно: — Я и забыла, что у революционера внешность чемпиона по борьбе, — однако не без изящества.

— Я никогда себе не прощу, если потеряю тебя, Кайнене.

Она стояла с неподвижным лицом.

— Утром я взяла из кабинета твою рукопись и спалила.

Ричард не смог бы дать названия охватившим его чувствам. «Корзина рук», стопка страниц, что могла бы стать основой настоящей книги, потеряна безвозвратно. Никогда больше не повторить тот напор и мощь, что рвались наружу с каждым словом. Впрочем, разве это важно? Главное другое: спалив рукопись, Кайнене дала понять, что не бросит его; если б она решила уйти, то вряд ли причинила бы ему боль. Может, у него и нет призвания к писательству. Он где-то читал, что для настоящего писателя его искусство важнее всего, даже любви.

6. Книга: Мир молчал, когда мы умирали

Он пишет о том, как мир молчал, когда биафрийцы умирали, и доказывает, что в молчании повинна Британия. Оружие и помощь, что Британия давала Нигерии, определили отношение других стран. Соединенные Штаты считали Биафру «областью интересов Британии». Премьер-министр Канады спросил: «А где это — Биафра?» Советский Союз посылал в Нигерию самолеты и специалистов, радуясь возможности расширить влияние в Африке, не задев при этом ни Америку, ни Британию. А белые расисты ЮАР и Родезии торжествовали, в очередной раз убедившись, что правительства, возглавляемые черными, обречены на провал.

Коммунистический Китай осудил англо-американо-советский империализм, но больше никак не поддержал Биафру. От Франции Биафра получала оружие, но так и не дождалась признания, нужного ей как воздух. И наконец, многие страны Африки опасались, что вслед за Биафрой потребуют независимости и их территории, поэтому встали на сторону Нигерии.

Часть IV

Оланна вздрагивала при каждом раскате грома. Ей представлялось, что их опять бомбят, с самолета сыплются бомбы и одна из них может угодить в дом, прежде чем они с Оденигбо, Малышкой и Угву успеют добежать до бункера на той же улице. Порой ей бывало страшно, что бункер обвалится и раздавит их. Оденигбо вместе с соседями соорудили его за неделю. Вырыли яму величиной с большой зал, сделали крышу из пальмовых бревен, скрепленных глиной, и Оденигбо сказал: «Теперь нам нечего бояться, нкем. Нечего». Но когда он учил ее слезать по неровным ступеням, Оланна заметила свернувшуюся в углу кольцом змею. Серебристые метки поблескивали на ее черной коже, вокруг сновали сверчки, из ямы веяло могильной сыростью, и Оланна закричала.

Оденигбо убил змею палкой и пообещал понадежней приладить железный лист у входа в убежище. Оланна не понимала его спокойствия. О новом мире, в котором они оказались, о переменах в их жизни он говорил невозмутимым тоном. Когда Нигерия провела денежную реформу и Радио Биафра тоже спешно объявило о новой валюте, Оланна четыре часа простояла в очереди в банке, увертываясь от кулаков мужчин и тычков женщин, пока не обменяла нигерийские деньги на красивые биафрийские фунты. А потом, за завтраком, потрясла пухлым конвертом с банкнотами и объявила: «Вот вся наша наличность».

Оденигбо весело глянул на нее.

— Мы оба зарабатываем, нкем.

— У вас в директорате уже второй месяц задерживают зарплату. — Оланна взяла с блюдца Оденигбо пакетик чая и опустила в свою чашку. — А то, что мне платят в Аквакуме, — разве это деньги?

— Скоро мы заживем по-прежнему, но уже в свободной Биафре, — заверил Оденигбо обычным бодрым голосом.

Оланна прижалась к своей чашке щекой, чтобы насладиться теплом, чтобы оттянуть первый глоток жидкого чая из использованного пакетика. Оденигбо встал из-за стола и поцеловал ее на прощанье, а Оланна задумалась, почему его не пугает их бедность. Может быть, потому, что он не ходит на рынок и не знает, что стакан соли дорожает на шиллинг в неделю, курицу рубят на мелкие кусочки, но цены все равно бешеные, а рис продают только маленькими пакетиками, потому что мешки никому не по карману. В ту ночь Оланна не издала ни звука, впервые в жизни она не разделяла его наслаждения. Он что-то нашептывал ей в ухо, а она оплакивала свои сбережения в лагосском банке.