Педагогические поэмы. «Флаги на башнях», «Марш 30 года», «ФД-1» - Антон Макаренко

– Как снять? Как снять? Что вы говорите? А кто будет делать шишки?

– Все равно снять. Пускай там Нестеренко, и Синицын, и Крусков страдают, а пацанов снять.

И как ни убеждал, как ни обещал, как ни обижался Соломон Давидович, а совет бригадиров постановил: малышей из литейного цеха снять немедленно. Соломон Давидович прибежал в кабинет Захарова, терпеливо переждал, пока разойдутся посетители, и, оставшись наедине, спросил с укором:

– Как же вы так молчите? Вот они взяли и постановили. Ну, а теперь что?

– Я и сейчас молчу, Соломон Давидович.

– Ну и что?

– Ну и ничего.

– Конечно, слово – серебро, а молчание – золото, но нельзя же молчать, если какие-то мальчишки разрушают целое большое дело.

Вошел Витя Торский с листом бумаги:

– Приказ о снятии шишельников.

Захаров молча подписал. Витя подмигнул Соломону Давидовичу и вышел. Соломон Давидович закричал:

– Вы подписали?

– Подписал.

– Снятие шишельников?

Он не дождался ответа – выбежал. Быстро, задыхаясь, пробежал мимо часового, по дорожке цветников, мимо «стадиона» и кузницы, хлопнул окованной дверью механического цеха и вторгся в деревянную конторку Волончука:

– Товарищ Волончук, где же труба?

– Какая труба?

– Как, какая? Вентиляция, черт бы ее побрал!

– Так железа же нет!

– Железа нет? Я должен принести вам железо?

– Я и сам принесу! Так его нету!

Соломон Давидович запрыгал перед Волончуком, разгневался:

– Нету? Нету? Идем! Идем, я покажу вам железо.

Волончук удивленно поднял скучные глаза.

– Идем! – кричал на него Соломон Давидович.

Соломон Давидович со скоростью ветра пролетел через двор. Волончук делал за ним двухметровые шаги и не успевал. На углу машинного цеха отвалился нижний конец водосточной трубы. Соломон Давидович на ходу оборотился к Волончуку, показал пальцем:

– Это вам железо?

Пока медлительный Волончук посмотрел на железо, пока собрался посмотреть на Соломона Давидовича, тот был уже далеко. Волончук снова начать делать шаги длиною в два метра.

У крыши старого сарая давно отвернуло бурей лист железа. И на этот лист показал пальцем Соломон Давидович и закричал гневно:

– Это вам железо?

И на это железо так же медленно посмотрел Волончук и ничего не возразил, потому что это действительно было железо.

Наконец Соломон Давидович подлетел к куче всякого хлама. На верху кучи лежала прогоревшая, проржавевшая, выброшенная печка-буржуйка.

И в сторону буржуйки ткнул пальцем Соломон Давидович и сказал саркастически:

– Может, вы скажете, что это не железо?

Волончук поднял глаза на буржуйку да так и остался стоять. Разгневанный Соломон Давидович давно скрылся в недрах стадиона, а Волончук все стоял и смотрел. Потом он глянул в ту сторону, куда убежал начальник, злобно плюнул и опять вперил взгляд в буржуйку. В таком положении и застал его Виктор Торский, проходивший мимо, и спросил:

– Товарищ Волончук, чего вы здесь стоите?

Не оборачиваясь, Волончук мотнул головой и ухмыльнулся пессимистически:

– Это, говорит, вам железо.

Витя Торский засмеялся и пошел дальше.

Соломон Давидович пролетел сборный цех, потом машинный цех, потом швейный цех, потом другие цехи, везде отдавал нужные распоряжения, спорил, огрызался, доказывал, но был весел, остроумен и напорист. Такой же жизнерадостный, сделав полный круг, он влетел в комнату совета бригадиров, потный и задыхающийся, упал на диван, положил руки на живот и сказал Вите Торскому:

– Можете ваш приказ отменить. Что у нас за люди, объясните мне, пожалуйста? Вдруг сегодня такие разговоры: для вентиляции нету железа. Так я им сейчас показал столько железа, что его хватит на сто вентиляций.

Витя Торский поднял одну бровь, но Соломон Давидович уже улетел.

К вечеру у него было хорошее настроение. Он деятельно занимался в своей конторке: перебирал ордера, наряды, что-то подсчитывал. Вошел мастер литейного цеха Баньковский, стал у дверей. Соломон Давидович спросил энергично:

– Сколько сегодня отливка?

– Четыреста масленок.

– Почему так мало?

– Завтра совсем не будет.

– Как это не будет?

– Шишельники сегодня ушли. Говорят – приказ. И завтра, сказали, не придут.

– Какие шишельники? Вот эти самые – Гальченки разные, Мальченки! Так они же пацаны. Что вы, не можете с ними поговорить?

– Да, с ними поговоришь. А на завтра ни одной шишки.

– А вы не можете сами сделать?

– Все сам да сам. Я и начальник цеха, и мастер, и литейщик… и шишельник. Спасибо вам. И барабан мой.

– Барабану вы можете спокойно сказать: ауфвидерзейн.

– Как это так?

– А так: завтра оценю барабан как представляющий по качеству лом. И заплачу вам пятнадцать процентов.

– Соломон Давидович!

– Отоприте литейную! Сейчас придут шишельники.

Соломон Давидович знал, куда нужно обращаться: он отправился прямо в четвертую бригаду. Там в спальне он нашел Фильку и сказал ему:

– Ты же понимаешь, это ваши деньги и ваше производство. Это не мое производство. Может, ты воображаешь, что ты какой-нибудь там паршивый шишельник? Так это неверно. Вы сегодня ушли, завтра не будет отливки, и будут стоять литейщики, токари, никелировщики и упаковщики. И мы не выпустим тысячу масленок, легко сказать: тысяча машин без масленок, а мы теряем пятьсот рублей чистой прибыли. Разве ты не понимаешь?

– Я понимаю.

– Ну вот: ты – хороший мальчик. Возьми этого Петьку, Кирюшку, Ваньку, Семена и так далее и приходите в литейную.

– Так… приказ.

– Что такое приказ?.. Сейчас же лить нет, дыма нет, никого нет. До сигнала «спать» успеете сделать тысячу шишек.

– Все равно… приказ.

– Ах, какой ты…

И уговорил Соломон Давидович Фильку. Через полчаса открылась дверь в пустую литейную и в нее вошли: Соломон Давидович, Филька, Ваня Гальченко, Петька Кравчук и Кирюша Новак. Остальных Филька не нашел. В литейной Соломон Давидович тихо спросил:

– Вас никто не видел?

– Нет, никто, – так же шепотом ответил Филька.

Шишельники немедленно приступили к работе. Глухо застучали по песку деревянные молотки, больше никаких звуков не было, никто не разговаривал и не делился впечатлениями. Но через час дверь в литейную распахнулась и голоногий румяный Володька вытянулся на пороге:

– Товарищи колонисты! Распоряжение заведующего колонией!

Блюм скривил лицо, замахал на Володю руками:

– Какие там еще распоряжения? Потом скажешь. Видишь, люди работают!

Володя завертел головой:

– Эге. Это дело серьезное. Всем товарищам: Шарию, Гальченко, Кравчуку и Новаку немедленно отправиться под арест в обычном порядке!

Филька замер на месте[205]:

– Ох, ты черт! На сколько часов?

– Не на сколько часов, а до общего собрания.

Все четверо застыли. Кто-то выронил молоток. Филька косо посмотрел на Соломона Давидовича:

– Я говорил!

Володя Бегунок, уступая дорогу, сказал серьезно:

– Пожалуйте, товарищи.

Четверо молча гуськом вышли. Бегунок на пороге прищурился на Соломона Давидовича и тоже убежал. Соломон Давидович сказал:

– Какой испорченный мальчик!

15

Четыре тысячи оборотов

Это было дело серьезное: четверо обвиняемых стояли на середине без поясов – они считались арестованными.

Перед этим они два тяжелых часа просидели в кабинете Захарова. Дежурный бригадир Нестеренко входил и выходил, что-то негромко сообщал Алексею Степановичу, на арестованных даже не глянул.

Обычно в эти часы от ужина до рапортов – самые людные часы и в кабинете, и в комнате совета бригадиров. А сейчас, как сговорились: никто в кабинет не заходит, а если и заходит, то строго по делу. И сам Алексей Степанович сегодня «не такой»: он что-то там записывает, перелистывает, считает, на входящих еле-еле поднимает глаза и говорит сквозь зубы:

– Хорошо!

– Все! Можешь идти!

Арестованным за все это время он не сказал ни слова. Володе он сказал:

– Блюма! Срочно!

И Володя как-то особенно отвечает «есть» шепотом.

Блюм пришел подавленный, краснолицый, на арестованных не посмотрел, сел и сразу вытащил из кармана огромный платок – пот его одолевал. Захаров заговорил с ним сухо:

– Товарищ Блюм. Литейную я закрываю на неделю. Заказ на десять тысяч масленок литья из нашего сырья и по нашим моделям я уже передал Кустпромсоюзу.

Соломон Давидович хрипло спросил:

– Боже мой! По какой же цене?

– Цена с нашей доставкой два рубля.

– Боже мой! Боже мой! – Соломон Давидович встал и подошел к столу: – Какой же убыток! Нам обходится в шестьдесят копеек!

– Я дал распоряжение кладовщику сейчас начать отправку в город моделей и сырья.

– Но вентиляцию можно поставить за два дня! А вы закрыли на неделю!

– Я так и считаю: первые три дня вентиляцию будете ставить вы: я уверен, что она будет сделана плохо, я ее не приму. После этого четыре дня вентиляцию будет ставить инженер, которого я приглашу из города.