Романовы. Пленники судьбы - Александр Николаевич Боханов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Генерал-адъютант, генерал от артиллерии, Екатеринославский и Таврический генерал-губернатор, командующий Черноморским флотом; в 1793 году Зубов получает графский титул, а чуть позже Австрийский Император Иосиф II возводит Зубова и трех его братьев в княжеское достоинство Священной Римской Империи. К концу царствования Екатерины Зубов имел тринадцать государственных должностей и практически не исполнял ни одной!
Екатерина подарила своему любимцу, умевшему уверить старую обрюзгшую женщину, что «она не потеряла девичьей свежести», огромные земельные владения и более тридцати тысяч крепостных крестьян.
В 1795 году Зубов выдвигает фантастический план: завоевать Персию и весь Восток до Тибета, а затем начать поход для завоевания Константинополя. Екатерина Великая этот безумный план без колебаний одобрила, а начавшаяся вскоре война с Персией привела государственные финансы России в полное расстройство и деморализовало армию.
Не достигнув и тридцати лет, Платон Зубов мог уверенно говорить, что «жизнь состоялась». Однако наступил ноябрь 1796 года и последовал крах. Павел Петрович изгнал Зубова со всех должностей и запретил тому показываться в столицах. Лишь в конце 1800 года Император явил великодушие: Зубову было разрешено вернуться в Петербург, где он, его братья Валериан (1771–1804), Николай (1763–1805) и сестра О.А. Жеребцова (1766–1849) сделались активными участниками заговора с целью свержения Императора Павла.
Какие же уж тут «дела департамента», «нужды ведомства», интересы страны. Об этом в высшем обществе и говорить-то было не принято. Разложение – самое точное слово, передающее состояние административно-управленческой среды в последние годы правления Екатерины. Причём разложение, граничившее с деградацией, затронуло в первую очередь высший бюрократический слой, что в свою очередь не могло не отразиться на всей системе управления.
Особо удачливых ждали вечера у Императрицы, где в Бриллиантовом зале Зимнего Дворца, или Концертном Зале Екатерининского Дворца в Царском Селе, или ином каком-нибудь зале происходили важные «ассамблеи»: карточные игры под звуки арфы или флейты. А затем ужины в присутствии Государыни, продолжавшиеся порой до двух-трёх часов ночи. И так почти каждый день, из года в год, десятилетиями.
Дамам на балах чуть ли не все «прелести» можно было всему свету показать. Некоторые до того оголялись, что чуть ли полуголыми являлись: снизу еще прикрывались, а сверху – немного редких кружев и страусиных перьев, вот и весь наряд. Екатерина не поощряла, когда девицы фривольности вытворяли, а к «зрелым дамам» была снисходительна. Некоторые из них так напомаживались и обнажались, носили такие вырезы (декольте), что чуть ли не выскакивали из платья, почти как в бане. И без стеснения демонстрировали давно увядшие прелести, что всегда служило излюбленной темой для иронических замечаний Екатерины. Она по себе знала, что никакими помадами и перьями старость не одолеешь.
И где-то там далеко-далеко от золоченых столичных залов располагалась огромная и тёмная страна, которая называлась Россией. Миллионы «грязных» и «необразованных» людей сеяли и убирали урожай, растили скот, рожали детей, гнили на шахтах и рудниках, погибали в чаду заводов и фабрик, мёрзли на постах и в холодных казармах, но «настоящая жизнь» была именно в столичных дворцовых гостиных. Здесь, и только здесь, делалась «высокая политика», здесь, и только здесь, господствовал «высокий имперский штиль», европейский изыск и настоящий «политес».
Важно было улавливать все нюансы придворных рокировок: кого Императрица пригласила в свои партнёры за карточный столик, с кем она разговаривала, на кого смотрела, кого по плечу ударила веером и главное – что сказала, каким тоном и о чём был разговор. Во имя интересов карьеры необходимо было обязательно знать и благорасположение очередного фаворита; к кому он подошёл, кого позвал, с кем разговаривал. Все надо было зафиксировать в мельчайших деталях, а потом обсуждать и анализовать до следующего случая.
Разнузданный маскарад фаворитов практически на протяжении всей своей жизни мог наблюдать Павел Петрович. Зрелище было невыносимым, нетерпимым, но сделать он ничего не мог. Особенно омерзительными были отношения матери с Платоном Зубовым, которого она прилюдно обнимала, ласково гладила по голове, называя «черноволосым любимым чадом». И это при живом сыне и при взрослых внуках! Никто никогда не узнал и не написал о том, сколько душевных мук стоило Павлу Петровичу созерцание всего этого непотребства на протяжении тридцати с лишним лет. Известно только, что он стыдился свой распутной матери, а Зимний Дворец ненавидел всеми фибрами души. Там всё было пропитано и пронизано развратом, и он серьезно думал о том, чтобы превратить Дворец из царской резиденции в казармы лейб-гвардии. Но не превратил, не успел…
Фривольные нравы возобладали при Дворе после воцарения Екатерины; это была нескончаемая череда демонстрации увлечений, «амурных историй», а проще говоря – похоти. Эту атмосферу «свободы нравов» повелительница России специально не насаждала, но ей и не препятствовала. Ведь когда все кругом погрязли в увлечениях, в адюльтерах и пороке, то и собственная развратность уже и не казалась вызывающей. Волей-неволей Павлу Петровичу с ранних пор приходилось не только наблюдать происходящее со стороны; но с некоторыми из «объектов» увлечения матушки общаться не раз. Особенно это было непереносимо в детстве, когда он не мог отказать, не имел права уклониться, так сам себе не принадлежал.
Екатерина явно хотела вовлечь сына в круг общения фаворитов; нечего ему сидеть сиднем за французской энциклопедией и за европейскими романами. Какие мысли у него там в голове бродят; одному Богу известно. Пусть он лучше уж начнёт ухаживать, волочиться за молоденькими барышнями, которых было немало среди фрейлин.
Ему ещё не было и двенадцати лет, когда Григорий Орлов взял на себя обязанности «амурного» поводыря. Он водил его в комнаты фрейлин на верхнем этаже Зимнего Дворца, пренебрегая смущением и девиц и Великого князя. Он всё время допытывался у Павла, какая ему особенно понравилась. Мальчик терялся, лепетал что-то нечленораздельное, а Григорий Орлов, без всякого стеснения, рассказывал, что в «его возрасте он испытывал страсть льва».
Не отставала от своего фаворита и матушка, которая возила Павла в Смольный женский монастырь, а потом допытывалась, какая ему девушка понравилась и не хочет ли он жениться.
Это насаждение чувственности не прошло бесследно: в одиннадцать лет у него появилась «любезная», которая «час от часу более пленяет». Имя её стало быстро известно. Это была Вера Николаевна Чоглокова – круглая сирота, которую Екатерина взяла к себе в качестве фрейлины. Очевидно, именно ей Павел Петрович посвятил стихи, которые дошли до наших дней.
