Трансчеловек - Юрий Никитин

Однако если даже человек с отключенным «геном смерти» уже не совсем человек, во всяком случае не прежний, который знает, что лет в восемьдесят-девяносто придется помирать, и потому не старается научиться чему-то долговременному, то ступивший на путь замены органов механическими… гм, этот даже сам не знает, и никто не знает, куда эта дорожка приведет.

Конечно, пока что это только все рассуждения, фантазирования, смутные грезы, так полагает этот простой и даже очень простой, потому его любая техническая революция застает врасплох. Правда, он ее обычно все равно не замечает, а продолжает работать лопатой по принципу «бери больше – бросай дальше», как научился еще на строительстве пирамид и месопотамских каналов.

Потом, когда Светлана подняла меня из-за стола и утащила танцевать, а мужчины вышли на балкон, я все еще слышал обрывки разговоров об этом «высоком». Как принято у русских интеллигентов, все, что касается науки, – плохо, мерзко и аморально, а все, что относится к культуре, – это вершина вершин, даже если это культура ацтеков, совершавших массовые человеческие жертвоприношения, или культура плесени в пробирке.

Светлана хитренько поглядывала на меня в танце, прижималась то грудью, то бедрами, от нее пахнет призывными духами, действующими на меня, как цветок на бабочку, даже как половые гормоны самки на самца, нюхая которые он летит километры, держа нос на ветру. Я слышал, что поступили в продажу духи, действующие избирательно на определенные группы мужчин, а на месте покупки их можно запрограммировать еще более узко, совсем узко…

Я чувствовал обволакивающий запах и начинал догадываться, что именно я и являюсь очень узкой мишенью ее духов. Воля начала слабеть, в голове появились и начали укрепляться соглашательские мысли, почти как у Зиновьева или Каменева, ну совсем меньшевик, я заставил себя сказать заплетающимся голосом:

– Что-то танец наш… какой-то…

– Что не так? – прошептала она.

– Все так, – ответил я слабо, – только мы… не в ритм…

– Теперь так танцуют! – заверила она и прижалась грудью.

– А я… старомодный, – ответил я, собрав волю в кулак. – Я танцую… по старым правилам.

Она не произнесла ни слова, когда я остановился и расцепил руки на ее заднице, но я чувствовал ее сильнейшее разочарование и недоумение: как же, почему такие дорогие духи не сработали?

Через открытую дверь на балкон видно, как Аркадий стоит, прислонившись спиной к оградке и, надувая щеки, говорит Леониду веско и внушительно:

– Бессмертие само по себе глубоко аморально, как этого не могут понять ученые…

Совсем недавно они говорили «эта страна», мелькнуло у меня в черепушке, тут же услышал голос Леонида:

– Ты абсолютно прав, Аркадий. Это и неэтично, и опасно…

– Аморально, – повторил Аркадий с пафосом, – к бессмертию могут стремиться только ущербные души!

– Да-да, – поддержал Леонид, – именно ущербные. И вообще, это будут даже не люди, а… даже не знаю, кто это будет.

А вот тут ты прав, мелькнула мысль. Но я не вижу ничего страшного в том, что перестанем быть всего лишь людьми, а станем чем-то лучше. Это гусеница уверена, что лучше гусеничности нет состояния, она не понимает, что является всего лишь переходным звеном к чему-то намного выше, но человек не гусеница, должен учитывать такую возможность…

Светлана вздохнула:

– Ты где?.. Вижу, уже мыслями там. Ладно, пока оставлю тебя. Но не ликуй, не навсегда!

Я перевел дыхание, ноги сами вынесли на балкон, глотнул свежего воздуха. С Аркадием неизменные Леонид и Михаил, трое интеллигентов, в свое время получившие дипломы престижных вузов и на этом основании сразу посчитавшие себя лучше тех, кому на фиг эти цветные бумажки. Михаил кивает, Леонид сказал чувственным баритоном, похожим на толстый-толстый слой орехового масла на бутерброде:

– Бессмертие – это предательство по отношению ко всему живущему… даже к неживой природе! Ничего нет вечного, все разрушается. Даже горы осыпаются, моря пересыхают, самые прочные алмазы трескаются и превращаются в песок, звезды гаснут… все во вселенной подчинено закону рождения, расцвету и умиранию, а человек… б-р-р-р!

– Раковые клетки не умирают, – сообщил Михаил, – может быть, и человек, того…

Аркадий сказал с прежним пафосом:

– Вот-вот! Если мы не хотим оказаться раковыми клетками, мы должны выбросить такую идею из головы раз и навсегда…

Он посмотрел вопросительно в мою сторону, но я сделал вид, что с огромным интересом рассматриваю прогуливающуюся по газончику даму с собачкой, в этом ракурсе она крайне карикатурна с голой грудью и выступающей как корма у танкера задницей.

Леонид тоже посмотрел в мою сторону.

– Да, – сказал он уныло, – но как ее выбросить, когда технари… не буду указывать пальцем, вбивают ее в головы снова и снова?

– Технари напористее, – согласился Аркадий. – А наш мир таков, кто напористее, тот и прав.

– К сожалению, – вступил в разговор Михаил, он по большей части нейтрально помалкивал, все-таки занимается распространением добавок, – наша интеллигенция всегда отличалась размагниченностью. И потому всегда терпела поражение.

– Но на кону судьба цивилизации! – воскликнул Аркадий.

Я некоторое время слушал краем уха, продолжая наблюдать за движением внизу, Аркадий говорил внушительно, веско, повторяя много раз слышанное, обкатанное, хорошо звучащее, и хотя все это, понятно, говно, но слова подобраны так умело, что если не вдумываться, то остается только кивать и соглашаться: да-да, аморально, неэтично, нехорошо, даже преступно перед Богом, которому перестанут поступать души в рай и ад.

А вообще, если подумать, в самом деле отпадет и необходимость в религиях, ибо, будем честными, все религии мира возникли только из-за страха человека перед смертью. Все религии существуют только потому, что обещают вечную жизнь. Пусть даже в аду, но все-таки жизнь. Это намного лучше, чем полное исчезновение. Пусть в аду уготованы вечные муки… любой человек – оптимист, понимает, что ничего вечного не бывает, любые муки когда-то кончатся и он снова выйдет топтать зеленую траву и таскать за сарай толстых баб.

Я почувствовал, что начинаю накаляться, надо уходить, а то не вынесу, заспорю. Что-то с каждым прожитым годом становлюсь все жестче, все непримиримее, а ведь вижу, куда идем и что ждет, потому рассуждения слесарей попросту злят. А эти три интеллигента на балконе – те же тупенькие слесари, что с одинаковым апломбом обсуждали футбол, Чубайса, цены на нефть, бомбардировку Ирана, торговый союз с Индокитаем и проблему строительства городка на Луне.

На самом деле все эти рассуждения, что бессмертие – зло, что приведет к упадку и пр., и пр., и пр., это все рассуждения той лисы, что не сумела допрыгнуть до винограда. И которая понимает, что никогда не допрыгнет.