Наш китайский бизнес (сборник) - Дина Рубина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как только она заводит эту песню о хорошей каюте и шезлонге, я ее спрашиваю, — ты что, не нахлебалась?..
И в который раз: вдох — три минуты пустынной дороги, вдох — глухие заборы, помойки, ряды оливковых деревьев, поворот налево, вдох — запущенный пустырек с тремя старыми могилами, направо, вдох — вилла с цветными стеклышками в окнах террасы на втором этаже, магазин бытовых товаров, мечеть, поворот на шоссе и — выдох, выдох, вы-ы-дох…
Скоро отсюда выведут наши войска, вспомнила она, и тогда выдыхать совсем не придется. Зато Хаим перестанет останавливаться и раздавать солдатам булочки…
За постом прибавили скорость, проскочили Модиин, понеслись по свободному утреннему шоссе… Протикало шесть, Хаим включил радио — «Шма, Исраэль!» — ежедневная побудка голосом Левитана…
Затем широко разбросанные поля, Дерьмовый курган, шевелящийся на равнине, совершенно живой от копошащихся на нем мусоровозок и вечной колготни чаек над ним.
Мост «Ла Гардиа»…
— Зьяма, вот что, — сказал Хаим, подвозя ее к переходу. — Я возвращаюсь сегодня раньше, ты меня на тремпиаде не жди. Часам к семи там проезжают наши — Амос, Давид Гутман и Руги Иоханан. Так что, тебя подхватят.
— А ты поедешь один через Рамаллу? — спросила она.
— Возьму кого-нибудь на тремпе, — сказал Хаим. На переходе она обернулась, выхватила взглядом красный «рено», седую голову за рулем и, перейдя улицу, почему-то вновь оглянулась: Хаима уже не было…
* * *— Делаем «стульчик». Стой так, дай руки. Эту клади сюда, а эту сюда. Понял? Витя, сосредоточься. Ты что — в детстве не делал «стульчика»?
— Нет, — сказал он. — В детстве я играл на скрипке, и дворовые дети мне кричали: «Жидочек, попиликай на скрыпочке!»
— А я-то как раз и была дворовой девчонкой. Ну, учись, а то мы до ишачьей пасхи не управимся: эту руку сюда, а эту сюда.
— Так делайте уже что-нибудь! — сказала Юля, одетая для выхода в свет. Ее требовалось снести с четвертого этажа к машине. Сегодня она должна была подписать в банке заветные бумаги на пришедшие дойче, мать их, марки.
Наконец сплели «стульчик», присели… но тут у Вити схватило спину, и он еле поднялся.
— Вот это моя жизнь! — сказала Юля со злорадством. — Когда мне надо подышать воздухом, он обязательно хватается за свой геморрой.
— Видала старую стерву? — спросил Витя.
— Давай еще разок! — сказала Зяма. Наконец Юля уселась на их сплетенные руки, обняла их за шеи и стала командовать спуском.
— Поворот! — кричала она. — Разворачиваемся!
Витя кипел и грозился сбросить ее в лестничный пролет.
Зяма успокаивала обоих.
На лестничной площадке первого этажа их кавалькада чуть не сбила алкаша-соседа. Он обалдело глядел им вслед, очевидно приняв эту странную группу за свою алкогольную галлюцинацию.
Перед дверьми банка Юле вдруг стало плохо. Лицо ее посерело, она опустилась на ступеньки и схватилась за сердце. Зяма ловко подложила ей под голову свою сумку.
— Витя! — сказала она. — Беги в банк, вызови «амбуланс».
Но Витя продолжал задумчиво стоять над скорченной Юлей.
— Вот интересно, — пробормотал он, — доживет она до подписи?
Зяма выпросила у кого-то из сотрудников банка сердечное, дала старухе, и та, повалявшись еще на ступеньках, постепенно отдышалась.
Это она назло, искренне уверял Витя.
После подписания бумаг (а оно вряд ли было менее торжественным, чем дипломатическая церемония подписания какого-нибудь мирного договора) они впихнули старуху в машину и поехали отметить радостное событие надвигающейся покупки лазерного принтера.
— Видишь, — сказал Витя, — это наглядная иллюстрация к поговорке «Нет худа без добра». Шесть миллионов должны были сгореть в их прекрасно сконструированных печах, чтоб через пятьдесят лет мы на смердящие марки их вонючих компенсаций купили отличный принтер!
— Чтоб ты лопнул! — проговорила Юля в сердцах. — Чтоб тебя разорвало за такие слова. Господи, прости ему его поганый язык!
— Дым, — почти весело ответил Витя, заворачивая на улицу Аяркон, — кульминация нашей истории — дым шести миллионов. Вот либидо этого мира, его подспудное сокровенное желание: превратить нас в дым. Поэтому я живу в этой идиотской стране, среди этих мудаков и кретинских мизрахов.
Они выбрали маленькое, не слишком роскошное кафе на улице Алленби.
— Если б не твой идиотский кашрут, можно было бы тут, за углом, съесть изумительный свиной стейк, который готовит один парень из Уругвая.
— Закажи, пожалуйста, цыпленка и заткнись хоть на минуту, — ласково попросила Зяма. — Юля, как вы насчет цыпленка?
— Только пусть он прожарит его хорошенько, чтоб это был-таки цыпленок. Скажите ему! Постойте, я сама скажу. Молодой человек! Крутите моего цыпленка дольше, дольше!
— Оставь его в покое, — сказал Витя, — он же не понимает по-русски.
— А что такого непонятного я сказала! — возмутилась старуха.
Принесли цыплят. Да, Витя знал не только злачные места, где готовили свиные стейки. И эта комедия с якобы случайным выбором маленького скромного кафе… Он, конечно, знал, что здесь подают отличных цыплят.
— Закажи мне пива, — попросила Зяма.
— Пива — к цыпленку?
— Тебе сказали — пиво, так пусть будет пиво! — встряла Юля.
— Смотри, как она быстро очухалась, — сказал Витя Зяме. — Я тебе говорю: она еще по мне будет свечи ставить. Мы еще заработаем на ней!
Юля оживленно улыбалась. Это кафе, Зяма, о которой она столько слышала и впервые сегодня увидела, прекрасно приготовленный цыпленок и даже смуглый молодой официант с серьгой в ухе привели ее в состояние тихого восторга. Она едва доставала подбородком до края стола и была удивительно похожа одновременно на Бетховена и на любопытного ребенка. Маленький любопытный Бетховен, дотянувшись до края стола, с жадностью осматривал все вокруг.
— Разрешите, я подложу вам свою сумку, — предложила Зяма, — так будет удобнее…
Усевшись на сумку, Юля проговорила с удовлетворением:
— А я весь день сегодня думаю: где я вас могла встретить? И только сейчас поняла, что — нигде.
— Юля, что я в тебе ценю — так это удивительную толковость.
— Но вы мне ужасно напомнили одного человека, которого я видела однажды… постойте… больше шестидесяти лет назад. И он был совсем наоборот — мужчиной… Не могу понять — почему вы его так напомнили…
А, он улыбался так же, как вы! Хотя его положение было такое, что не до улыбок. Его вели в тюрьму. А он улыбался.
— Берегись, — сказал Витя, — если она сейчас перехватит инициативу, она расскажет тебе про всех своих родственников до седьмого колена, ты цыпленка не почувствуешь.
— Почему — про всех! — возмутилась Юля. — Вы видите мою жизнь? Он же мне слово не дает сказать. Я хотела только рассказать про своего дядю, какой это был смелый человек — дядя Муня. Он всю жизнь работал буфетчиком на Казатинском вокзале. Вы знаете Казатин? Это узловая станция между Киевом и Винницей… Так я с детства все лето проводила у дяди в Казатине. У него был дом на пять комнат и большущий сад, а жили они вдвоем с тетей, и детей у них не было. Так они меня любили, как дочь. И я всегда помогала дяде в буфете, там — стаканы насухо вытереть, посуду со столов убрать. И даже уже взрослой девушкой я у них летом месяцами жила… И тогда было лето, поздно, вечер. И мы с дядей Муней собрались уже закрывать, вдруг он глянул в окно и говорит мне: «Погоди, Юленька…»
И входят эти двое. И сразу видно: один конвойный, солдат, а другого ведут. И этот другой — мужчина лет так тридцати, но как юноша — тонкий, ладный такой, подвижный. И улыбается… И так он улыбается, что этот его конвойный тоже вроде расслабляет свое сердце. И вот, я вижу, этот мужчина, которого ведут, по виду еврей, осторожно так подмигивает дяде Муне. И я понимаю, что они знакомы…
— Короче, эти два еврея сделали этого несчастного конвойного. И точка, — сказал Витя, наливая пиво в Зямин бокал. — А теперь дай и нам слово сказать.
— Погоди! — быстро сказала Зяма. — А зачем они в буфет зашли?
— Так выпить! — удивленно пояснила старуха. — Он уговорил конвойного зайти выпить.
— Что значит уговорил? Ведь его вели в тюрьму?
— Ну да. Так я же вам рассказываю — это такой человек был, что когда он рот открывал и улыбался и начинал говорить…
— Природное обаяние мошенников, — вставил Витя.
— Чтоб тебе быть таким мошенником, каким большим начальником был этот человек, — сказала Юля. — Это было время, когда Сталин сажал за «перегибы на местах».
— Ну так чем дело кончилось? — примирительно спросил Витя. — Дорасскажи уже, и хрен с ним.
— Ну так он и мой дядя Муня напоили вдрызг конвойного. А потом этот человек, арестованный, раздел конвойного, оделся в его форму, а взамен нацепил на того свои брюки и рубаху, хоть они были тому малы… И потом он ото так поднял конвойного, взвалил на себя и… Но перед этим он меня поцеловал.