Практические занятия по русской литературе XIX века - Элла Войтоловская

Для этой картины полного обновления Пушкину потребовались старинные слова, «как бы отдохнувшие от повседневного употребления»[303]. И Пушкин великолепно использовал «богатейшие сокровища образности в древнеславянском языке, на котором создавалась наша древняя письменность… Максим Горький всегда с восторгом и удивлением наслаждался торжественным стихом пушкинского «Пророка», звучащим, как богатая серебром бронза старинного колокола»[304]. Эти старинные слова, ассоциировавшиеся с языком библейских пророков, и дали возможность поэту создать «стиль, отвечающий теме» (Некрасов) стихотворения «Пророк».

С этого момента к непосредственному рассмотрению текста активно привлекаются студенты, самостоятельно подготовившие к занятию анализ стихотворения. Они использовали приведенные нами выше исследования советских литературоведов[305].

Та «великая скорбь», о которой Пушкин сказал в черновом варианте первой строки, ощущается каждым читателем, хотя в «Московском вестнике» (1828) эта строка читалась иначе. Студенты приводят слова Л. Гинзбург, передающие содержание этой скорби. Автор пишет, что Пушкин доработал это стихотворение еще в начале сентября 1826 г., «в напряженный и переломный момент, когда заканчивался для России период декабризма, а для Пушкина лично — период михайловской ссылки»[306].

Перед человеком, охваченным настроением мрачного одиночества, встал вопрос о выборе пути. Студенты отмечают

метафоричность выражений, передающих это настроение: «в пустыне мрачной», «влачился», «на перепутьи». Обновляющую силу придают метафорам и сравнениям «восточный стиль» и библейские обороты.

Остановимся на этом моменте. Напомним, что библеизмы широко применяются в русской поэзии со времен Ломоносова и Державина. Пушкинский пророк говорит библейским языком. Отсюда высокая торжественность его монологической речи. Это торжественный ораторский стиль, в котором слышна архаическая «витийственность». Студенты перечисляют библейские выражения «Пророка»: «шестикрылый серафим», «перстами легкими», «отверзлись вещие зеницы», «горний ангелов полет», «жало мудрыя змеи», «десницею», «грудь отверстую», «бога глас», «и виждь, и внемли», «глаголом жги» и т. д. Ни в одном из пушкинских стихов нет такого множества церковнославянизмов, как в «Пророке».

Преображение пророка совершается последовательно. Пушкинский пророк, как и в библии, провидец и прорицатель. Как и в библии, он обличитель общественного зла, носитель правды, защитник народа, но он сочетает пафос гражданской непримиримости с сознанием высокого поэтического долга.

Полон муки и боли процесс превращения томящегося духовной жаждой человека в пророка.

Пушкин передал все нарастающий драматизм этого процесса. Легкими, «как сон», были персты посланца неба — шестикрылого серафима, когда он коснулся зениц и ушей влачившегося в пустыне человека. И это прикосновение дало человеку вещее, орлиное зрение и слух, способный воспринимать все шумы и звоны земли и неба. Но кровавой десницею стали персты серафима, вырвавшие у человека «грешный», «празднословный и лукавый» язык и вложившие в «замерзшие уста» его змеиное жало — воплощение мудрости и разящей силы. Не годным оказалось и «трепетное сердце» человека для предназначенной ему свыше миссии пророка. И в рассеченную «отверстую» грудь его был водвинут «пылающий» угль. «Как труп», лежал в пустыне новообращенный пророк, к которому «воззвал» голос бога:

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,Исполнись волею моей,И, обходя моря и земли,Глаголом жги сердца людей.

Так совершилось превращение человека в поэта–пророка, способного воплощать в своем творчестве большие высокие цели, быть глашатаем правды, поборником справедливости. Но какого духовного и физического напряжения потребовало оно!

Путь поэта–пророка ответствен, опасен, суров и труден, но он берет на себя великую миссию обходить «моря и земли» и жечь «глаголом» сердца людей. Он полон веры в предстоящую ему высокую деятельность.

Каждое слово стихотворения полно силы и значения. Каждое выражение лаконично и образно. Это именно те пушкинские стихи, о которых писал Гоголь: «В каждом слове бездна пространства», «каждое слово — необъятно, как поэт». Гоголь подчеркивал и «лаконизм», «каким всегда бывает чистая поэзия» (VIII, 55).

Стихотворение Пушкина было отражением подъема декабристской эпохи. И вместе с тем оно несет в себе большую общечеловеческую мысль.

«…Глаголом жги сердца людей» — это об огненном слове поэта. Как будто символика, аллегория, а между тем какая реальная жизненная правда, какое глубокое, выведенное из фактов понимание задач и смысла искусства! Ничего лучше, полнее и точнее не было сказано на эту тему во всей мировой поэзии»[307], — писал А. Слонимский.

у Студенты фиксируют внимание на органичности единства формы и содержания в этом стихотворении. Они говорят о том, что, написанный после казни декабристов, «Пророк» Пушкина дышит страстью декабристских настроений. Обращаем также внимание на то, что из семи строк, посвященных рождению нового слуха у поэта, шесть строк начинаются с союза И. Это в свое время подметили В. В. Виноградов, Н. Л. Степанов и А. Л. Слонимский. В. В. Виноградов писал: «Именно он, этот союз, в строгую симметрию образов «Пророка», в библейски размеренную последовательность его семантического и синтаксического течения вносит эмоциональную напряженность, многообразие «лирического волнения»[308]. Студенты подсчитали, что из тридцати стихов «Пророка» пятнадцать на. — цинаются с союза и. поэт–пророк услышал все звуки мира. Ему открылись все тайны природы. Он всеведущ. Н. Л. Степанов хорошо говорит о том, что «самые образы, передающие всеведенье поэта–пророка, символичны: «горний ангелов полет», т. е. небо, бесконечность окружающих миров; «гад морских подводный ход», «дольней розы прозябанье» — все это основные стихии вселенной»[309]. В такой символике, подчеркивает исследователь, нет ничего мистического.

В следующий миг преобразования поэт получает свое оружие— слово. Пушкин описал самый акт рождения нового слова:

И он к устам моим приникИ вырвал грешный мой язык,И празднословный, и лукавый,И жало мудрыя змеиВ уста замершие моиВложил десницею кровавой.

«Пророк» М. Ю. Лермонтова

Лермонтовский «Пророк» написан между маем и началом июня 1841 г. Пушкинская тема поэта–гражданина получает в стихотворении Лермонтова трагическое освещение. Лермонтов как бы продолжает развивать замысел Пушкина. Он говорит о том, как встречают люди пророка, обладающего всеведением и несущего правду, борца с общественным злом. Всего 15 лет отделяют лермонтовского «Пророка» от пушкинского. Но в нем ощутимо дыхание николаевской реакции. Общественный подъем сменили всеобщие подавленность и уныние. Пять виселиц, воздвигнутых Николаем I на кронверке Петропавловской крепости, ознаменовали начало нового периода русской истории.

«…Стихотворение «Пророк», — писал Белинский в 1844 г., — принадлежит к лучшим созданиям Лермонтова и есть последнее (по времени) его произведение. Какая глубина мысли, какая страшная энергия выражения! Таких стихов долго, долго не дождаться России!..» (VIII, 117). В 1840 г. в статье о стихотворениях Лермонтова Белинский дал общую характеристику лермонтовской поэзии. Он впервые соотнес поэзию Лермонтова с творчеством Пушкина и дал понять русской публике, что различие их взглядов коренится в различии общественных эпох. «В первых лирических произведениях Лермонтова, разумеется, тех, в которых он особенно является русским и современным поэтом, также виден избыток несокрушимой силы духа и богатырской силы в выражении; но в них уже нет надежды, они поражают душу читателя безотрадностью, безверием в жизнь и чувства человеческие, при жажде жизни и избытке чувства… Нигде нет пушкинского разгула на пиру жизни; но везде вопросы, которые мрачат душу, леденят сердце… Да, очевидно, что Лермонтов — поэт совсем другой эпохи и что его поэзия — совсем новое звено в цепи исторического развития нашего общества» (IV, 503). Самые характерные черты поэзии и всего творчества Лермонтова Белинский видит в особенностях его эпохи. Отсюда исходят вопросы, «которые мрачат душу, леденят сердце» поэта. Здесь надо искать причины отсутствия надежды и поражающей безотрадности, безверия в жизнь и чувства человеческие. И Белинский, и Герцен ясно осознавали трагизм положения Лермонтова, считали его поэтическим выразителем эпохи и поколения 30–х годов. Они видели в нем «выразителя дум и настроений последекабристской и послепушкинской поры, человека новой эпохи и создателя новой поэзии»[310]. В задание, которое получили студенты по подготовке анализа стихотворения «Пророк» Лермонтова, входило ознакомление с высказываниями о Лермонтове Белинского и Герцена, брошюру которого «О развитии революционных идей в России» (1851), в части, относящейся к Лермонтову, студенты должны были сопоставить со стихотворением «Пророк». Говоря о Лермонтове и не называя «Пророка», Герцен в характеристике и своего времени, и личности Лермонтова поразительно близко подошел к тому, что прозвучало в лермонтовском «Пророке», где художественно выразительно отражена трагическая судьба не только одного поэта, но всех мыслящих людей его времени. Работа по анализу «Пророка» начинается с этого сопоставления, которое наглядно покажет студентам, что лермонтовский «Пророк» есть художественное воплощение трагизма целой эпохи.