Случайные имена - Андрей Матвеев

Себастьян, ожидая ее на побережье вот уже два месяца, даже не подозревал о том, что она приедет не одна, а с новым секретарем, что же касается его чувства к сестре, то здесь, как мне кажется, уже внесена полная ясность, и теория белокурой дивы занимает свое место под тапробанским солнцем.

Для окончательного же завершения этой главы надо отметить, что последствия синдрома Кандинского — Клерамбо лечатся не только подменой одного образа другим, но и простым отдыхом на тапробанском побережье, а потому позволим героям перевести дух и одному из них (стоит ли упоминать, кому) предаться любимому развлечению, ведь стоило лишь восходящему солнцу осветить розовыми лучами аквамариновую поверхность тихого в этот рассветный час моря, как Алехандро Лепских, позабыв о существовании в своем теле незваного гостя, покинул местную резиденцию светлейших герцогов Альворадо и отправился на пляж, и надо ли говорить, как долго я ждал этого момента!

4

И действительно, один лишь Господь знает, как долго я ждал этого момента, ведь есть ли что более прекрасное, чем остаться наедине с любимым героем и помочь ему в том, что составляет для него одну из важнейших в жизни услад, пусть даже вся сознательная жизнь Александра Сергеевича Лепских прошла в достаточном удалении от хоть какого- нибудь морского побережья, и раковины большей частью он видел лишь на картинках да в витринах выставок и магазинов, впрочем, последние торгуют сим экзотическим товаром так редко, что говорить о магазинах во множественном числе — бессмысленно, разве что пару раз в жизни натыкался Алехандро на эти замечательные порождения фантазии Творца, стоящие в окружении (предположим) антикварного кофейного сервиза восточного изготовления и (продолжим свои предположения) не менее антикварной люстры, только изготовления уже западного. Но дело, как вы понимаете, не в раковинах как таковых, хотя если говорить о мягкотелых и их связи с Алехандро Лепских, надо отметить, что интересовал его, без всякого сомнения, класс брюхоногих, что же касается отрядов, то внимание Александра Сергеевича занимали отряды заднежаберников и переднежаберников, впрочем, надо отметить еще и склонность А. С. Лепских к классу пластинчатожаберных, в коем его внимание было поровну разделено между как одномускульными, так и двумускульными, но вновь подчеркнем, что дело не в раковинах, а в том, что пора каким–то образом выпутываться из того положения, в котором оказались мы с Алехандро, и скорее по моей, чем по его вине, да это и понятно: ведь он–то отнюдь не претендовал на то, чтобы дать укрывище в своем собственном мозге Александру Сергеевичу Л., то есть Лепшину, тем паче, уж совсем ни при чем Алехандро, когда речь заходит о продаже души дьяволу этим самым Лепшиным, пусть даже Алехандро Лепских в каком–то роде является специалистом по инфернальному и не один час своей жизни провел в той или иной библиотеке, в том или ином хранилище инкунабул, да даже депозитарии иногда посещал Алехандро в поисках той или иной эстетической интерпретации, но надо заметить, что найти ее было намного проще, чем, к примеру, редкую раковину конуса, а ведь этим и занимается сейчас Александр Сергеевич Лепских, вот только не надо путать с Лепшиным, продавшим душу дьяволу, хотя вопрос «зачем он это сделал» больше интересует его протагониста, уже успевшего заметить первый раритет и старательно отколупывающего витую, сплошь покрытую изощренных узором раковину от большого камня, расположенного всего в паре метров от берега (время отлива и к камню можно подобраться не замочив ног).

И надо отметить, что вопрос этот носит вполне академический характер, пусть и волнует Алехандро давно, с тех самых пор, как он отыскал, наконец–то, подлинный текст «Амфатриды» Фридриха Штаудоферийского, той самой «Амфатриды», суть которой и есть собственно взаимоотношения человека с дьяволом, более того, вторая и третья части этого, пожалуй, наиболее загадочного произведения средневековой мистической мысли полностью посвящены доказательству того тезиса, что (но тут упомянем первую часть, в которой князь Фридрих ставит парадоксальный вопрос «что есть Бог и что есть Дьявол?» и столь же парадоксально на него отвечает, то есть просто вставляет между двумя частями уравнения знак равенства, аргументируя это тем, что природа божественного, на его взгляд, столь же пагубна для человеческого существа, как и природа темного, дьявольского, пагубность же эту Фридрих видит исключительно в искушении, Господь, по его мнению, не менее хитроумен в претензиях на человеческую душу, чем дьявол и искушает его добродетелью столь же настырно, как дьявол — греховностью, но тут, говорит Фридрих, возникает вполне законный вопрос: а не есть ли добродетель грех, и не является ли греховность добродетелью? После чего князь Штаудоферийский, еще немного поупражнявшись в софистике, заявляет, что отныне для него понятие Бога сводится к понятию дьявола, точнее же будет просто заменить эти два слова одним, вот только — даже зная, как его произнести — сам Фридрих этого никогда не сделает, первая часть «Амфатриды» на этом заканчивается) раз и Бог, и дьявол — одно лицо, то значит ни о какой продаже души говорить нельзя, ибо в таком случае она продана изначально, с самого момента человеческого рождения отдана на заклание, а собственно балансировка на границе света и тьмы и есть ни что иное, как божественное (читай: дьявольское) развлечение, ибо вечность гораздо более скучна, чем это кажется, и надо же себя чем–то занять!

Стоит ли говорить, что этот кощунственный трактат сразу же после написания и появления в списках первый с уверенностью можно датировать серединой пятнадцатого века) был отнесен к числу наиболее мерзких порождений лукавого, имя Фридриха прокляли одновременно со всех амвонов, а сам он с трудом (несмотря на все могущество) избежал костра и остаток дней провел в отдаленном горном монастыре, где и почил в бозе студеным январским днем, когда за окошком его кельи к завыванию январского ветра примешивался вой голодной волчьей стаи — зима выдалась студеная и жрать в окрестностях монастыря было нечего, так что волки решили пойти на штурм единственного в этих местах человеческого жилья, но что из этого вышло — история умалчивает, вполне возможно, что это всего лишь поздняя интерпретация церковных историков, пожелавших предать кончине этого слуги дьявола такой бесславный облик — чего, действительно, хорошего, когда твое, еще не успевшее остыть тело, не предается земле, а разрывается на части свирепыми и мерзкими, потерявшими от голода страх перед человеком тварями, впрочем, сама судьба (равно, как и жизнь) Фридриха Штаудоферийского волновали А. С. Лепских намного меньше, чем его рассуждения, с которыми он не то, что был согласен, но — скажем так — находил общие точки соприкосновения, главной из которых была идея изначального единения человеческой души с природой как светлых, то есть божественных, так и темных, то есть дьявольских сил, более того, отрицая вслед за Фридрихом идею борьбы между этими двумя сторонами бытия души, Александр Сергеевич Лепских довольно много размышлял о возможности гармоничного единения как света, так и тьмы в пределах одной отдельно взятой души и находил, что такое единение вполне возможно.

Повторим: то, что в это раннее тапробанское утро Алехандро Лепских, бродя по полосе отлива и отдирая от камней прекрасные и изысканные раковины конусов, размышляет об Александре Сергеевиче Л., то есть Лепшине, не есть лишь моя прихоть, а вопрос «зачем он это сделал?», то есть зачем Александр Сергеевич Лепшин продал душу дьяволу, можно теперь сформулировать таким образом: какой во всем этом был смысл, если (вновь упомянем «Амфатриду» Фридриха Штаудоферийского) она продала изначально и нет никакого смысла делать это во второй раз?

Так есть или нет?

Не знаю, отвечает сам себе Алехандро, оборачивается и видит, что довольно далеко уже отошел от резиденции светлейших герцогов Альворадо, да и солнце, надо сказать, уже взошло, отлив закончился, начинается прилив, так что и сбор конусов придется отложить до следующего (соответственно) отлива, Алехандро складывает добычу в припасенный пластиковый мешочек и поворачивает обратно, медленно шагая по самой кромке, то есть вот вода, а вот суша, только воды с каждым шагом все больше, а суши — меньше, но это его не пугает и не страшит, чужое «я», вчера утром вселившееся в него (прошли ровно сутки с момента просыпания Александра Сергеевича Лепских в отведенной ему комнате принцессы тире герцогини Вивиан) не дает о себе знать, да и непонятно — проявится ли еще хоть раз (естественно, что проявится), что тоже поднимает Алехандро настроение, равно как и то, что день обещает быть жаркими он даже собирается искупнуться, ибо сколько можно размышлять о таких вещах, как продажа души дьяволу и «Амфатрида» давно уже почившего в бозе да и какая, в принципе, разница — есть ли на самом деле дьявол или нет, все трын–трава, думает Алехандро, с восторгом глядя на золотистые барашки, на эти прелестные завитушки, столь непривычно окрашенные жарким тапробанским солнцем, все трын–трава и если что и хочется, так дойти до пляжа, сбросить с себя шмотки–манатки и залезть в воду, ведь вскоре наступит день и придет черед секретарским обязанностям, в которых нет места ни передне– и заднежаберникам, ни одно– и двумускульным, лишь нудная, рутинная работа, хотя тут он не прав, ибо что нудного и рутинного, когда рядом будет принцесса Вивиан, великолепная Вивиан, прекраснейшая Вивиан, таинственная и загадочная Вивиан, Алехандро уже подошел к пляжу, пустому в этот ранний утренний час, он огляделся по сторонам, посмотрел на зашторенные окна резиденции, хорошо различимые отсюда, ему показалось, что в одном из окон второго этажа кто–то приоткрыл, но потом вновь задернул штору, Александр Сергеевич положит пластиковый мешочек с конусами на песок, разделся, одежду сложил кучкой рядом, потом, подумав, спрятал мешок под одежду, чтобы еще необработанные раковины не протухли на солнце, затем, помахав несколько минут руками–ногами, чтобы сбить внезапно охвативший озноб, с разбегу бросился в воду, нырнул под ближайшую же волну и поплыл, и надо сказать, что плавать в тапробанском море оказалось сплошным наслаждением, и плавал так Александр Сергеевич Лепских очень долго, минут тридцать, а может, что и сорок, когда же он вновь очутился на берегу, то увидел принцессу Вивиан, сидящую в двух шагах от кучки его одежды, была Вивиан лишь в одних узеньких плавочках, крепкая грудь с аппетитными смуглыми сосками смотрела прямо на Алехандро, как прямо на него смотрели и большие глаза принцессы, этого мне еще не хватало, подумал Александр Сергеевич, прыгая сначала на левой ноге (чтобы вытрясти воду из правого уха), а потом на правой (ухо было, соответственно, левым).