Облачный атлас - Дэвид Митчелл

Форд вырвался из-под урбанистического купола возле Лунной Башни, и я увидела свой первый рассвет над горами Канвондо. Не могу описать свои чувства. Это зрелище, становясь все более ослепительным, совершенно меня зачаровало: Истинное Солнце Имманентного Председателя, его расплавленный свет, как бы окаменелые облака — и Его небесный купол, невообразимо высокий и широкий! Я обернулась, чтобы увидеть в лице соседа по форду отражение моего собственного священного ужаса, но, к вящему моему изумлению, бородатый пассажир дремал. Почему все городище не остановилось, проскрежетав, и не исполнилось благоговения перед лицом такой неотразимой красоты? Мне это казалось непостижимым.

Что еще бросилось вам в глаза?

О, зелень зеленого: еще под городским куполом наш форд замедлил движение возле росистого сада между приземистыми зданиями. Зелень перистая, лиственная, пропитанная мхом; зелень прудов; зелень лужаек. Целые акры зелени, раскинувшейся вокруг фонтанов-отшельников. У нас в ресторации единственными примерами зеленого были грядки латука, хлорофилловые площадки да одежды некоторых посетителей, и мы полагали, что все зеленое так же драгоценно, как золотое. Поэтому росистый сад и его радуги, раскинутые вдоль дороги, совершенно меня ошеломили. На востоке вдоль магистрали тянулись спальные блоки, каждый из которых был украшен корпократическим флагом, а потом все, что было по сторонам, исчезло и мы поехали над извивавшейся далеко внизу широкой навозно-коричневой полосой, где не было видно фордов. Я собралась с духом, чтобы спросить у мистера Чана, что это такое. Водитель ответил:

— Река Хан. Мост Сонсу.

Я могла лишь спросить, что это за вещи такие. На этот раз ответ последовал от пассажира.

— Вода, поток воды, — сказал он унылым голосом, в котором звучали усталость и разочарование. — А мост — это дорога через реку.

И он обратился к шоферу:

— Чан, сделай зарубку — еще одно даром потраченное утро.

Илистая вода реки ничуть не походила на прозрачную жидкость, хлещущую из питьевых кранов в ресторации, но долго пребывать в недоумении мне не дали. Мистер Чан указал на невысокую вершину впереди.

— Гора Тэмосан, Сонми. Ваш новый дом.

Стало быть, вас забрали в университет прямо от Папы Сонга?

Да, для большей чистоты эксперимента. Дорога зигзагами поднималась через лесистую местность. Деревья, их возрастающая гимнастическая сноровка, их шумливое молчание, да, и их зелень — все это до сих пор гипнотизирует меня, как еще одно чудо Внешнего мира. Вскоре мы прибыли в расположенный на плато кампус: там гроздьями грудились кубические здания, а по узким дорожкам, где кисли лишайники и перекатывались под ветром жухлые листья, туда и сюда шагали молодые чистокровные — студенты и лаборанты. Форд причалил под навесом, тот был в пятнах от дождя и трещинах от солнца. Мистер Чан провел меня в вестибюль, оставив бородатого пассажира дремать в форде. Воздух горы Тэмосан имел чистый вкус, но вестибюль был замызганным и неосвещенным.

Мы остановились у подножия винтообразной лестницы — собственно, спиралей там было две. Это такой старомодный лифт, пояснил мистер Чан.

— В университете студенты упражняют не только разум, но и тело.

Так что я впервые стала сражаться с гравитацией, шаг за шагом, хватаясь за перила. Двое студентов, спускавшихся по ведущей вниз спирали, посмеялись над моей неловкостью. Один заметил:

— Ну, уж этот образчик не станет в скором времени домогаться свободы!

Мистер Чан предупредил меня не оглядываться; я же, дура, его не послушалась, и головокружение так и опрокинуло меня. Если бы мой провожатый меня не подхватил, я бы упала.

Чтобы подняться на седьмой, самый верхний, этаж, потребовалось несколько минут. Здесь узкий и длинный коридор оканчивался дверью, слегка приоткрытой. На ней висела именная табличка: БУМ-СУК КИМ. Мистер Чан постучал, но ответа не последовало.

— Ждите здесь мистера Кима, — сказал мне шофер. — Повинуйтесь ему как смотрителю.

Я вошла и обернулась, чтобы спросить мистера Чана, какой работой мне предстоит заниматься, но шофера уже и след простыл. Впервые в жизни я оказалась совершенно одна.

Что вы подумали о своем новом жилище?

Что там немыслимо грязно. Видите ли, у нас в ресторации всегда было безукоризненно чисто: Катехизисы проповедуют чистоту. Лаборатория же Бум-Сук Кима, по контрасту, являла собой длинную галерею, пыльную и прогорклую от чистокровного мужского запаха. Мусорные ведра были переполнены; у двери висела арбалетная мишень; вдоль стен вразнобой стояли лабораторные скамьи и заваленные разным хламом столы; там же валялись вышедшие из употребления сони; прогибались книжные полки. Над единственным из столов, за которым, кажется, работали, висел кодак в рамке: мальчик победно улыбается над окровавленным снежным барсом. Грязное окно выходило на заброшенный внутренний двор, где на Постаменте стояла какая-то крапчатая фигура. Я подумала, не новый ли это мой Логоман, но фигура ни разу не шелохнулась.

В тесной прихожей я нашла койку, гигиенер и что-то вроде портативной парильни. Когда мне предстояло этим воспользоваться? Какие Катехизисы управляли моей жизнью в этом месте?

В горячем, пронизанном пылью воздухе (который покалывал мне поры, по геному запечатанные) жужжала, выписывая ленивые восьмерки, муха. Настолько невежественна была я относительно жизни снаружи, что даже подумала, будто муха может быть Пособником, и представилась ей.

Вы что, никогда раньше не видели насекомых?

Только тараканов с генными отклонениями, а также мертвых: кондиционеры у Папы Сонга впрыскивают в воздух инсектицид, так что если насекомые попадают в ресторацию через лифт, то мгновенно умирают. Муха билась в окно, снова и снова. Я не знала, что окна открываются; собственно, я даже не знала, что такое окно.

Потом я услышала фальшивое пение; звучал некий поп-сонг о девочках из Пномпеня. Несколькими мгновениями позже дверь пинком ноги распахнул какой-то студент в пляжных шортах, сандалиях и шелковой мантии, придавленной заплечными мешками. Увидев меня, он простонал:

— Что, во имя Святой Корпократии, здесь делаешь ты?

Я открыла свой ошейник.

— Сонми-четыреста пятьдесят один, господин. Прислуга Папы Сонга из…

— Заткнись, заткнись! Я знаю, что ты такое! — У молодого человека был лягушачий рот и обиженные глаза, в ту пору модные. — Но ты не должна была здесь появляться до пятого дня! Если эти фаллоимитаторы из регистратуры полагают, что я откажусь от пятизвездочной Тайваньской конференции только потому, что они не умеют читать календари, что ж, прошу прощения, сосать им слизняков в выгребной яме! Я пришел сюда лишь затем, чтобы забрать свой рабочий сони и диски. Я не собираюсь нянчиться с какой-то экспериментальной клонихой, да еще и в форме, когда могу от души погулять в Тайбэе.

Муха снова ударилась о стекло; студент взял какую-то брошюру и протиснулся мимо меня. Шлепок заставил меня подпрыгнуть. Он с торжествующим смехом осмотрел пятно и комично-мрачным голосом заявил:

— Пусть это будет тебе предупреждением! Бум-Сук Кима никто не проведет!

Я не поняла, к кому он обращается — ко мне или к мухе. Повернувшись ко мне, он продолжил:

— Так. Ни к чему не прикасайся, никуда не ходи. Мыло в морозилке — слава Председателю, они заранее доставили твой корм. Я приеду на исходе пятого дня, поздно. Если сейчас же не отправлюсь в аэропорт, то опоздаю на свой рейс. — Он вышел, потом снова появился в дверном проеме. — Ты ведь говоришь, не так ли?

Я кивнула.

— Слава Председателю! — воскликнул Бум-Сук с театральным вздохом. — Факт: какое только идиотство ни придумаешь, где-нибудь да отыщется клоноподобный регистратор, который возьмет его и совершит.

Что вы должны были делать в течение следующих трех дней?

У меня не было никаких идей, разве что следить за тем, как стрелка ролекса стирает за часом час. Это не было главным затруднением: геном прислуги таков, что она способна выдерживать по девятнадцать часов изнурительной работы в сутки. Я проводила время в безделье, гадая, горюющей или счастливой вдовой была миссис Ли. Будет ли пособник Ан или пособник Чо назначен смотрителем площади Чхонмё-Плаза? Прежняя жизнь уже казалась мне невероятно далекой. А новая — невероятно загадочной.

С внутреннего двора, из кустов, окружавших Постамент, до меня доносились тонкие, писклявые звуки. Я пригляделась и впервые воочию увидела птиц. Прежде мне доводилось видеть их по 3-мерке, но таких буйных и беспорядочных стай — никогда. Пролетела авиетка, и многие сотни ласточек полились кверху. Кому они пели? Своему Логоману? Возлюбленному Председателю?

Весь день я наблюдала за птицами, а потом небо приобрело цвет комчаса, и в комнате тоже потемнело — это была моя первая ночь на поверхности. Я чувствовала себя одинокой, но и все, ничего худшего. Окна по ту сторону кладбища озарились желтым светом, показывая лаборатории, похожие на ту, где обитал Бум-Сук, в которых помещались молодые чистокровные; более аккуратные кабинеты, занимаемые профессорами; коридоры, полные народу, и коридоры, совершенно пустые. Но ни одного фабриканта я не увидела.