След человеческий (сборник) - Виктор Полторацкий

Каждый раз, приезжая сюда, я видел какую-нибудь новостройку. Вот и теперь недалеко от колхозного клуба в глаза сразу же бросилось новое здание с застекленными верандочками, обнесенное невысокой деревянной оградой.

— Это у нас дошкольный комбинат — ясли и детский садик. Недавно открыли, — пояснил Горшков.

В другом месте плотники ставили еще один новый дом. Колхозные электрики тянули куда-то проводку.

Остановившись возле нового домика, Аким Васильевич сказал:

— А здесь у нас общежитие для девчат. Приезжает к нам, знаете ли, из разных районов молодежь. Просится в колхоз. Мы говорим: поживите, поработайте, а там будет видно. Тех, кто покажет себя старательным, принимаем. Обеспечиваем общежитием, чтобы по чужим углам не ютились. Хотите взглянуть?

Мы зашли. В большой комнате общежития было неуютно. Кровати застланы кое-как, на скорую руку. Пол не метен.

За столом сидели две девушки в полушалках и ватниках. На столе — остатки какой-то еды, немытая посуда.

— Что же это вы делаете? — удивленно спросил Аким.

— Обедали, товарищ Горшков.

— Вот так, даже не раздеваясь?

Девчата сидели потупившись и молчали.

— Может быть, у вас холодно?

— Нет, тепло.

— Так что же вы ватнички-то не сняли?

— Торопились, Аким Васильевич.

— Ай-ай-ай! И пол не метен.

— Веник еще не выписали со склада.

— А сами-то не догадались связать? В колхозе давно ли живете?

— С весны.

— Откуда приехали к нам?

— А мы меленковские, Владимирской области, — ответила одна из девчат.

— Так неужели вы и дома жили в такой грязи? Нехорошо, некультурно. Вы бы у порога половичок положили, чтоб ноги обтирать. Веничек связать — дело тоже, знаете ли, простое. И коечки убирать как следует надо.

Он был явно смущен и раздосадован тем, что, желая показать один из очагов нового быта, привел меня в это неуютное помещение.

Потом мы побывали на хозяйственном дворе, в механической мастерской, в Доме сельскохозяйственной науки, а Горшков все нет-нет да и возвращался мыслью к общежитию девчат, как бы оправдываясь, говорил:

— Не сразу, понимаете ли, но и там все устроится…

И уже вечером дома, сидя за чаем, вдруг что-то вспомнил, подошел к телефону и позвонил своему заместителю Романенко:

— Иван Федосеевич, мы, знаете ли, были сегодня в общежитии у девушек — очень уж там неприглядно. Надо им чем-то помочь.

После чая он опять увел меня в кабинет и завел речь о том, что вот, мол, переделать дом или даже построить новый гораздо легче, чем перестроить психологию человека.

— У нас, знаете ли, за последние годы в лесу много лосей развелось, — сказал он. — Охота на них, конечно, запрещена, но бывает, что браконьеры нарушают порядок. Вот недавно был такой случай. Наши колхозники убирали овес возле Вековской стражи. Там небольшой участочек примыкает к самому лесу. Вдруг в лесу раздается выстрел, а вслед за тем на опушку из чащи выбежал молоденький лось. Огляделся — и прямо к людям. Шагов двадцать не добежал, грянулся оземь.

Подошли к нему — видят: кровь. Попытался он встать, но сил не хватило. Голову вытянул, смотрит на людей такими, понимаете ли, тоскующими глазами и весь дрожит каждой жилочкой. Одна женщина даже заплакала от жалости.

Стреножили лося, взвалили на телегу и увезли. А через некоторое время появляется из лесу человек. Наш же колхозник, баламутный парень, шофером на трехтонке работает. Остановили его, спрашивают:

— Не ты ли стрелял?

Отказывается.

— Ты — больше некому.

— Да у меня и ружья с собой нету.

Тут одна женщина и говорит:

— Бесстыжие глаза, я же тебя утром видела, ты с ружьем шел. К месту происшествия надо вести его…

А парень упрямится:

— Никуда идти не желаю.

Однако народ приказал, и тут уж ничего не поделаешь— надо идти. По следам вернулись к тому месту, где он стрелял в лося, и неподалеку нашли его «ижевку». Он ее, понимаете ли, в кустах спрятал.

Поступок браконьера обсуждали на общем собрании. Некоторые предлагали даже исключить его из колхоза. Тут ведь дело не столько в лосе, сколько в том, что человек пытался обмануть коллектив. А коллектив обмана не терпит. Вот лось — животное, в диком состоянии находится, а и оно от злого человека к народу шарахнулось защиты искать. Конечно, инстинкт самосохранения, но все же, понимаете ли, очень наглядно.

На собрании этому парню все припомнили. В конце концов строгий выговор с последним предупреждением записали, а за браконьерство взыскали штраф.

— Ну а с лосем что же?

— Лося пришлось прирезать. Жалко было. Такое красивое животное. Молодой еще бык, с белыми чулочками на ногах… Вот так, — закончил он, — многие люди еще не осознают безобразия своих поступков. — И, помолчав немного, добавил — Дом, знаете ли, переделать легко, а душу человеческую куда как труднее. Да вот хотя бы и красили… — начал было он, но, махнув рукой, замолчал.

— А что красили? — спросил я.

— Да то же самое!

Красилями в Мещере называют жителей Палищенского куста, в который входит целое гнездо деревень — Палищи, Маклаки, Спудни, Демидово, Мокрое. Улицы этих деревень живописны. Обшитые тесом дома, крылечки, ворота покрашены масляной краской. Преобладают светло-синие, зеленые, ярко-оранжевые тона. Каждый дом что писаный пряник.

Еще до революции жители этих деревень промышляли крашением одежды и тканей. Отсюда и прилепилось к ним прозвище — красили. В одиночку или небольшими артелями красили разбредались по всей мещерской округе, оглашая деревенские улицы протяжным криком:

— В окраску берем, старо на ново переделыва-ам!

— Красили маклачить пошли, — говорили о них в деревнях.

Красили ходили от двора к двору с большими узлами, забирая в работу холсты, пряжу и старые, вылинявшие обноски. Потом возвращались к себе в Палищи, купали «товар» в чанах с кипящей краской, сушили его, отглаживали и снова пускались в путь, разнося окрашенные вещи заказчикам.

Промысел этот считался довольно барышным, но со временем красильное ремесло стало менее выгодным. В деревенской жизни произошли заметные перемены. В лавках сельпо бойчее пошла торговля мануфактурой, ткать холсты крестьяне давным-давно перестали. В Палищах были созданы колхозы, и бывшие красили бросили свой отхожий промысел. Но в годы войны сюда в эвакуацию прибыл некий мастер трафаретной живописи. Оглядевшись на новом месте, пришелец развернул производство настенных ковриков и покрывал. При помощи нескольких картонных трафаретов и простейшей сапожной щетки предприимчивый живописец превращал обыкновенную простыню в цветистое покрывало. Старое байковое одеяльце он перекрашивал в настенный коврик с изображением оленей, лебедей, Серого Волка и Красной Шапочки.

Продукция трафаретного живописца шла, что называется, нарасхват. Уже чуть ли не в каждой избе можно было встретить ковер с оленем или с тремя богатырями, остановившимися на распутье в древнем диком поле.

И вот тут-то наиболее ухватистые красили смекнули, что горшки обжигают не боги и что производство ковров— дело не такое уж сложное, зато барышное. Вскоре у заезжего мастера появились местные конкуренты. Правда, богатырские кони на их коврах напоминали, скорее, свиней или кошек, но это не смущало красилей. Они бойко торговали своим товаром и опять потянулись по деревням, но теперь с новым возгласом:

— Ковры, покрывала расписыва-ам!

Некоторые дерзнули даже пуститься в дальний отход. Запасшись красками и прихватив с собою «струмент», состоящий из набора трафаретных листов картона, сапожных щеток и помазков, целыми семьями отправлялись они на Север, в Сибирь, в казахстанские степи и там — в Кулунде, в Магадане, на Ангаре — развернули производство и сбыт своей живописной продукции. Тысячами штамповались покрывала и коврики, зарабатывались немалые деньги.

Все это было бы очень хорошо, и оставалось бы только радоваться — мужики богатеют! — если бы не происходило обратного процесса: обнищания местных колхозов.

Колхозы Палищенского куста многолюдны, но малоземельны. На каждый гектар пахотной земли здесь приходится по три-четыре работника. Казалось бы, при этих условиях земля уж никак не будет «гулять»: и обработают ее вовремя, и засеют в нужные сроки, и урожай соберут. На самом же деле палищенцы то опаздывают с севом, то не успевают убрать урожай, и часть его уходит под снег. А в оправдание говорят:

— Не справились, рук не хватило.

Землю красили давно уже перестали считать кормилицей, и отношение к ней у них было самое нерадивое. Поля, где раньше сеяли рожь, стали зарастать молодым сосняком, луга заболотились и заросли осокой, а колхозный скот зимой погибал от бескормицы. Вот почему, рассказывая о браконьере, убившем лосенка, Аким Горшков вдруг вспомнил палищенских красилей. В отношении к земле они для него были такими же браконьерами.