Вильгельм (СИ) - Лисина Александра

Когда неподалеку послышался слабый шум, похожий на звуки глухих, идущих откуда-то снизу ударов, я оглянулся и без особого удивления обнаружил под тонким слоем камней довольно яркое сияние нескольких аур. Одна крупная, определенно принадлежащая взрослому мужчине, и две маленькие, совсем еще детские… Кажется, кто-то пытается пробить себе путь наружу?

Я не стал им в этом мешать. Как и помогать, впрочем. А когда от очередного удара часть скалы вспучилась, в ней открылся узкий лаз и оттуда выбрались два чумазых малыша, я только сузил глаза. Но не пошевелился. Однако когда следом за малышами оттуда же вылез смертельно уставший, в кровь изрезавший себе о камни руки взрослый, я его сразу узнал. Да и как не узнать того, что собственноручно снес тебе голову?

Правда, он не сразу сообразил, в чем дело. Слишком устал. Слишком долго карабкался, страшась, что малыши задохнутся. Поэтому, выбравшись на свободу, он первым делом облегченно вздохнул. Потом обессиленно рухнул. И только потом чутье заставило его повернуть голову, а при виде моей усмешки прошептать на чистейшем имперском:

— Пощади…

— Пхчи! — потряс головой спасенный им крохотный грифончик с безупречно белым оперением.

— Ы-ы-ы! — тут же, как по команде, заголосил крепенький, совершенно невредимый полугодовалый мальчишка.

— Пощади хотя бы их, — без особой надежды повторил мужчина, тщетно пытаясь подтянуться на руках. А когда не смог, то снова уронил голову и с бессильной злостью заскреб по камням некогда острыми когтями, которые сейчас были обломаны у основания.

Подумав, я подошел и, двумя руками подняв детей на уровень лица, без особого интереса их оглядел.

Грифончик тут же зашипел, пытаясь раскрыть свои детские крылышки и закрыть ими маленького человека. Пацан, наоборот, съежился и испуганно притих. Но было при этом в них нечто неуловимо похожее. То ли одинаково большие глаза с вытянутыми, как у кошек, глазами. То ли застывшее в них выражение испуга.

И почему я раньше об этом не подумал?

Быть может, если бы я сразу понял, на кого наткнулся, мне не пришлось бы здесь сегодня стоять?

— Я никого не убью, — наконец сообщил я отчаянно сжавшему кулаки отцу, который больше не делал попытки подняться на ноги. — Но и прежними вы уже не будете.

— Что это значит? — прошептал он, глядя на меня слезящимися глазами, а затем все же собрался с силами и выбрался из лаза, волоча за собой жутковато искалеченные ноги. — Что ты творишь?!

— Это не смертельно… в каком-то смысле, — понимающе кивнул я. — Вы ведь оборотни, верно? А эти двое — еще и братья?

Грифончик вдруг поднатужился, и на конце тощего хвостика у него без предупреждения выросло острое жало, которым он попытался меня ударить. Правда, не попал. Расстроился. Сердито засопел и… так же неожиданно отрастил второй хвост, а затем и вытянутую, как у ящерицы, морду, которой так же настойчиво попробовать меня цапнуть. Одновременно с этим его тело покрылось прочной змеиной чешуей почему-то зеленого цвета. Крылья усохли. Мордочка вскоре расплылась, словно воск на солнце, и стала сначала кошачьей, потом вполне человеческой, вместо лап появились ручки-ножки, но потом у малыша закончились силы, и он с усталым вздохом обмяк, вернувшись к исходному облику.

Надо же, какой интересный экземпляр.

Прямо настоящая химера, а не оборотень.

И зачем ему, спрашивается, столько обличий?

— Необычные у вас способности, — заметил я, переведя взгляд на человеческого мальчишку. — Он тоже так умеет?

Обездвиженный, израненный и, судя по всему, парализованный ниже пояса отец угрюмо смолчал, но мне и не нужны были другие доказательства. Все, что нужно, я уже рассмотрел. После чего поднял необычного грифончика повыше и коротко, но мощно на него дунул.

Тот вздрогнул и жалобно запищал, когда из него выпорхнула, а затем бесследно растворилась в ночи очень важная, хотя и необязательная часть души. Второй малыш в это же самое время снова разревелся и потянулся к обиженному брату ручонками, но я не дал ему этого сделать. Напротив, поднес его поближе и шумно втянул воздух в себя, благодаря чему еще одна часть души… только совсем иная… покинула тело и навсегда изменила своего маленького хозяина.

— Да будет так, — сказал я, опустив детей обратно на землю. — Один из них больше никогда не станет человеком. Второй никогда не сможет обратиться в зверя.

— Нет… — в ужасе отшатнулся оборотень. — Нет! Ты этого не сделаешь!

— Уже сделал, — спокойно ответил я, щелчком призывая разгулявшуюся тьму. — Все твои сородичи тоже потеряли сегодня душу — кто звериную, а кто человеческую. Но тебя я не трону. Потому что хотя бы один из вас должен помнить и рассказать другим, кто и за что вас наказал.

Мужчина порывисто прижал к себе хныкающих детей.

— Кто ты?! Что ты такое?!

— Меня зовут Вильгельм. Я — тот, кто вас проклял.

— Мы тебя найдем! — прошептал он, уставившись на меня с лютой ненавистью. — Мы тебя уничтожим. Даю слово!

Я только усмехнулся.

— Вы уже пытались. И не смогли.

После чего открыл портал и ушел, оставив искалеченного оборотня наедине с его болью, двумя заплаканными детьми, целым роем тревожных мыслей и тяжким грузом вины, которая будет преследовать его до самой смерти.

[1] Разновидность диких быков.

Глава 18

Когда уже под утро я вернулся в Даман, то первым же делом обошел наш дом и выяснил, что за три недели моего отсутствия с ним ничего не случилось. Правда, дверь, ведущая из подвала в подземные тоннели, оказалась выбита, но сделали это изнутри, а не снаружи.

Кто, кто… Да вот эта костлявая хулиганка, которая сейчас бесшумно следует за мной по пятам, то и дело требовательно тыкаясь носом в ладони. И которая, узнав, что я в беде, осмелилась нарушить прямой приказ, опрометью вылетела из дома, и поскольку появляться в городе я ей запретил, то помчалась прочь именно этим путем. Под землей. Наверняка снося по пути все углы и процарапав себе путь на свободу. И только потом, оказавшись за пределами города, полетела уже во всю свою мертвую прыть.

В принципе, две с половиной недели — нормальный срок, за который существо, не нуждающееся ни в воде, ни в еде, ни в отдыхе, да еще мчась напрямик, вполне способно добраться до Норейских гор. Ни реки, ни болота, ни овраги для нее не препятствие. Она не утонет, не завязнет, не подвернет себе лапу и не остановится, встретив дикого зверя. Да и дороги ей не нужны.

Но вот что удивительно — дом простоял открытым столько времени, почти на границе квартала Бедняков. Большой, пустой и соблазнительно доступный. Но внутри никто так и не побывал. Открытая настежь дверь не соблазнила ни воров, ни случайных гостей. Все вещи в доме оказались на месте. Никто и ничего здесь не тронул. Да и остатки храмового серебра, которое я не счел нужным куда-то спрятать, лежали на прежнем месте.

Пока я приводил себя в порядок, то мысленно воздал должное честности наших соседей, однако когда уже умытый и одетый заглянул в спальню Нардиса, то на несколько мгновений замер.

Все здесь лежало так, как он оставил, собираясь со мной в горы. Аккуратно заправленная постель. Забытый на стуле носок. Раскрытая на середине книга… Внизу, на кухне, громоздились высокой горкой ненужные больше кастрюли. Рядом стояли плошки с крупами. Ждала своего часа чисто вымытая посуда. Но мне все это было без надобности — это Нардис любил готовить. Так что, наверное, все это нужно будет сгрести в одну кучу, покидать в мешок и сегодня же вынести на помойку.

Так странно, что дом, в который мне когда-то нравилось возвращаться, теперь казался холодным и пустым. Казалось бы, какая разница, если здесь, по большому счету, ничего не изменилось? Но присутствие Нардиса странным образом делало его живым. Весь этот шум на кухне, журчание воды по утрам, звуки шагов, зажженный в коридоре светильник… даже забытые где попало вещи привносили в него своеобразный уют.