Наследство рода Болейн - Филиппа Грегори

— Я тоже, как и моя мать, как и королева Джейн. Возможно, даже леди Анна ни в чем не виновна. Просто любовь короля обернулась ненавистью.

— А меня он никогда и не любил, — тихо бормочу я себе под нос по-немецки. — Король бросил ту, что любил, ту, что была его женой шестнадцать лет, с какой же легкостью он избавится от меня, ведь я ему даже не нравлюсь.

— Что с вами станется?

Знаю, вид у меня унылый.

— Откуда мне знать, — говорю я откровенно. — Понятия не имею. Может, король заключит союз с Францией, возьмет Китти Говард в любовницы, а меня отправит домой.

— Это еще не самое худшее.

Жалко улыбаюсь:

— Ничего нет хуже моего дома.

— Тауэр хуже. И эшафот.

После таких слов надолго повисает молчание. Я встаю со стула, иду к дверям. Принцесса делает шаг назад, уступая мне дорогу. Мы обе погружены в свои нерадостные мысли. Парадные комнаты встречают нас шумом и суетой. В моих покоях накрыт стол, блестит золотая и серебряная посуда из королевской сокровищницы, слуги снуют туда-сюда. Я совсем сбита с толку.

— Что случилось?

— Его величество король собирается отобедать у вас, — торопится сообщить леди Рочфорд, приседая в реверансе.

— Прекрасно! — Делаю вид, что польщена, но в голове еще вертятся мысли о гневе короля, Тауэре, эшафоте. — Большая честь принимать короля на себя.

— У себя, — тихонько поправляет принцесса Мария.

Послушно повторяю:

— У себя.

— Желаете переодеться к обеду?

— Да.

Вижу, придворные дамы уже принарядились. Чепец у Китти Говард сдвинут на затылок, похоже, она могла бы прекрасно обойтись и без него. Девушка просто обвешана золотыми цепочками с жемчужинками, вся шея в жемчугах, в ушах танцуют бриллиантовые сережки. Интересно, откуда у нее появились деньги? Никогда не носила ничего, кроме тоненькой золотой цепочки. Китти ловит мой взгляд, поспешно делает реверанс и кружится на месте, давая полюбоваться новым шелковым платьем, розовым, с красной нижней юбкой.

— Мило. Новое?

— Да. — Она отводит глаза, как ребенок, уличенный в краже, и я понимаю — вся эта красота исходит от короля. — Позвольте помочь вам, — просит она почти виновато.

Киваю, мы идем в спальню, еще две фрейлины — за нами. Платье уже приготовлено, Екатерина достает белье из сундука.

— Очень красиво, — замечает она одобрительно, разглаживая вышивку белым по белоснежной сорочке.

Сажусь перед зеркалом, Екатерина расчесывает мне волосы, легкими движениями убирает под золоченую сетку, одно плохо — чепец сдвинут слишком далеко на затылок. Поправляю, и она смеется надо мной. Мы обе отражаемся в зеркале, ее глаза чисты, как у младенца, ни тени обмана.

— Оставьте нас, — прошу я двух других фрейлин.

Они переглядываются, и я понимаю: новоявленное богатство ни для кого не секрет, все знают, откуда жемчуг, и подозревают — малютку Китти Говард ждет сцена ревности.

— Ты нравишься королю, — говорю я напрямик.

Ее улыбка вянет. Она переступает с одной ножки в розовой туфельке на другую.

— Ваша светлость…

— А я ему не нравлюсь.

Это слишком откровенно, но у меня не хватает слов, чтобы приукрасить печальную истину, я же не лживая англичанка.

Краска заливает ее хорошенькое личико.

— Ваша светлость…

— Ты его любишь?

Нет у меня слов для длинного разговора, говорить намеками не получается.

— Нет, — выпаливает она и продолжает, склонив голову: — Он король… дядя велел, правда, дядя приказал…

— Так ты не по своей воле?

Серые глаза смотрят прямо на меня.

— Я просто молодая девушка. Какая уж тут своя воля.

— Ты можешь отказаться?

— Нет.

Мы обе молчим. Две женщины осознали наконец простую истину — от нас ничего не зависит. Мы пешки в чужой игре, жертвы чужих страстей. Можно только попытаться выжить.

— Что будет со мной, если король захочет тебя в жены? — Неуклюжая фраза вырывается сама. Сразу же понимаю — хоть это и главное, но о таком не спрашивают.

— Откуда мне знать? Думаю, никто не знает.

— Он убьет меня?

К моему ужасу, она не возражает. Смотрит равнодушно.

— Не знаю, что он сделает. Ваша светлость, ну откуда мне знать? Понятия не имею, на что он способен.

— Ты на его стороне, — шепчу похолодевшими губами. — Вижу, это так. Жена или шлюха. Он отправит меня в Тауэр? Казнит?

— Я не знаю. — Она похожа на испуганного ребенка. — Не могу сказать. Мне ничего не объяснили, просто велели во всем ему угождать, вот я и стараюсь.

ДЖЕЙН БОЛЕЙН

Вестминстерский дворец, май 1540 года

Королева сидит в ложе перед турнирной ареной. Она бледна, лицо полно тревоги, но держится по-королевски. Улыбается сотням лондонцев, которые собрались у дворца полюбоваться на королевскую семью и прочую знать, на потешные битвы, представления и турниры. Сражаться будут шестеро против шестерых, они уже кружат по арене в латах и со щитами. Знамена развеваются, фанфары поют, а в толпе держат пари, выкрикивают ставки. Шум, жара, золотистый песок арены сверкает в лучах солнца.

Встань я в глубине королевской ложи, закрой на мгновение глаза, мне снова явятся призраки. Королева Екатерина склонилась над барьером, машет рукой юному мужу, на щите короля поблескивает девиз «Рыцарь Верное Сердце».

Рыцарь Верное Сердце! Мне бы в голос расхохотаться — никогда не видела сердца столь переменчивого, да только переменчивость эта стоила жизни слишком многим. Я открываю глаза, луч солнца проникает под навес, ослепляет, и тут передо мной встает новое видение — моя Анна, Анна Болейн сидит в ложе и весело хохочет, голова откинута, шея открыта, видна белая полоска кожи.

Майский день такой знойный в этом, ее последнем, году. Ей жарко, она во всем винит солнце, но пот на высоком лбу не от солнца, а от страха. Она знает — грядет беда, но ей еще неизвестно, какая страшная участь ее ждет. Никому из нас тогда и в голову не могло прийти, что она положит эту прекрасную головку на эшафот, а привезенный из Франции палач сделает свое черное дело. Никто не знал, что муж может так поступить с некогда обожаемой женой. Чтобы ее заполучить, он избавился от веры предков. А потом избавился и от жены.

Если бы мы только знали…

Может, нам бы удалось бежать. Мне, моему мужу Георгу, Анне и Елизавете, ее дочурке. Бежать от этого страха, честолюбия и похоти, что царят при дворе. Но мы не убежали. Затаились в высокой траве, словно зайцы, услыхавшие заливистый лай гончих, в робкой надежде, что охотники проскачут мимо, да только стражники пришли за ним, моим мужем, и за ней, моей обожаемой золовкой, — в тот самый майский день. А я? Я слова не проронила, позволила их увести, даже не попыталась спасти.