Разрыв. Записки атомного физика - Сергей Поликанов

— Мне нужно командировочное удостоверение для поездки в Ленинград. Там состоится защита диссертации, я — оппонент.

— Пока партийная комиссия не кончит работу, вы ни на один день не имеете права покидать Дубну?

— Я не могу срывать защиту диссертации. Зачем подводить человека? Я уеду без удостоверения.

На другой день рано утром раздался телефонный звонок. Звонил будущий доктор физико-математических наук. Мне не надо приезжать в Ленинград. У него есть новый оппонент.

В Москве, в Институте Атомной Энергии, моем родном ЛИПАНе, должен состояться семинар, на котором я сделаю доклад. Мне, однако, никто не звонит, чтобы сообщить, когда я должен приехать в Москву. Ну что же, сам я набиваться на отказ не буду. Да и не так уж сейчас важно выступить с научным докладом. Вместо этого я поработаю в библиотеке, где сейчас провожу почти все время. По дороге в библиотеку встречаю двух чиновников из Комитета по Атомной Энергии. Оба проходят, не здороваясь. Следом за ними идут двое физиков из лаборатории Флерова. Когда-то вместе с ними я начинал работу на циклотроне, проводя опыты на «Слоне». Давно это было. Физики меня не узнают.

В Дубне начинается международная конференция. Я иду в гостиницу, где происходит регистрация участников конференции. Я ведь тоже нахожусь в списке участников. Ко мне подходит теоретик. Это он нашел правильное объяснение найденному нами в Дубне новому физическому явлению. Знаю ли я о том, что Американское Физическое Общество присудило нам, ему и мне, премию Тома Боннера. Он только что узнал об этом от приехавших из-за границы.

Из гостиницы я иду в институт вместе со своим знакомым инженером, приехавшим из Киева. Он смеется:

— Сижу я на прошлой неделе, «Голос Америки» слушаю. Толкуют про Садата, и вдруг твое имя произносят. Я чуть со стула не свалился.

Советские физики меня сторонятся, а западные хотят из первых рук узнать, что со мной случилось. Своим знакомым из Германии я прямо сказал, что уехать из Советского Союза было бы для меня самым лучшим. Но ведь не отпустят меня.

До меня дошли почти умиляющие слова академика Боголюбова:

— Вот и у нас теперь свой собственный диссидент есть.

Флеров злорадствует, теперь мне переломят хребет. Свою ненависть ко мне он выразил фразой:

— Засветилась звезда трех разведок.

Один из моих бывших друзей добавил:

— Мы всегда знали, что он так кончит.

Конференция закончилась, западные ученые уехали, и ваккум, образовавшийся вокруг меня, начал захватывать все большее пространство. Западные радиостанции кончили говорить обо мне, а Дубна продолжала бурлить. Об этом я узнавал случайно. Основная масса знакомых начала сторониться нас, но сказать так про всех было бы неправдой. Вдруг обнаружилось, что поведение людей непредсказуемо.

Навстречу идет физик из лаборатории Франка. Мы знаем друг друга лет пятнадцать. Он работал в лаборатории Флерова, но сбежал от директора. Меня вроде бы всегда понимал. Поровнявшись со мной, он начинает пристально рассматривать верхушки деревьев. Ему неловко. Почему? Но так только первый раз. Когда мы встретимся второй раз, я тоже не узнаю его.

Сотрудник из группы Джелепова не рассматривает деревьев, а в упор нагло смотрит на меня. Ему так лучше. Он скоро уезжает в Женеву. До этого он честно оттрубил год, работая председателем местного комитета, и заработал зарубежную командировку. Но не все шарахаются в сторону. Большая часть людей проходит мимо, здороваясь, как обычно. Есть и доброжелатели, причем от некоторых я этого, честно говоря, не ожидал. Один, остановив, сказал:

— Хорошо ты им врезал. Так им, сволочам, и надо.

В гаражах для частных машин, где «рабочий класс» проводит вечера, идут жаркие споры, особенно после ста пятидесяти граммов водки на брата. Сосед по гаражу объясняет, что говорят примерно так:

— Что ему еще надо было? У него все есть: автомашина «Волга», квартира и денег он зарабатывает в три раза больше, чем я.

На это мои сторонники отвечают, используя все богатство русского языка:

— Пошел ты… Ты, дурак, не понимаешь…

 Я знал гаражные разговоры и не удивлялся. Работягам бояться друг друга было нечего. Говорили там от чистого сердца. И ругали, и хвалили.

— Ты теперь поаккуратнее езди на машине, — посоветовал один из них.

Я как-то не думал об этом, но на всякий случай, словно Джеймс Бонд, запирая гараж, стал соединять двери тоненькой ниточкой. Но все это была ерунда.

Более неприятные вещи происходили в Москве. Какие-то мужики стали по утрам наведоваться в детский сад, где ночами иногда дежурила Катя. Они расспрашивали о Кате женщин, убиравших помещение. Давно ли работает, когда дежурит? Одна из этих добрых женщин, знавших Катю, накричала на одного из утренних посетителей:

— Чего вам надо от молоденькой девчонки? Мы решили, что Кате лучше уволиться с работы.

Однажды вечером мне позвонили из Института Атомной Энергии:

— Сергей Михайлович, приезжайте завтра в институт на семинар, мы вас ждем.

Разговаривал со мной сын академика Франка, физик-теоретик. Я ответил, что об этом надо говорить с Джелеповым, потому что из-за работы партийной комиссии я не имею права покидать Дубну. Минут через пять мне позвонил Джелепов. Конечно, я могу ехать в Москву, но обязан вернуться к четырем часам на заседание партийной комиссии. Когда младший Франк позвонил мне снова, я объяснил, что завтра у меня слишком тяжелый день. Из Дубны мне надо уезжать около шести часов утра, а в четыре я должен быть снова в Дубне. Отложим мой доклад до следующего раза. Если этот «следующий раз» будет.

Председатель комиссии — физик из нашей лаборатории. Еще недавно мы были с ним на «ты», и он жаловался мне, что его работы по изучению влияния магнитного поля на бактерии советские биологи не понимают. Сегодня он выглядит суровым. Председатель звонким голосом зачитывает текст из передачи «Голоса Америки».

— Соответствует этот текст тому, что вы говорили?

— Полностью. Ничего не искажено.

— Хорошо. Перейдем к обсуждению. У кого есть вопросы?

Мой заместитель по делам научного отдела возмущен :

— Как вы могли поступить таким образом? Ведь вы коммунист.

— Да, двадцать два года я в партии. Но я еще и физик.

— Вы прежде всего коммунист, а потом ученый.

— Это по-вашему. А по-моему, я прежде всего ученый.

Член-корреспондент Академии наук Мещеряков, как всегда, закатил к потолку глаза:

— Что вы думаете о Солженицыне?

— Великий человек.

— Но ведь он написал ложь!

— Помилуйте, а как же с докладом Хрущева? Там тоже ложь?