«Если», 1998 № 02 - Кристофер Прист

— В том-то и дело, что он ни с кем не советуется… — проворчал я. — Лучше постарайся сосредоточиться и вывести корабль в космическое пространство без лишних пиротехнических эффектов. Не хватало только, чтобы эта ученая дама испугалась и подняла визг!

— С нашего края пищевой цепочки вряд ли кто-нибудь обратит на это внимание, — сухо ответила она. — Но если ты приказываешь, я постараюсь.

Я отключил связь и посвятил следующие несколько минут предстартовой проверке систем. Я сознательно медлил, чтобы оттянуть неотвратимый разговор с Джимми Камалой, нашим ответственным за музыку, о деталях броска к Парексу.

Нельзя сказать, чтобы я его сильно недолюбливал. Просто он был молокососом, которому едва исполнилось девятнадцать, а потому из него так и перли плохо переваренные идеи и сомнительные истины, раздражавшие меня еще тогда, когда я сам был подростком. Надо же было такому случиться, чтобы именно этот зазнавшийся шалопай оказался нашим ответственным за музыку — то есть человеком, чью незаменимость вынужден был признавать весь экипаж «Сергея Рока»!

Честно говоря, Джимми старался. Но несмотря на все его благие намерения не нести чушь и на мои — помалкивать и не указывать ему на каждом шагу, что он несет чушь, оба мы постоянно гладили друг друга против шерсти.

К счастью, в тот момент, когда я закончил предстартовую проверку систем, Билко сообщил мне, что багаж погружен и закреплен. Я связался с диспетчерской, узнал, что благодаря нашей прыти мы числимся третьими в очереди на взлет, и приказал экипажу пристегнуться. Увидеться с Джимми я еще успею.

Мы взлетели на орбиту, даже не осыпав космопорт искрами, отстрелили ускоритель, тут же подобранный внизу для повторного использования, и устремились в глубокий космос.

Увы, теперь встреча с Джимми стала неотвратимой.

— Проверь параметры траектории на Парекс, — приказал я Билко. Более современные корабли могли корректировать свой маршрут в процессе полета, нам же приходилось с самого начала ложиться на строго выверенный курс. — Пойду посмотрю, готов ли Джимми.

— Ступай, — молвил Билко, уже приступивший к делу. — Не забудь напомнить ему, что нынче мы нагружены под завязку. Тут нужна Зеленая, а то и Синяя.

— Это точно.

Проходя мимо пассажирской каюты, я обратил внимание, что дверь ее заперта. Вдруг у дражайшей ученой дамы приступ тошноты? Я был готов пожелать ей именно этого: в обществе, пронизанном строгими классовыми разграничениями, рвота — великий уравниватель. С другой стороны, если ей не хватит пакетов, мне придется за ней подтирать… Вспомнив об этом, я перестал желать ей неприятностей. Пройдя еще пять метров, я вошел в каюту ответственного за музыку.

Как я уже сказал, Джимми был парнишкой девятнадцати лет от роду. Я забыл добавить к этому, что одним возрастом дело не исчерпывалось: все самое неприятное, что только может сопутствовать этому возрасту, наличествовало у него в полном комплекте. Скажем, волосы он не стриг уже на протяжении пяти межпланетных перелетов, а на физиономии отрастил пучки противной растительности, каковую на полном серьезе именовал бородой. Даже среди своих коллег, не ведающих приличий в одежде и испытывающих по сему поводу извращенную гордость, он выделялся полным отсутствием вкуса: в тот день, к примеру, он напялил рубаху в кричащую полоску, вышедшую из моды лет десять назад, и линялые джинсы, начавшие выцветать тогда же. Шейный платок — кастовый «знак» ответственного за музыку — находился в вопиющей дисгармонии с рубахой, к тому же был повязан кое-как. О фасоне и состоянии его ботинок, водруженных прямо на стол, я вообще умолчу.

При моем появлении он, как всегда, вздрогнул всем телом. Ронда почти убедила меня, что эта его чрезмерная реакция объясняется постоянной занятостью, но я еще не отбросил версию, что он просто чувствует себя виноватым. Не знаю только, из-за чего…

— Капитан, — пролепетал он едва слышно, — я составляю новую программу.

— Понятно. — Я покосился на его штиблеты, которые он не позаботился убрать со стола, и отвел взгляд. Он знал, что я терпеть не могу этой его манеры, но стол принадлежал ему, никаких специальных инструкций, регулирующих данный вопрос, не существовало, вот он и проявлял завидное упорство. Это был вызов лично мне. Я всегда подозревал, что он поступает так по наущению Билко, но доказательствами не располагал.

— Старший помощник Хобсон сообщил тебе вес корабля?

— Да, сэр, — ответил Джимми. — Полагаю, нам надо выбрать Синюю — так безопаснее.

— Это точно, — проворчал я, не собираясь уточнять, что Синяя — это «эра романтики» или народная музыка, то есть направления, которые предпочитаю лично я. Не хватало только, чтобы Джимми возомнил, будто оказывает мне услугу! Тогда он обязательно потребует ответного одолжения.

— Что у тебя в плане?

— Начнем с Двойного концерта Брамса, — забубнил он, уставившись в список. — Это тридцать две целых семьдесят восемь сотых минуты. «Карнавальная увертюра» Дворжака — еще девять целых пятьдесят две сотых, симфония с органом Сен-Санса — тридцать две целых шестьдесят семь сотых, «Реквием» Берлиоза — целых семьдесят шесть минут. Потом пойдет «Пер Понт» Грига — сорок восемь целых три десятых, скрипичный концерт Мендельсона — двадцать четыре целых двадцать четыре сотых и «Эльзасские сцены» Массне — двадцать две целых восемьдесят две сотых минуты.

Он, наверное, вообразил, что закидает меня цифрами и не даст опомниться. Если так, ему предстояло разочарование.

— Я насчитал четыре часа, шесть минут и тридцать три секунды. Шесть минут лишних.

— Бросьте! — презрительно отмахнулся он. — Что такое шесть минут?

— По правилам должно быть не больше четырех часов, а потом получасовой перерыв, — возразил я. — Тебе ли этого не знать!

— Правила изобретены консерваторскими профессорами, впавшими в глубокий маразм и не способными бодрствовать больше четырех часов! — огрызнулся он. — Во время учебы я однажды протянул целых восемь часов. Неужели шесть минут — такой уж перебор?

— Насчет тебя я не сомневаюсь, — веско сказал я. — Но на моем корабле этому не бывать. Скорректируй программу.

— Послушайте, капитан…

— Я сказал: скорректируй программу! — отрезал я, после чего развернулся и зашагал обратно, перебирая в уме все известные мне бранные словечки. Теперь ему придется заменить последнее произведение. Зная Джимми, можно было не сомневаться, что новая программа тоже будет длиться не меньше четырех часов. Для того чтобы подобрать произведение нужной продолжительности, требовалось время. А время в нашем деле — это деньги.