Хранители - Матильда Грин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В процессе приготовления кофе пришло яркое ощущение процесса: что-то начало изменяться. Наблюдение за этим доставило ей большое удовольствие. Дана даже застыла на несколько минут: где-то в глубине всё переливалось красивыми розово-фиолетовыми оттенками.
После того, как Дана вернулась в кабинет, она спросила:
– Скажите пожалуйста, в тот момент, десять лет назад, когда вы расставались с женой и сыном, это было вам необходимо?
Он снова принимается вздыхать и хмуриться.
– Я не знаю, как ответить на этот вопрос.
Наступила такая тишина, что стали слышны звуки лаунжа из приёмной. Он делает глоток кофе, и слева от него вырисовывается необычно пёстрый лоскут материи ярко-синего оттенка. Он также кажется кадром из старого фильма, и колышется, будто на ветру, либо, как если бы им кто-то делал широкие взмахи.
– Хорошо, – сказала Дана, – а кто из вас был инициатором расставания?
– Она, – последовал твёрдый ответ.
– Ваша жена обосновала свой уход?
– Обосновала. Она сказала, что больше не может жить с моей мамой. Купить отдельное жильё мы не могли, она из своей квартиры категорически не хотела никуда переезжать. Жена сейчас живёт со своим отцом в его доме. А мама заболела вот. Не брошу же я её.
– Какие у вас отношения с отцом вашей жены?
– Да прекрасные. Он только мою мать ненавидит. Говорит, что она нам жизнь поломала. – заметно, что эти слова вылетают помимо его воли.
– А вы что об этом думаете?
– Ну… понимаете, моя мама такой человек …. Она вообще мало кого любит.
По лицу видно, что он сам не понимает, зачем говорит это.
– Вы тоже считаете, что вашей жене было тяжело с вашей мамой?
– Да, ей было тяжело. Особенно когда она Егора вынашивала. Мама часто кричала на неё, Света тогда всё время плакала и упрекала меня, что я ничего не могу сделать. Я тоже срывался… – хмурясь, он сцепляет руки в плотный замок.
– После того, как вы расстались, ваша мама стала счастливее?
Он задумывается. Руки сжимают и разжимают коленные чашечки.
– Иван Анатольевич, а какие именно у вас отношения с вашей мамой?
Он отводит взгляд в сторону, движения головы резкие, покачивается вперёд-назад. Чувствуются сдерживаемые эмоции. Выражение лица становится каким-то детским, беззащитным. Он не смотрит на Дану, но на лице его написана то ли обида, то ли досада…
– Я маму в детстве видел-то не часто. Она всё время была на работе, а когда приходила, была очень уставшей и всё время на что-то сердилась. Отец был ветераном, инвалидом войны, намного старше мамы. Он меня и воспитывал, и всему учил. Он даже готовил нам еду. Я…, – он снова задумывается, – я, если честно, в детстве не помню, чтобы видел маму на кухне. Готовил папа или бабушка приходила.
– У вас были братья или сестры?
– Нет, вы что….
Внезапно его лицо вытягивается, он замолкает, будто снова спрашивая себя, зачем он это сказал.
– Я не понимаю, какое отношение это имеет к моей проблеме? – его голос звучит резко, даже несколько грубо, – вы хоть поняли, что со мной не так?
– Сейчас я чувствую, что в вашей жизни есть открытый вопрос, связанный с вашими родителями. Поэтому я и задаю вам прямые вопросы. Есть вероятность, что возникшая у вас проблема имеет отношение к этому. Но скоропалительные выводы делать я не буду, я должна получить полное представление о вас и о вашей семье. В сущности, мы с вами уже находимся в процессе решения, и я даже вижу течение этого процесса.
Он морщит лоб, что-то вспоминая.
– Да, мне говорили, что вы можете что-то видеть, типа как экстрасенс. А у меня что-нибудь видите?
Этот вопрос был явной попыткой уклониться от болезненного для него разговора.
– Да, но то, что я увидела, является слишком размытым и нечетким. Мне кажется, ещё рано проводить какие-то связи…
– Ну скажите мне, – он в полуулыбке поднимает глаза к потолку и начинает там что-то рассматривать, – может я проведу связи, и сам всё пойму.
– Извольте…., – отвечает она, – Справа от вас я увидела сначала неясный силуэт, потом стали мелькать интересные картины, похожие на вырезки из советских газет. На них были изображены военные самолёты…. А, ещё у меня до ломоты чесалась правая лодыжка.
При этих словах он перестаёт изучать потолок и в изумлении смотрит на неё. Его лоб подергивается, пальцы ещё сильнее впиваются в колени.
– Откуда вы знаете?
– Что именно?
– Мой отец был военным летчиком. Он всю жизнь собирал вырезки о самолётах, особенно о военных. После войны и практически до конца жизни он работал электриком, и меня всей этой науке обучил, но он всё время думал о небе. А летать не мог из-за травмы: у него всю жизнь сильно болела нога.
– Ступня?
– Да. Она была искалечена, он сильно хромал, а к старости вообще на костылях ходил. Мать всегда почему-то говорила, что это ему наказание, что так ему и надо. Я помню, что мне тогда так было обидно за отца, – он делает бессознательный жест, проводя кулаком по лицу, будто размазывая слёзы.
– Он в чём-то был перед ней виноват?
– Да не знаю я! Я никогда не спрашивал. После его смерти я остался с ней, а характер у неё очень тяжёлый. В детстве она меня била, но отец всегда за меня вступался, и я убегал на улицу, чтобы не слышать, как она его ругает. А когда папы не стало, она просто ко всему без конца придиралась. Пришлось самому как мог справляться.
– Вы были еще юношей, когда это случилось?
– Мне было 15 лет. Но как вы увидели про самолёты?
– Я увидела не только это.
– А что еще?
– С другой стороны, слева от вас, я увидела отрезок синей пестрой ткани, будто бы с вышивкой. Мне показалось, что он колышется на ветру. Это вИдение было похоже на кадр из фильма…
Он шарил глазами по комнате, будто силясь что-то вспомнить.
– То, что вы описали, мне очень знакомо, но я пока не понимаю, о чём речь, – он потёр лоб.
– Иван Анатольевич, если это важно, вы обязательно вспомните и всё поймёте. Сейчас у меня к вам есть ещё один вопрос и потом я хочу вас попросить об одной вещи.
– Да, – он отвлекается от своих мыслей и с готовностью смотрит на неё.
– Поскольку речь сразу зашла о вашей семье и родственниках, мы это
